От первых проталин до первой грозы - Скребицкий Георгий Алексеевич (книги полностью .TXT) 📗
— Вот как проголодались! — негромко сказал Михалыч и, обняв меня за шею, добавил: — Итак, дружище, начало положено. Квартира уже не пустует теперь. Нужно и нам с тобой в нашем саду ловлю птиц наладить, да и подкормить их тоже не мешает. Ишь как стараются! Голод, брат мой, штука страшная.
СКВЕРНАЯ ИСТОРИЯ
Воскресенье — это был единственный день недели, когда мы с Серёжей отдыхали от школы, от крика, от несносной зубрёжки. Но воскресенье кончалось, и впереди нас ждало целых шесть дней чего-то серого, однообразного и совсем безрадостного.
К тому же и на улице было невесело. Зима наступила сразу, но какая-то недружная: то снег, то мороз, а то вдруг дождь пойдёт. Снег раскиснет, в воздухе сырость, туман.
В один из таких невесёлых деньков мы с Серёжей завтракали на перемене, стоя в передней.
Мимо нас проходил Вася. Он шёл задумавшись, видимо что-то соображая. Уже пройдя мимо, он вдруг вернулся и, конфузливо потупясь, спросил:
— Ребята, у вас рубля в долг не найдётся? Я отдам. Мамка получит за стирку, и отдам. Мы с Серёжей смущённо переглянулись.
Денег ни у кого из нас не было: мама считала, что они нам не нужны, и никогда не давала.
— Нет, честное слово, нет. Нам на руки не дают, — отвечали мы. А я даже карманы вывернул. — Вот, смотри, только платок.
— Я верю, — угрюмо ответил Вася и как бы про себя добавил: — Нужно очень. Мамка больна.
— А ты у Елизаветы Александровны попроси, — неожиданно раздался за его спиной голос Митеньки. Мы все разом обернулись. Он стоял позади нас, ласково улыбаясь.
— Хочешь, я сам для тебя попрошу, скажу, что ты стесняешься? предложил он таким же вкрадчивым, сладеньким голоском.
— А хочешь, я тебе в морду залеплю? — весь вспыхнув, ответил Вася.
— Грубиян, мужик! — бросил ему Митенька и, повернувшись на каблучках, юркнул в комнату.
— У, сволочь поганая! — задыхаясь от злости, проговорил Вася.
— За что ты его? Он же помочь тебе хотел, — вступился я.
— «Помочь, помочь»! Знаю я его помощь. Выставиться перед Лизихой захотел. Вот, мол, какой я добрый, хороший! Только меня не ценят.
Десятиминутная перемена кончилась. Мы все опять сели за книги и тетрадки.
Я сидел над грамматикой и никак не мог заставить себя учить глаголы. Всё думал о Васе. Вот у него больна мама. Ему Зачем-то нужен рубль, может, купить лекарства, может, еду купить, а рубля нет, и достать негде. Как приду домой, попрошу у мамы. Она добрая — она даст.
Васе в этот день, видно, было совсем не до учения. Оп сидел, нервно потирая лоб, несколько раз вставал выходил куда-то.
— У тебя что, живот болит? — грозно окрикнула его Лизиха.
— Ничего у меня не болит, — ответил он, садясь на своё место.
— Тогда чего же ты бегаешь? Устал, бедненький, отдохнуть захотел?
Вася промолчал.
Я так и не выучил глаголов, но время подвигалось уже к двум. Уже недолго до конца. Может, и не спросит.
Вошла служанка тётя Поля и заговорила с Лизихой о хозяйственных делах.
«Слава богу, хоть немного времени, да оттянет».
Тётя Поля спросила, что купить на ужин, и попросила денег на покупки.
— Принеси мой кошелёк. Он в спальне на тумбочке.
Тётя Поля пошла и тут же вернулась:
— Там нет кошелька.
— То есть как нет? Я же его утром сама положила. Ослепли все, под носом ничего не видят! — заворчала Лизиха, вставая, и направилась в спальню сама.
Прошло несколько минут. В коридоре послышались тяжёлые торопливые шаги. В комнату вошла Елизавета Александровна. Лицо у неё было багрово-красное. Глаза сузились в крохотные щёлочки.
— Кто взял мой кошелёк?! — задыхаясь от ярости, с трудом выговорила она.
Мы все разом подняли голову от книг и тетрадей и в немом ужасе глядели на обезумевшую старуху.
— Кто взял мой кошелёк?! — ещё страшнее прохрипела она. — Сознавайтесь. Иначе хуже будет!
В комнате царила мёртвая тишина. Страшные, змеиные глазки перебегали с одного ученика на другого, стараясь пронзить насквозь.
— Я в последний раз спрашиваю! — Она сделала минутную паузу. — Не сознаётесь? Ну хорошо! — При этом она грузно повернулась и пошла обратно в спальню.
— Что теперь будет? — нервно проговорил кто-то
— Всех перепорет, — ответил другой. — Будет бить, пока не узнает…
Время шло. Лизиха не показывалась, и от этого с каждой минутой становилось всё страшнее. «Что-нибудь ужасное нам готовит», — думал каждый, как пригвождённый сидя на своём месте.
— Николай, сюда! — раздался из спальни зловещий Лизихин голос.
Коля весь съёжился и побледнел как смерть.
— Я не пойду, я боюсь! — зашептал он. — Почему меня?
Дверь из спальни распахнулась. Выбежала Лизиха, вся растрёпанная, точно безумная. Подбежала, схватила Колю за руку и потащила в спальню.
— Я не брал! Не надо, боюсь! — закричал он таким страшным голосом, что у меня мурашки побежали по коже.
— Что она с ним будет делать? — зашептали оставшиеся в комнате.
— Господи, помоги! — пролепетал кто-то, тихо всхлипывая.
Дверь вновь распахнулась, вышел Коля, бледный, трясущийся, но живой, целый.
— Борис, ко мне! — крикнула Лизиха.
— Иди, не бойся! — шепнул Коля. — Не бьёт. Поклясться заставляет.
За Борисом в страшную комнату пошёл Вася, потом Серёжа… Все ребята один за другим.
Наконец я услышал:
— Георгий, иди сюда!
Онемев от ужаса, я, как во сне, встал со своего места, прошёл переднюю и очутился в спальне Лизихи.
Посреди комнаты помещался маленький столик; он был накрыт белой скатертью. На ней стояла горящая свеча и лежала какая-то небольшая толстенькая книжка в синем бархатном переплёте с золотым тиснёным крестиком посредине.
Сама Лизиха сидела тут же на стуле. Лицо у неё было уже не свирепое, а какое-то жуткое, налитое кровью и совсем неподвижное.
Она пристально взглянула на меня и сказала мрачным голосом:
— Ты, конечно, не взял! Тебя только так, для порядка, как и других. Ты не взял кошелёк? — В её голосе вдруг послышалось какое-то недоверие.
— Не брал, честное слово, не брал!
— Положи руку на евангелие. Поклянись, что не брал и не знаешь, кто его взял. Помни: если скажешь неправду или утаишь что-нибудь, бог страшно накажет, руки отнимутся, язык… Клади руку, клянись!
Я положил правую руку на бархатную книжку. «А ну-ка сейчас рука отнимется или онемеешь, что тогда? — мелькнула страшная мысль. — Тогда она решит, что я взял».
— Говори: «Клянусь, что денег не брал и не знаю, кто это сделал!» — зловещим шёпотом произнесла она.
Я повторил и пошевелил пальцами руки. «Слава богу, кажется, не отнялась».
— Иди!
Всё так же, как во сне, я вышел из страшной комнаты и сел на своё место.
«А что будет с тем, кто взял? — неожиданно подумал я. — Он ведь не сможет сказать неправду. Это — клятва. Солжёт — язык отнимется».
Елизавета Александровна вызывала всех по очереди, но никто не признался, и ни у кого не отнялись ни руки, ни язык.
— Хорошо же! — сказала она угрожающе. — Встаньте все в ряд.
Мы встали. Елизавета Александровна начала у каждого тщательно обследовать карманы.
— А это что? — свирепо сверкнув глазами, обратилась она к Борису.
— Это, это… это пу-пу-пу-гач, — заикаясь, еле выговорил он.
Елизавета Александровна выхватила из кармана игрушку и со злостью швырнула её в дальний угол, чуть не угодив при этом Ольге прямо в лицо.
— «Пугач»! Я тебе покажу, подлец! Но и осмотр карманов ни к чему не привёл. Кошелька ни у кого не оказалось.
— Садитесь по местам. Начинайте заниматься своим делом.
И она тяжёлой, расхлябанной походкой пошла в переднюю.
— Теперь все куртки обшарит, — дрогнувшим голосом сказал Борис. — А у меня в кармане рогатка. Беда! Выпорет, непременно выпорет.
Все мы сидели, замерев на своих местах, и прислушивались к шаркающим шагам в передней.
— Вот он! Ах ты, подлец! — раздался нечеловеческий крик.
