Звезда корта, или Стань первой! - Северская Мария (полные книги txt) 📗
Если бы в то время кто-то спросил Марго, довольна ли она собой, девушка бы лишь скептически усмехнулась. Как, мол, можно быть довольной человеком, у которого ничего не получается, который никому не нужен и ни на что по-настоящему большое, серьезное не способен? Никак!
И она заставляла себя становиться лучше – день за днем. Шла к цели – идеалу, который себе нарисовала, и не отступала ни на шаг, ни на миллиметр. Хотя теперь, спустя несколько лет, понимала, что это был тогда для нее единственный способ выжить, остаться на плаву, не потеряться в водовороте бед и неудач.
– Ты слишком критично к себе относишься, – говорил отец во время редких их свиданий. – Так нельзя. Себе надо прощать огрехи, позволять слабости, в общем, любить себя. До разумного предела, конечно.
– А где он, разумный предел? – невесело усмехалась Марго. – Да и потом, если, как ты считаешь, прощать себе ошибки, никакого развития не будет.
– Это что еще за глупость? – удивлялся отец. – Прощать – не значит оставлять все как есть. Прощать – это всего лишь не бить себя за малейшую промашку смертным боем, как это делаешь ты.
Девушка лишь рукой махала в ответ:
– Я привыкла так.
Конечно, в глубине души она понимала, что родитель прав, вот только смиряться с его правотой не хотелось. Возможно, потому что в той же глубине души Марго сильно на него обижалась – за то, что он так редко бывает рядом и, кажется, совсем забыл, что она хоть и взрослый, но все-таки ребенок. Его ребенок.
Вот и сейчас, когда его дочь так сильно в нем нуждалась, он был на очередных гастролях. Даже о том, что она руку сломала, отец узнал только через двое суток, когда ей уже сделали операцию. До этого момента Марго попросту не могла до него дозвониться. То телефон абонента был выключен или находился вне зоны действия сети, то она лежала на операционном столе, то отходила от наркоза.
Было так неуютно и страшно готовиться к операции одной, без поддержки родных и друзей, а затем приходить в себя снова в совсем не гордом, но уже таком привычном одиночестве! И пусть больница, в которую Марго определили, была самой что ни на есть хорошей, и в палату ее поместили одноместную, и с медсестрой она могла связаться в любую минуту. Все равно. Никто к ней, кроме медперсонала и тренера, не приходил. Да и тренер навестил лишь перед выпиской и, как подозревала Марго, лишь затем, чтобы сообщить ей новость о том, что ни о каких соревнованиях, а значит, и об Олимпиаде не может быть и речи.
Конечно, она не стала демонстрировать своих истинных чувств. Сказала, что все понимает. Но внутри бушевал ураган, сметающий все на своем пути. Она проиграла. Это очевидный факт. Даже не начав игры, не вступив в борьбу. Теперь она останется за кадром – будет сидеть перед экраном телевизора и смотреть, как ее коллеги-соперницы ведут свои турниры. Наверно, она будет болеть за них… Болеть – от слова «больно», – и в ее случае это вовсе не идиома, а самая что ни на есть прямая, осмысленная, реальная реальность.
Китайская пытка – знать, что ты могла быть там, должна была быть там – в этом городе, на этом корте, под прицелами этих видеокамер, – и ничего не мочь изменить. Каждым нервом, каждой мышцей чувствовать движение, следить за мячом, ощущать привычную, родную тяжесть ракетки в руке – и не быть… Легче вообще умереть!
Марго позволила ремню спортивной сумки соскользнуть с ее плеча. Сумка тяжело бухнулась ей под ноги, раскрывшись в полете, бесстыдно обнажив свое содержимое: спортивный костюм – в нем Марго ходила в тренажерку, его же взяла с собой и в больницу, большую косметичку – внутри расческа, зубная щетка и паста, с незапамятных времен завалявшийся блеск для губ, коробочка пудры, тушь для ресниц, которой последний раз она пользовалась примерно полгода назад, дезодорант и флакончик любимых духов – таким же ароматом душилась мама. В целлофановом пакете две смены белья и полотенце. В другом – шлепанцы. Вот и весь багаж. Ах да, еще старенький мобильник – сколько над ней ни смеялись, она никак не соглашалась купить себе современную модель. Телефон нужен для чего? – Правильно, чтобы звонить. Ну, еще сообщения посылать. А все остальные бонусы, по мнению Марго, – нужны, только чтобы выпендриваться. Дай волю разработчикам новых моделей, они такими темпами скоро холодильные камеры в мобильники встраивать начнут или микроволновки. А что, удобно! Направил аппарат на тарелку холодной бурды, и уже через пару минут перед тобой ароматное дымящееся кушанье.
Девушка прошла на кухню, машинально проверила, есть ли вода в чайнике, нажала кнопку. Чайник у них с отцом – вернее, уже можно сказать, у Марго – электрический, вскипающий быстро, всего за минуту. Даже заварку не успеешь в заварник бросить, а кипяток уже готов.
Сейчас Марго решила не возиться с коробочкой чая – открывать и закрывать ее одной рукой было тяжело, к тому же коробочка была новой, внутри ее полагался еще плотно запаянный пакетик из похожего на фольгу материала, который надлежало разрезать или раскрыть, растянув в стороны – задача в нынешнем состоянии Марго трудновыполнимая. Поэтому она бросила в кружку бумажный пакетик с мятой и залила его кипятком из чайника. По кухне тут же поплыл знакомый всем с детства аромат мятного листа.
Марго уселась на кухонный диванчик, подогнув под себя правую ногу, и задумчиво уставилась в чашку – на поднимающиеся от воды струйки пара.
«Словно туман», – подумала девушка. И сразу же вспомнилась картинка из детства – вечер на реке Каменке: наползающая на берега белая, словно парное молоко, дымка, старая плакучая ива, купающая в воде свои длинные ветви, чуть виднеющаяся из-за облаков бледная луна, плывущий над рекой аромат полевых трав, плеск рыбы в глубоких омутах. И надо всем этим какая-то нереальная тишина. Такая, какая бывает только далеко от больших городов. Вроде и звуки есть – тот же плеск, или лай собаки вдалеке, или крик птицы в подернутой облаками темно-голубой вышине закатного неба, а все равно тихо.
В такие вечера Марго – тогда еще Рита – любила подолгу сидеть на мостке, опустив босые ноги в реку, и смотреть на мир. В такие вечера мир словно сам втекал в ее глаза. Вливался в них приглушенными, мягкими красками – прощальными розовыми солнечными разводами на западе, темнеющей с каждой минутой быстрой водой, то и дело проносящей мимо серебристые ивовые листочки. И Рите казалось, будто она сама становится целым миром, вбирает его в себя, присваивает.
А когда землю окутывала тьма, девочка нехотя вытягивала ноги из реки, стряхивала с босых ступней капли, со вздохом поднималась с мостка и шла домой – к ждущим ее бабушке и маме.
Боже, какой же правильной, какой гармоничной была та жизнь! Другая жизнь. Прошлая… Как же здорово было подходить к дому и уже издалека видеть теплый мягкий свет от кованого фонаря над воротами! Как восхитительно было вдыхать аромат цветущей липы, погружать пальцы в серую шерсть добрейшего цепного Полкана, пить горячее молоко с земляничным вареньем на кухне и засыпать под убаюкивающее мурчание свернувшегося тяжелым клубком в ногах рыжего Мурзика.
Марго так сильно захотелось прямо сейчас оказаться дома, что даже слезы на глаза навернулись. И правда, когда она последний раз навещала бабушку? Полгода назад? Вроде была поздняя осень, а сейчас за окном май… На отца обижается, а сама хороша!
«Как так вышло, что мы разлетелись в разные стороны? – думала девушка, прихлебывая мятный чай из кружки. – Ведь была же семья – счастливая, любящая. А теперь каждый сам по себе – по горло в своих делах и заботах».
По всему выходило, что сплачивала их мама. Она была их центром, светом, к которому они стремились, словно мотыльки на огонь. После нее все пошло наперекосяк.
Размышлять об этом было больно. Привычно больно. Ведь на самом деле это ложь, что время лечит. Стирает, сглаживает – это да, смиряет тебя с фактом утраты, но чтобы исцелить совсем…
Да и не хотела Марго вылечиваться, забывать, оставлять в прошлом. И кто бы вообще на ее месте согласился по собственной воле забыть о самом счастливом периоде своей жизни?
