Старинные Чешские Сказания - Ирасек Алоис (лучшие книги онлайн TXT) 📗

Один из магистров Карлова коллегиума [36] добавил, что он побывал и в Италии и во Франции, видел там большие и замечательные башенные часы, но таких нигде не встречал.

– И не знаю, есть ли где, – сказал он, – и не уверен, могут ли быть найдены в иных странах башенные часы хитроумнее и удивительнее этих. Разве только мастер Гануш еще где-нибудь сделает такой же орлой.

Поразила эта мысль бургомистра, и он переглянулся с советниками. Взял их страх, как бы и на самом деле не случилось этого. Взоры их обратились к магистру Ганушу.

Тот, улыбаясь, ответил, что счастлив он, что довелось ему закончить столь сложное дело, и за то благодарит господа бога.

Бургомистр спускался с башни уже не таким довольным, каким поднимался. Тревожная дума овладела им и другими советниками: что, если магистр Гануш соорудит другие такие часы в ином городе? Что, если в других городах будут подобные же чудеса, достойные удивления?

Молва о пражских часах разлетелась по всем землям Чешского королевства и дальше, за пределами его, в чужих краях. Каждый, кто приезжал в Прагу, спешил посмотреть на орлой, и каждый потом разносил славу о нем по всей стране.

Начали приходить к магистру Ганушу послы из разных городов, чешских и чужеземных, и просить его соорудить часы, подобные пражским. И напал страх на бургомистра и староградских советников. Не хотели они допустить, чтобы где-нибудь еще в мире была такая диковина. Прага одна должна была владеть этим прославленным орлоем, единственным в свете.

Сошлись они тайно и держали совет, обдумывая, как поступить. И признали все, что магистр Гануш все же может польститься на обещания и золото чужеземцев и что, может быть, уже сейчас работает он над новым орлоем, пожалуй еще более замечательным и великолепным, потому что сидит он безвыходно в мастерской и что-то там делает и испытывает. И чтобы быть уверенными в том, что не создаст он другого орлоя, решились они на злодейское дело.

Магистр Гануш сидел у себя в мастерской у большого стола и вычерчивал какой-то сложный механизм на большом листе бумаги. На столе горели две свечи; ставни были закрыты, в очаге пылал огонь. Была ночь. Тьма окутывала пустынные улицы. В доме царили спокойствие и тишина, даже шороха нигде не было слышно.

Магистр так углубился в свою работу, так задумался, что не сразу услышал, как заскрипели снаружи ступени и кто-то стал подниматься по лестнице. Он повернулся, только когда двери его комнаты распахнулись и вошли три человека в плащах и капюшонах, низко опущенных на лоб и лицо. Но едва пораженный магистр хотел спросить, что им нужно, как один из них погасил свечи, а двое набросились на него и поволокли, заткнув ему рот, к пылающему очагу.

В доме все спали и не слышали стремительных шагов наверху, в комнате магистра Гануша; никто в доме не знал, что три замаскированных человека отмычкой открыли дверь во дворе, вошли в дом и вскоре вышли оттуда, мелькнули, как тени, и исчезли, скрылись в тьме ночной.

Только утром обнаружили их следы и страшное злодеяние. Магистра Гануша нашли на постели полубесчувственным. Дышал он горячечным жаром, глаза у него были завязаны. С ужасом выслушали соседи рассказ о том, что сталось с ним ночью. На него напали неизвестные люди и ослепили его. Глаза они сами ему завязали. Он о том даже не знал, ибо лишился чувств, когда творили они свое страшное дело

Весть об этом преступлении всполошила всю Прагу. С негодованием говорили о неизвестных злодеях, но тщетны были все попытки их отыскать. Словно сквозь землю провалились они. Кое-где с недоумением шептались, передавая друг другу слова, что сказал Гануш, когда немного пришел в себя: «Пусть тех злодеев не ищут: их не найдут, хотя и близко они».

Не проронил он больше ни слова, но все понимали, что мог бы он сказать многое, если бы захотел. Молчаливый, печальный, похожий на незрячую птицу, сидел он в углу своей мастерской, где прежде столько трудился. Недвижно стояли его приборы, в бездействии висели напильники, пилки и другие инструменты; пыль ложилась на книги и свитки бумаг и пергаментов с его чертежами и планами. Все погрузилось для него в черную тьму. Ничего не видели его потухшие навеки глаза, даже слабого проблеска света. Мучился и терзался магистр Гануш, скучал и тосковал он по работе, в которой была вся его жизнь. Без своего любимого дела погибал он и чах.

С горечью думал он о неблагодарности, страшной неблагодарности, которой отплатили ему за его великое произведение. Постоянно слышались ему слова, что крикнул в ту страшную ночь один из замаскированных: «Ну, теперь другого орлоя уже не сделаешь!»

Вот какова была для него награда, вот что получил он за весь свой труд!

Сильно сокрушался он, таял с каждым днем и уже чувствовал свой близкий конец. И тогда собрал он последние силы и поплелся к Староградской ратуше, сопровождаемый одним из своих бывших учеников.

Перед башней, как всегда, стояла толпа людей и ожидала, когда раздастся бой часов. Прославленный магистр прошел мимо. Люди его, не узнали, так он изменился и одряхлел. Похудел Гануш, щеки его ввалились и пожелтели, побелела от перенесенных страданий голова. У ратуши встретил он советников, но они отвернулись от него. Никто из них его не приветствовал, и не рады были они, когда накануне прислал Гануш сказать, что явится посмотреть на орлой, ибо пришло ему нечто новое в голову и решил он кое-что изменить, чтобы механизм лучше работал.

Приказал Гануш подвести себя к самой сложной, четвертой части. Но черная тьма покрывала бесчисленные колеса, колесики, пружины и рычаги. Лишь голос их слышал он, слышал, как четко и точно работают они, как размерен их ход.

Больной, преждевременно поседевший, удрученно стоял слепой магистр у своего творения, прислушиваясь к ходу часов, и думал о том, что обрекли его на слепоту бургомистр и советники лишь ради того, чтобы бахвалиться перед всем светом; не посчитались они ни с его муками, его болью, ни с ним самим.

Вдруг раздался звон. Снаружи на башенных часах смерть ударила в колокол, возвещая о быстротекущем времени. Смерть звала. Механизм пришел в действие, и начался выход апостолов.

Магистр Гануш вздрогнул всем телом. Он поднял правую руку, помедлил мгновение, потом, словно зрячий, просунул внутрь свои костлявые пальцы и ненадолго их там задержал. Когда он вытащил руку обратно, скрипнуло что-то в колесах, и весь механизм, словно расстроенный и сбитый с толку, захрипел, задребезжал, загрохотал, колеса и колесики беспорядочно завертелись, все загремело, защелкало, зашипело, затикало, а смерть беспрестанно звонила в свой колокол. Затем, все разом стихло. Умолк колокол, колеса, рычаги и пружины вышли из строя, апостолы замерли на полпути, фигуры остановились, петух перестал кукарекать.

На площади беспокойно шумел и кричал испуганный народ. Из ратуши выбежали люди и бросились к механизму.

Орлой был недвижим, а вдохнувший в него жизнь мастер лежал на полу в беспамятстве, бледный, как полотно. Лишь только принесли его домой, он скончался.

А орлой стоял, и не было никого, кто бы мог исправить столь искусное, удивительное творение.