Новый Робинзон - Ружемон Луи де (е книги .txt) 📗
Кроме разговоров мы занимались по вечерам пением, декламацией стихов. Я изготовил нечто вроде скрипки, струнами которой служили жилы кенгуру, а смычок был сделан из моих волос. На этой скрипке я пиликал по вечерам. Звуки были не из приятных, но чернокожие приходили от них в дикий восторг.
Наша хижина понемногу становилась все больше и больше похожей на жилье белого человека. Мы обтянули ее стены изнутри корой дерева «папайя», она была красивого красно-бурого цвета. Из травы сплели небольшие цыновки, которые и разложили на земляном полу.
Англичанки постоянно приносили много цветов.
Мы ставили их в самодельные «вазы», выдолбленные из обрубков дерева.
Племя Ямбы нередко уходило кочевать. Мы не хотели покидать своей хижинки (точнее — не хотели девушки) и подолгу оставались на берегу одни. Иногда нас навещали чернокожие соседних племен. Мы старались всячески их развлечь, чтобы показать свою радость от встречи.
Особенно удивлял чернокожих своими выходками Бруно. Он хорошо кувыркался через голову, ходил на задних лапах. Все это приводило дикарей в восторг. Занимал их и заливчатый лай Бруно. Тамошние дикие собаки — «динго» скорее выли, чем лаяли. Звук лая был незнаком чернокожим и всегда сильно поражал их. Немало поражали туземцев и охотничьи таланты Бруно. Многие из них постоянно просили меня, чтобы я подарил им эту собаку. Я старался всячески прекращать такие разговоры. Подарить им Бруно я не мог, а прямого отказа избегал.
Во время дальних прогулок мне приходилось держать Бруно около себя. Дело в том, что туземцы, увидевшие его впервые, принимали Бруно за дикого зверя (он совсем не был похож на собак туземцев, мало отличавшихся по виду от диких собак «динго») и пытались заколоть его копьем. Только ловкость и увертливость спасали Бруно во многих таких случаях.
Мы часто ловили рыбу сетями или били ее острогой. Редкий день мы не ели свежей рыбы за завтраком или обедом. А кроме рыбы море доставляло нам и ракушки, вроде устриц, и моллюсков, и разнообразных морских раков. Ямба готовила очень вкусное блюдо из корней и стеблей водяной лилии. Из зерен кое-каких диких злаков мы готовили даже муку. Мы растирали зерна между большими камнями. Из муки пекли лепешки и даже пироги. Разнообразные плоды, ягоды, орехи — все это было в изобилии. На кухонные дела у нас и уходила большая часть дня. То нужно было ловить рыбу, то собирать ракушки, то идти за кореньями, плодами, ягодами. День проходил незаметно. Мы были, пожалуй, даже счастливы, по крайней мере настолько, насколько это было возможно в нашем положении.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Борьба с тоской. — Корабль. — Катастрофа. — Один, один!
И ВСЕ-ТАКИ — нет-нет, а на нас нападала тоска. Мы иногда так рвались в цивилизованный мир, что не могли побороть отчаяния. Англичанки особенно часто страдали от этого. Они часами лежали на берегу и горько плакали. Они, казалось, потеряли всякую надежду на возможность возвращения на родину. Бывали такие минуты и у меня. Но я всячески старался побороть себя, старался не поддаваться отчаянию. Я старался отвлечь моих спутниц от тяжелых мыслей, старался всевозможными способами.
Я наделал всяких музыкальных инструментов: дудок и, дудочек, барабанов. Я обучал Бруно все новым и новым штукам. Я сам — то песней, то шутками, то гимнастическими упражнениями — пытался отвлечь мысли тосковавших англичанок. По большей части мне удавалось это. Слезы исчезали, а если тот же Бруно проделывал что-нибудь уж очень занятное, то слезы быстро сменялись и улыбкой. Но мне-то самому все это стоило большого напряжения и усилий. Ведь и я тосковал по родине не меньше их!
Редкий день проходил без того, чтобы мы не провели несколько часов на берегу. Мы всматривались в морскую даль и искали паруса. Ведь должен же будет когда-нибудь появиться на горизонте корабль…
Так прошло два длинных года. За это время мы несколько раз видели далеко на горизонте паруса. Но корабль был так далек, что нас с него вряд ли заметили бы. А если бы и заметили, то приняли бы за чернокожих. Ведь мы мало чем отличались от них по внешнему виду.
Я подхожу теперь к очень тяжелому событию. До сих пор я не могу говорить о нем без боли.
Однажды мы увидели судно, медленно плывшее в нескольких милях от берега. Ах, это судно! Лучше бы его никогда не было!
Мы пришли в неописуемое волнение. Англичанки забегали по берегу, замахали руками, начали громко кричать. Я боялся, что судно не обратит на нас внимания, примет нас за туземцев. И вот я решил попытаться «перехватить» это судно, отправиться на перерез ему на челне. Обе девушки умоляли меня взять их с собой. Я долго отговаривал их. Они не прекращали своих просьб. Против своей воли я уступил их просьбам. Каждая минута была дорога, я не мог терять времени на уговоры.
Пока Ямба готовила мой челн, я побежал к туземцам и упросил их помочь мне. Они охотно согласились. Через несколько минут от берега отчалила целая флотилия челнов-каттамаранов. Дикари гребли с такой быстротой, что я едва поспевал за ними.
Теперь-то я понимаю, что наша флотилия должна была иметь довольно грозный вид. Люди, находившиеся на корабле, должны были испугаться. По залитой солнцем морской глади к ним неслось несколько десятков каттамаранов, наполненных дикарями, издававшими громкие крики и самые дикие возгласы. Несомненно, что экипаж корабля подумал: «На нас готовится нападение». Но я-то, тогда охваченный горячкой, не мог сообразить этого.
Если бы я плыл один, без туземцев, то, может быть, дело и кончилось бы благополучно. Ямба и я так быстро гнали наш челн, что вскоре мы обогнали туземцев и оказались значительно впереди. Чем ближе мы подплывали к кораблю, тем сильнее волновались мои спутницы. Они, как безумные, размахивали руками и кричали до хрипоты.
Когда мы приблизились к судну, то я был немало удивлен. На судне не было видно ни одного человека. Судно было несомненно европейское. От нас до судна оставалось каких-нибудь 100 метров. Я встал во весь рост в челне и несколько раз окликнул судно. Никто не отозвался. На палубе никого не было. Мое радостное возбуждение исчезло и заменилось сначала удивлением, а потом тревогой, быстро перешедшей в ужас.
Тем временем флотилия туземцев поравнялась с нами. И вот в тот момент, когда я взялся за весла, чтобы подойти к судну еще ближе, раздался ружейный залп.
Я не помню, что случилось затем… Я упал в воду — почему, не знаю. Девушки вскочили на ноги, наш челн перевернулся.
Ямба бросилась ко мне, схватила меня за волосы. Она подтащила меня к челну, перевернула его… Все это я помню как сквозь сон.
Помню, как лежа на дне челна я шептал:
— А где они? Мы должны найти их…
Мы не нашли англичанок. Они утонули.
И я, и Ямба, и туземцы много раз ныряли, — так ничего мы и не нашли. Кровь из пораненного мной при падении бедра сочилась все сильнее и сильнее. Я начал слабеть. Ямба загребла к берегу.
Корабль, разогнав выстрелами нашу флотилию, ушел. На нем так и не узнали, в кого они стреляли.
Тяжело мне было чувствовать себя виновником всего случившегося. Ведь я был виноват в том, что экипаж корабля принял нас за нападающих. Зачем я взял с собой англичанок, зачем просил туземцев провожать нас? Я не винил ни в чем экипаж судна. Ведь и я на их месте поступил бы точно так же.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Мы пускаемся в путь. — Шалашик. — Крысы. — Дождь из рыбы.
Я РЕШИЛ распрощаться с племенем Ямбы и попытаться добраться сухим путем до какого-нибудь поселения белых. На этот раз я решил идти прямо на юг. Я рассчитывал, что, идя так все время, доберусь когда-нибудь до Сиднея, Мельбурна или Аделаиды. Я не знал того, какое необъятное пространство гор, пустынь и необитаемых равнин отделяло меня от этих больших городов. Я только знал, что все они лежат к югу от нашего залива, и думал, что через несколько недель пути буду в большом городе.
