Карибский сувенир - Иванов Юрий Николаевич (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
— По местам, ребята! — прерывает его бригадир. Матросы расходятся, кок спешит на камбуз, а боцман помогает мне и Жарову подтащить марлина к весам.
— Ого! Неплохо — триста шестьдесят килограммов, — говорит Виктор, и я записываю вес рыбы в специальную книжку.
Затем мы измеряем марлина. Петрович извлекает из рыбы желудок. Конечно, не особенно приятно копаться в рыбьих желудках, но ни одна рыба, пойманная в рейсе, не минует наших рук. Все они будут взвешены, измерены, и все, что окажется в их желудках, будет изучено. Очень важно знать, чем в этих широтах питаются рыбы.
— Записывай, — диктует Виктор, — содержание желудка: кальмары, мелкие рыбы-сабли, анчоус и фахаки…
— Фахаки? — удивляюсь я и, отложив карандаш, подхожу ближе.
Да, никаких сомнений: из желудка марлина извлечены с десяток небольших колючих, словно ежики, рыб-фахаков.
Фахак? Ну и что же? Нет, меня удивило не то, что марлин наглотался этих колючих рыбешек, а то, что под нами глубина пять километров. И до берега еще миль шестьсот. Фахаки же, как и рыбы-кувалды, обитают в мелководных прибрежных водах. Значит, вчера или позавчера марлин обедал у побережья Южной Америки, а сегодня, покрыв громадное расстояние, оказался у нашего яруса и, заколдованный заклинаниями Якова Павловича, клюнул на злополучную ставридку. Найденные в желудке марлина прибрежные рыбы еще раз подтверждают, что марлины в поисках пищи совершают переходы со скоростью до тридцати — сорока миль в час…
Все промысловики, добывающие рыбу на крючковые снасти, считают поимку морского исполина, достигающего веса до пятисот килограммов, большой удачей.
Между прочим, марлин — одна из немногих рыб, которая вошла в большую литературу. Это о ней писал Хемингуэй в своей книге «Старик и море». Рыба, которую выловил старик, была марлином.
— Еще! — раздается возглас бригадира.
Еще рыба? Ну конечно! Оторвавшись от своих размышлений, я спешу к борту судна и вижу — выскакивает, как бы подброшенная мощной пружиной, из воды ярко-золотистая, с поднявшимся дыбом спинным плавником макрель. Плавник ее трепещет, и на его светло-синем фоне ярко выделяются черные пятна; по всему телу рыбы рассыпались мелкие голубые звездочки… Сделав в воздухе сальто, рыба звонко шлепается в волны, а затем вновь подбрасывает свое тело над водой. Но что это? Вместо ярко-золотистой на крючке бьется светло-розовая, в черных пятнах рыба. Опять всплеск, отчаянный рывок, и рыба взлетает над вспенившейся водой. Но странно: уже не розовая, а зеленовато-желтая. Может, это три разных макрели? Нет, одна, все та же «корифена», как она называется по-латыни. Только рыба все время от страха и возбуждения меняет свою окраску. Боцман подтягивает ее к лазпорту и рывком выкидывает на палубу. В то же мгновение Виктор Герасимов опускает на ее плоскую голову деревянную кувалду, и макрель успокаивается.
Мы наклоняемся над макрелью и, отражаясь в ее злых, янтарно-медового цвета глазах, рассматриваем широкое, сжатое с боков тело, узкую голову с выдающейся вперед нижней челюстью.
— Будто пес… — говорит боцман, осторожно трогая кончиком ножа острые рыбьи зубы. — Ишь разинула свою пасть.
И действительно, в профиль рыбья морда удивительно напоминает сплюснутую голову злого мопса или боксера.
Золотистые макрели, корифены, встречаются в теплых тропических водах почти всюду. Много их у берегов Африки в районе, где промышляют сардину советские тральщики. Корифены кружатся там стаями, дожидаясь, когда после разборки трала в воду будет смываться рыба, непригодная для переработки.
Золотистая макрель — наиболее популярная рыба у судовых рыболовов-любителей. Как правило, если судно лежит в дрейфе, дожидаясь очереди сдавать улов на плавбазу, рыболовы собираются на корме судна и опускают в воду примитивные снасти: веревку с большим крючком, наживленным сардинкой… Заметив наживку, макрель стремительно бросается к ней и с ходу заглатывает, да так, что обычно попавшаяся на крючок уже не срывается.
— Еще один! Тунец! — слышится радостный голос Якова Павловича.
Неужели тунец? Схватив багры, мы спешим в лазпорт. Ведь мы тунцеловы, а поймали пока марлина да макрель. Торопливо натянув на руки перчатки, чтобы не обжечь ладони, боцман наклоняется над водой, тянет.
— Вьюноша… — говорит он. — Совсем легкий.
Действительно, из воды показывается некрупная тунцовая голова. Она совсем черная и такая блестящая, будто покрыта лаком. Петрович дергает, и… на палубу падает одна голова. Больше ничего нет: все тело, начиная от грудных плавников, начисто объедено акулами. Подводное убийство произошло, как видно, только что. Голова еще жива: она поводит глазами, разводит окровавленными жаберными крышками, а среди лохмотьев мышц бьется, отсчитывая последние секунды тунцовой жизни, сердце…
Я поспешил в каюту за фотоаппаратом, а когда вновь выбежал на палубу, то рядом с загубленным тунцом билась крупная акула. У нее была узкая голова, длинные плавники, изогнутые, будто кривые кинжалы, темная, почти черная спина и свежно-белое, раздувшееся, словно бочка, брюхо. Акула яростно скалила зубы, грызла палубу, забивая себе пасть щепками, и молотила тонким, но очень сильным хвостом.
— Берегитесь хвоста! — крикнул Хлыстов матросам, которые столпились около отвратительного морского зверя.
Да, акульего хвоста следует опасаться: одного его удара достаточно, чтобы, как спичку, переломить ногу человека. Даже если акула слегка, чуть-чуть коснется своей шершавой шкурой человеческой кожи, то оставит о себе долгую неприятную память — очень болезненную, незаживающую рану. Акулья шкура покрыта как бы мелкими, очень острыми зубками. Этими зубками акула и снимает, будто рашпилем, полосы кожи с ног или рук неосторожного рыбака.
Помахивая кувалдой, боцман крутится вокруг акулы. Вот он размахнулся, стукнул по плоской упругой голове. Но акула и не почувствовала удара. Она продолжала хлестать хвостом, сокрушая стоящие в уголке бочки, и совершила несколько прыжков, подбрасывая свое гибкое, будто из каучука, тело на метр-полтора над палубой. Боцман стукнул еще раз-другой, вытер пот.
— Что за черт! — ругнулся он и взглянул на акустика. — Ну-ка, Витя, тюкни ее!
Громадный, весь налитый силой и здоровьем, дядя Витя неторопливо подошел к акуле, окинул ее взглядом, потом, взяв в одну руку, осмотрел кувалду, занес ее над головой и — рраз! — со страшной силой грохнул кувалдой по… палубе. Головка дубовой кувалды развалилась на три половинки, раскололась, как гнилой орех.
— Поосторожнее! Всю палубу разобьешь! — забеспокоился Петрович, увидев в палубном настиле глубокую вмятину. — Опять же имущество губишь…
— Так подержи ей голову, — огрызнулся дядя Витя, хватая другую кувалду, — а то крутит, мотает башкой туда-сюда.
Следующий удар пришелся прямо по акульему темени.
— Аж слюна из нее брызнула!.. — удовлетворенно сказал боцман. — Ну-ка, что у тебя там в пузе?
В акульем пузе оказался препорядочный кусок того самого тунца, голову которого мы только что бросили в океан. Тунец и небольшая рыбешка, которая была насажена на крючок яруса. Маленькая рыбешка испортила акуле весь этот день…
Вскоре на ярус попался второй марлин. На этот раз белый. Очень красивый, с острым, как штык, носом и прекрасными очертаниями стремительного тела. Он был небольшим, всего пятьдесят килограммов весом. Через полчаса на крючках оказались еще три таких же белых марлина. Как видно, шли они все небольшой стайкой и пересекли линию яруса. А тут уж трудно было удержаться, чтобы не проглотить по рыбешке, повисшей в прозрачной воде.
На этом и окончился наш первый ярус: пять марлинов, несколько макрелей и три акулы. Улов неплохой. А главное, мы выяснили, какая рыба водится здесь и какой примерно улов могут взять в этом районе промысловики.
Вечером Жаров нарисовал на своей карте узенькую черточку с красными флажками по краям, изображающую наш первый ярус. Под черточкой написал, каких рыб мы поймали, и поставил несколько цифр — улов в килограммах.
