Рождественские сказки - Фарбажевич Игорь Давыдович (версия книг .TXT) 📗
По реке, по Клизьме
лодочка плывет.
Эх, расстался б с жизнью!
Только кто поймет?..
Зуев - это вам не Москва. Это там - "Макдоннальды", пиццерии, разборки, ночные клубы до утра. А в Зуевском клубе даже боевики и то двадцатилетней давности крутят. А девчонки? Вырядятся, нафуфырятся, вымажут лицо разной косметикой, а всё равно узнаешь каждую за версту. И Таньку, и Ленку, и Светку. И они всё про тебя знают, и ты про них. Тоска!.. Никакой романтики!
Скучно Рубакину в Зуеве. В Москву смотаться было страшновато... Там, говорили, прямо на улицах в армию заметают. Голову - наголо и - служи родному Отечеству!.. А что знает Тимка про своё Отечество? И где оно? Слишком громоздкое по географическим масштабам выходит. Разве Сибирь для него - Родина? Или - Урал? Даже Москва, которая совсем рядом, и та далека. Родина - она от корня "род". А какой уж тут род, если ты даже про своего родителя ничего не знаешь? Про отца родного! Как же тогда Отечество полюбить?
Вот и выходит, что Отечество у Тимофея Рубакина, как ни крути, было только одно - его город Зуев. Да и кому он где ещё нужен, этот Тимофей Рубакин?
По реке, по Клизьме
чешет пароход.
До капитализма
скоро доплывет.
И захандрил Тимофей. Ушел от Абсолюта. Весь день у телевизора. На улицу выйти - и то лениво. День сидит, другой. Материнское сердце его тоску учуяло. В тот самый вечер, когда выпал снег, отпустили их с фабрики пораньше. Вот и принялась Елизавета Кондратьевна готовить ужин. Нажарила цыплят, сбегала в подвал, принесла полную миску разносолов: и грибочков, и помидоров, и капусты квашеной, достала из буфета початую бутылку хорошего вина, два хрустальных стакана и позвала Тимку к накрытому на кухне столу.
- Что это вы, мама, надумали? - удивился Тимофей, но сразу сел за стол: вкусно поесть любил он больше всего на свете. - Какой сегодня праздник?
Сидят вдвоем, ужинают. Матушка начала разговор издалека:
- Честно скажу тебе, сынок: рада я, что ты из торговли ушел. Трудно будет - перетерпим. Не изголодаемся...
- Ну-тк!.. - вяло отреагировал на материнское беспокойство богатырь.
- Я ведь каждый день всё об одном думала: а вдруг... - тут голос её дрогнул, - ...один ведь ты у меня, Тимушка... Только подумаю, что попадешься какому-нибудь рэкетиру... душа в пятки уходит...
- Да будет вам, мама, причитать! - оборвал её Тимофей. - Я же ушел. А насчет работы моей не волнуйтесь, работы кругом полно.
- Так ведь - армия скоро! Учиться б тебе куда пойти, а то - заберут! А может, устроишься к нам на фабрику?.. - предложила она. - Тебя же у нас все знают. Еще маленького помнят, как ты за цыплятами бегал, как гуся не испугался. А помнишь, как однажды в нашего бывшего директора яйцом попал? Прямехонько по лысине!.. Так ему и надо было, ворюге! - Тут матушка звонко-звонко рассмеялась, отчего и Тимофей расплылся в глупой улыбке. Уборщики нам нужны, сынка. Помет с фабрики вывозить. И неплохо получают! Ну, может, не так много, как в твоей торговле, зато работа безопасная... А там и учиться направят от предприятия.
- Оборжаться! - сразу отреагировал богатырь. - Это ж курам на смех! Вот когда помет в золото превратится, тогда и зовите. А если денег по дому не хватает - нате, берите! Мне не жалко! Их у меня пока - куры не клюют.
И выложил на стол несколько зеленых бумажек.
"Заботливый!.. - подумала она про себя. - Всё в дом да в дом."
А за окном - метель воет, снежные хлопья к стеклам прилипают.
- И что за страсти такие?! - удивляется Елизавета. - Говорят, в наказанье нам это. В чем-то провинились мы перед городом. Лет двести или триста тому назад. И видать, сильно провинились, если до сих пор он нас так наказывает!.. - И тут же встрепенулась: - А давно мы с тобой, сынок, не фотографировались!.. Ну-ка, доставай "Парароид".
- "Поллароид", мама, сколько раз говорить! - сказал Тимофей, включая телевизор. - Да только ничего сегодня не выйдет: кассеты кончилась. Говорил ведь вам, не берите его на фабрику.
- Так ведь просили... - виновато улыбнулась Елизавета Кондратьевна.
- Кто просил-то? - разозлился Тимофей. - Что ни снимок - всё петухи и куры!
- Так ведь для "Куриного уголка", Тимоша, - ответила мать. - Теперь любому гостю первым делом фото показываем. Не каждый по курятникам пойдет.
- Вот и перевели кассеты за один раз.
- Ты уж прости, сынок, - снова виновато улыбнулась мать. - Давай новые купим! Киоск же - напротив!.. Хочешь, сама сбегаю... И тетя Люба из Харькова просит. И Тоня из Новокузнецка. Я уж и письма им написала.
- Ну, ладно-ладно! - вскочил с кресла Тимофей. - Уж если вам что в голову взбредет!..
Он набросил старый тулуп, достал из шкафа фотоаппарат и направился к выходу.
- А "Парароид"-то зачем взял? - спросила она.
- Чтоб купить то, что надо, мама! Сидите и - ждите!
И, рассержанный, выскочил из дома.
Во дворе давно стемнело. Ветер приутих, и снежинки падали теперь мягко-мягко, словно в лесу.
Тимофей вышел со двора и заспешил по улице. Ночная палатка находилась через дорогу, в соседнем переулке. В ней продавали разные мелочи. Среди шоколадок, сигарет, зажигалок и печений лежали батарейки и фотопленки.
Этот киоск Рубакин знал очень хорошо. Сколько раз собирал он дань для шефа. А работал там один мужичок - Николай Акимовичс - противной улыбкой. Казалось, она была приклеена к его лицу, и только маленькие хитрые глазки выдавали в нем совсем другое настроение.
Подойдя к палатке, Тимофей достал из кармана фотоаппарат и просунул голову в окошко.
- Привет, Акимыч! - сказал Рубакин. - Два комплекта фотокассет для этого "Поллароида". - И положил аппарат на прилавок.
Тут только Тимофей заметил, что улыбка на лице продавца куда-то исчезла, будто совсем её никогда не было. А ещё он увидел рядом с ним двоих здоровенных парней с хмурыми лицами.
- Он? - вполголоса поинтерисовался один, кивая на Тимофея.
- Он, гад! - злорадно зашептал Николай Акимович. - Всю душу из меня вытряс. - И уже со знакомой улыбочкой повернул голову к Тимке. - Говорят, ушел от Абсолюта?
- Два дня как ушел, - простодушно ответил Тимофей.
- Вот и хорошо, - засмеялся продавец. - Всё хорошо, когда хорошо кончается... - И протянул ему коробки с кассетами. - Ты внимательно погляди, эти ли?..
Тимка взял коробки и стал разглядывать их со всех сторон. И тут боковым зрением он увидел, что те двое из палатки куда-то исчезли. В этот же момент позади него скрипнул снег, и сильный удар обрушился на голову Тимки. Он покачнулся, но не упал, как ожидали того хмурые парни. Только в голове зашумело, а из одного киоска сразу сделалось два. Но сознания Тимка не потерял, а мгновенно развернулся и первого, кто попался ему под руку резко стукнул кулаком в лицо. Тот сразу рухнул на землю.
- Бейте его, бейте! - закричал продавец палатки. - Дайте ему, дайте!
Второй парень внял кровожадной просьбе и бросился, как бульдог, на Тимофея. Он схватил его крепкой рукой за шею, а другой стал энергично бить в живот.
- Ну, вы даете! - прошипел Тимка и кованым носком сапога футбольным ударом двинул второго под коленку.
Тот по-песьи взвыл и грохнулся в снег, обхватив двумя руками согнутое колено.
Продавец стал изнутри лихорадочно закрывать окно и дверь палатки. Он успел защелкнуть замки, оставив у себя Тимкин фотоаппарат.
- А-ну, отдай! - рванулся к нему Тимофей и что есть силы застучал в стекло.
- Разобьешь! - истерично орал запертый торговец.
- Получай, сволочь! - с ненавистью проскрипел зубами Тимка и одним ударом выбил витрину.
Раздался поздне-вечерний звон, на который тут же откликнулась милицейская сирена. В окнах соседнего дома зажегся свет, залаяли собаки.
- Надо сматываться! - сказал себе Рубакин и, схватив фотоаппарат с двумя коробками кассет, рванулся прочь от палатки.
- Держи его, держи! - заорал на всю улицу продавец Николай Акимович. Избили! Обокрали!..
