Юность Маши Строговой - Прилежаева Мария Павловна (книги онлайн .TXT) 📗
Ты, наверно, удивляешься, что я не пишу о войне. Я не пишу, но она все время во мне, хотя от войны нас отделяет сейчас четверо суток пути и на станциях уже незатемненные окна. Кажется, нас везут в Среднюю Азию. Я не буду скрытничать. Конечно, и страх был. Но дело в том, чтобы, вопреки ему, делать что нужно и непременно, обязательно, во что бы то ни стало, если он есть, скрывать от других. Но об этом трудно писать.
Я был командиром орудия. Наш расчет называли веселым. И верно, ребята подобрались молодцы.
Когда нас перекинули с прежнего места, мы думали, что прямо с ходу направят в Сталинград. Все знали, что там плохо, и удивлялись, почему нас сразу не послали в бой.
Две недели мы жили в рощице, в землянке: боев не было, но войска подбрасывали непрестанно.
Теперь понятно все, зачем это делалось. Готовился массированный удар. Наступление.
В роще было хорошо.
Один раз меня вызвали в штаб. Поручили прочитать лекцию. Там знали, что я студент. Первый раз в жизни я читал лекцию. Представь, довольно прилично. Скучаю о книгах. О зеленом абажуре в читальне.
27 декабря
Маша, я не писал два дня. Скоро приедем. Так и не знаю, где ты. Кстати, я почти не вижу Аркадия Фроловича. Он главный врач нашего поезда. Он неприветлив, но почему-то у всех убеждение, что попасть к нему - удача: обязательно вылечит. Мне было плохо эти два дня, поэтому я не писал.
28 декабря
Никак не могу кончить письмо. Решил: кончу перед самым приездом и отдам Аркадию Фроловичу. Маша! Какое счастье жить!
Однажды нас окружили. Мы были три недели в окружении. Тогда я понял, какое счастье жить!
После, уже в рощице под Сталинградом, когда можно было подумать, опомниться, я перечитал "Севастопольские рассказы". У меня была только одна эта книга. Почти невероятно, что я сохранил ее даже в окружении. И твою карточку тоже.
Никогда раньше я не задумывался над книгой, как здесь, в землянке, во время вынужденного отдыха от боев.
Мне очень понятны герои Толстого. Сколько правды в душевных движениях!
В искусстве всего нужнее и пленительней правда. Ты согласна со мной, Маша?
Я закрыл книгу и вышел побродить.
Была морозная светлая ночь, иней запушил нашу рощу, она стояла белая. Я вообразил: когда-нибудь раньше была такая же ночь, мглистый свет луны сквозь облачное небо, деревья в снегу, а то, что я чувствую сейчас и что пережил не однажды во время боев, уже пережито когда-то Володей Козельцовым.
Меня взволновала эта мысль. И вот тогда я понял - и мне это кажется очень важным - свое отличие от Володи Козельцова. Я понял, что моя любовь и ненависть - это не то, что любовь и ненависть Володи Козельцова. Володя Козельцов был офицером русской армии и гордился тем, что он русский... Французский же офицер гордился тем, что он француз... До войны у этих офицеров не было оснований ненавидеть друг друга. Кончилась война кончилась и ненависть, рожденная войной.
Как все по-другому сейчас! Разве наше отношение к фашистам определилось только с началом войны? Мы воевали с ними, начиная с четвертого класса, когда носили пионерские галстуки. Помню, на сборе читали стихи Маяковского:
Во всех уголках земного шара
Рабочий лозунг будь таков:
Разговаривай с фашистами языком пожаров,
Словами пуль, остротами штыков.
Я воевал с ними, когда первокурсником писал свою работу на семинаре марксизма-ленинизма. Помнишь, Маша?
Мало верить - нужно знать.
Тогда я узнал, что никакие силы не остановят движения к коммунизму.
Сейчас я знаю: воюя с фашистами, мы защищаем не только свое право на жизнь, но и свои убеждения, решаем сроки наступления коммунизма.
Постепенно я начинаю смотреть по-иному на Козельцова Володю. Нет, я во многом не повторяю его. Я тоже русский, все русское дорого мне, но свою родину прежде всего и сильнее всего я люблю за то, что она Советская Родина.
Хорошо, Маша, спокойно.
До завтра!
29 декабря
Нужно тебе рассказать, как произошла наша встреча с Аркадием Фроловичем. Был отдан приказ о наступлении. Мне долго везло, в течение десяти дней почти непрерывных боев расчет оставался цел. Но потом осколком был убит второй номер и ранен был я. Я пришел в себя в санитарном поезде. Надо мной стоял доктор в белом халате. Он сразу не понравился мне. Не понравились его усы, как у моржа, и манера говорить - отрывистая и резкая.
Я не знал, что он не спит вторые сутки, но и выспавшись, он не становится ласковее.
Потом к нему привыкаешь, и кажется, что все так и надо - ежик, усы, ворчанье.
Он сказал:
"Ну вот, я нашел вас, Митя Агапов".
Когда потеряешь много крови, ничему не удивляешься и плоховато соображаешь. Я не удивился, что этот незнакомый мне доктор знает меня и даже искал...
Маша, на фронте я спрашивал иногда твою карточку:
"Какая ты теперь? С кем? Где?"
Где же, в самом деле, ты, Маша, теперь? Как мы встретимся? Да полно, помнишь ли ты меня?
Что бы ни было, будь счастлива!
А г а п о в"
Глава 19
Первого января у Мити была повторная операция - вынимали осколок. Машу к нему не пустили.
Маша не помнила, как прошел этот день. Она была озабочена, где достать цветы, но так и не достала, и рада была, что забыла съесть шоколад Аркадия Фроловича. Отнесет Мите.
К вечеру Маша не выдержала и расплакалась. Обидно. Так бессмысленно прошел этот день! Митя один, никто не положит руки на его горячий лоб.
На следующий день ее опять не пустили в госпиталь. Толстенькая сестра с ребяческим ртом виновато объясняла:
- Знаю, сочувствую, но не могу. Мне за вас попало от дежурного врача. Сегодня опять он дежурит, а завтра - другой. Тогда приходите.
Маша оплакивала потерянные из жизни два дня. Она осунулась, стала бледна и подурнела.
Наконец разрешили навестить Митю. Маша вошла.
В палате была Ася. Зачем?
Раньше Митя был один. Маша не разглядела никого, кроме Мити. Теперь она заметила безрукого лейтенанта и третьего раненого, с забинтованной головой. Он с отчаянными усилиями косил глаза, чтобы видеть Асю. Ася стояла в ногах Митиной кровати и, должно быть, рассказывала что-то забавное: все трое были веселы.
- А вот наконец и Маша пришла! - Ася взяла ее под руку и подвела к Митиной кровати. - Сядем.
Она усадила ее с собой на один табурет и обняла за плечи. Две подружки!
Митя смотрел на одну и другую.
- Куда ты пропала? Фу! - с ласковым упреком сказала Ася.
- Не пускали.
- Как! Все-таки ты, Маша, порядочный ротозей. Ведь ты же знала, что я прикреплена к девятой палате!
- Забыла, - каким-то безжизненным голосом ответила Маша.
Все в ней замкнулось. Как глупо она держит себя! Зачем оправдывается перед Асей?
- За-бы-ла! - протянула Ася. Она с грустным изумлением взглянула на Митю: "Это, пожалуй, не ротозейство. Что-то другое". - Вам пить?
Она привычно и ловко приподняла Митину голову вместе с подушкой, поднесла к его губам стакан.
Он выпил несколько глотков.
- Нет, я не хотел. Спасибо.
Глаза его не блестели лихорадочным блеском, как в прошлый раз; должно быть, температура спала.
Маша взглянула на табличку: 37,3.
- Ася, дайте мне папиросу, - сказал Митя. - Если не трудно.
Маша встретила Митин взгляд и с ужасом прочитала в нем: "Мне не хочется пить, не хочется курить, но она так хорошо и весело все делает".
Ася зажгла спичку, подождала, пока разгорится.
- Какой же труд! - просто ответила она, но в выражении ее лица и улыбки Маша узнала то радостное оживление, которое видел и Митя и должен был понять так: "Мне не трудно, а, наоборот, приятно подавать вам папиросы и спички. Мне хочется делать все, чтобы вам стало лучше. И живите легко".
"Вот видишь, - смущенно, оправдываясь, объяснил Митя взглядом. Пусть она говорит и хлопочет. Так славно у нее получается".
Маша смяла в кармане шоколад, который захватила для Мити.
