Сказки черепахи Кири-Бум - Бондаренко Владимир Никифорович (книги без регистрации полные версии txt) 📗
– Да, да, негоже, – сказал повеселевший Кабан: все-таки его позвали – и тоже вышел из-за куста.
Кто кого перехитрит
Не была в тот день Лиса на сказках у березы: проспала. Проснулась утром, слышит – гудит уже полянка, и не пошла. Дома весь день просидела. И как раз в этот день Кири-Бум рассказывала о ней сказку. Будь Лиса у березы, может, и удалось бы ей упросить не записывать ее, но Лисы не было, и никто за нее не заступился. И дятел выбил на белой коре черными буквами:
«Встретились молодая Лиса и старая. Молодая была из Гореловской рощи, старая – из Осинников. Подружились и пошли на охоту. Принесли яйцо и курицу. Как поделить?
Смотрит лиса из Гореловской рощи на лису из Осинников и думает: «Я моложе моей подружки, ум у меня резвее. Соображу сейчас, как мне ее хитрее провести, и курица будет моя».
И говорит:
– Одна курица – это, конечно, плохо. Но у нас есть еще яйцо, а яйцо – это ведь тоже курица. Правда, она еще не родилась, но готова родиться. Как ты думаешь, подружка?
– Так же, – сказала старая лиса и не проронила больше ни слова.
«Отлично, – обрадовалась молодая лиса, – отдам ей сейчас яйцо, а себе возьму курицу».
Взяла молодая лиса яйцо, поднесла к уху. Послушала. На свет поглядела. Похвалила:
– Большая курица в нем запрятана: и на слух слышно и на свет видно. Погляди ты еще, подружка.
Взяла яйцо старая лиса. На свет поглядела, к уху поднесла, послушала.
Не терпится молодой лисе. Спрашивает:
– Ну как ты думаешь?
– Так же, – сказала старая лиса. – Большая курица в яйце запрятана. Шейка белая, ножки желтенькие. И жирная. Куда жирнее той, что принесли мы.
– Вот-вот, – завела под лоб глазки, вздохнула. – Эх, жалко, конечно, ну да ладно: ты постарше меня, бери себе лучшую курицу. Ту, что в яйце. Она пожирнее. А я, так уж и быть, эту возьму, тощую. Я помоложе.
И протянула старой лисе яйцо. Но сказала старая лиса:
– Не жалей. Оставь эту жирную курицу себе. Тебе расти надо, она тебе нужнее. А я уж выросла, мне и тощую девать некуда. И придвинула к себе курицу.
И перестала лиса из Гореловской рощи дружить с лисой из Осинников: она не любит, когда обманывают ее».
Нет, если бы Лиса была в этот день у березы, она бы, конечно, постаралась доказать, что сказка плохая. Но Лисы не было. И вечером Енот побежал к Лисе, понес ей неприятное известие и свое сочувствие.
Они не были друзьями. Лиса не раз обжуливала Енота и, когда судили за плутовство Лису, Енот одним из первых заявил:
– Повесить ее, плутовку.
И даже когда советовались последний раз: разрешить вернуться Лисе в родную рощу или нет, Енот крепко стоял на своем:
– Ни в коем случае.
Но сумела найти Лиса тропку к сердцу Енота. То просила вместе с ним, чтобы о нем, о Еноте, сказку рассказала Кири-Бум, то потом сочувствовала ему:
– Ни за что обидела тебя Кири-Бум.
И это участие Лисы особенно тронуло Енота. Оттаяло у него сердце. Терпеливее стал он относиться к Лисе, обедом с ней делился своим. Все эти дни она ему сочувствовала, теперь Енот бежал ей посочувствовать.
В окошко увидела Лиса Енота. Встречать выбежала.
– Я так рада, так рада.
Поглядел на нее Енот и поморщился:
– Ты что непричесанная какая?
Опустила глаза Лиса:
– Это меня ветер растрепал. Я так спешила к тебе… Но что же мы на крыльце стоим, в сени идем.
Вошел Енот в сени к Лисе и опять поморщился:
– Что же у тебя намусорено как? Ступить некуда. За собой убрать не можешь.
– Это только в сенях так, – виляла Лиса хвостом. – В избу входи.
Вошел Енот. Смотрит, а у Лисы и в избе ступить некуда.
– Э, да у тебя, Лиса, и в избе не красно.
– Это ногами из сеней нанесли. Но куда же ты? Побудь у меня хоть часок.
Енот хотел было остаться, но поглядел, а на столе у Лисы посуда со вчерашнего дня немытая стоит. Хлопнул дверью и пошел прочь.
Бежала сбоку возле него Лиса, оправдывалась:
– Засиделась вчера допоздна за столом, убрать уж сил не хватило. Приходи в другой раз, я все везде вы скоблю, отмою. Тебе у меня понравится.
И тут же – раз, раз! – и пригладила коротенькие волосы на голове. Умылась из лужи и вроде ничего стала. Сказал Енот:
– Идем к березе. Там о тебе сказку дятел выбил, как тебя старая лиса из Осинников обманула. Сама курицу съела, а тебе яйцо дала. Все так смеялись.
– Надо мной?
– Над кем же еще? О тебе сказка.
Глазки у Лисы сузились. Губы поджались: Лисе не нравилось, когда над нею смеются. Спросила сухо и зло:
– А ты куда это идешь со мной?
– К березе.
– Я и без тебя дорогу знаю.
– Ну и пожалуйста, – обиделся Енот и свернул вправо.
Прибежала Лиса к березе, прочитала о себе сказку, скрипнула зубами:
– У, Кири-Бушка, чтоб тебе в собственной запруде водой захлебнуться. Эх, уж лучше бы меня повесили, чем в такой сказке навсегда жить оставили. И что за день выдался? Ни одной удачи. То проспала, то теперь сказка эта. И еще есть хочется.
Но тут же сказала сама себе Лиса:
– Из любой беды можно найти выход, главное – голову не терять.
И стала прикидывать: у кого бы ей поужинать. Можно было к Еноту пойти, если бы она не обидела его. Он же хотел ей сочувствие выразить, а значит, и накормил бы.
– Теперь не накормит. И думать нечего. Схожу-ка я лучше к медведю Спиридону. Сердце у него доброе. Да и улыбнулся он мне на прошлой неделе, авось и покормит.
Прибегает Лиса к медведю, а на двери у него – замок, а на замке – записка: «Меня дома нет. Ушел к Лаврентию. Привет!»
Лиса сорвала с двери записку, растерзала ее на клочки. Ну и денек! Хоть и большая Гореловская роща, а поесть пойти некуда.
Навестил медведь друга
Всего один раз побыл медведь Спиридон у березы на сказках черепахи Кири-Бум. Больше не ходил.
– Уйду я, – говорит, – а Лаврентий придет. Увидит – нет меня, уйдет. И мы не встретимся. Я лучше потом прочту, какие сказки будут записаны, зато встречу друга.
Но друг не шел. Напрасно просиживал медведь Спиридон на завалинке, поджидая его. Садился раненько поутру и сидел. Хрупнет сухая ветка в чаще, встрепенется медведь:
– Не Лаврентий ли это?
И уж готов подняться навстречу, да не идет никто. Свесит большую голову на грудь и сидит, угрюмый. И так до вечера. Поглядит иной раз на берлогу медведя Лаврентия и вздохнет тяжело:
– Как быстро дичает она. Травой уже заросла, будто и не жил в ней никто.
А вечером поднимется и скажет:
– Значит, и сегодня не будет.
И идет в берлогу. Но и в берлоге все о том же думает. Ляжет в постель, а покой не берет.
– Что же не идешь ты, Лаврентий? Или сообщил бы с кем, где живешь ты, я бы сам навестил тебя. Говорил когда-то: ото всего отрекусь, а с тобой не расстанусь тут… Эх, ты.
И вспоминал последнюю встречу с медведем Лаврентием. Минувшей осенью это было. Сидел Лаврентий возле медведя Спиридона и жаловался:
– Сова из Осинников прилетела, сказывала: опять со всеми соседями переругался Афоня мой. Хотят его из Осинников выселить. И что ему добром не живется. Решил я к нему пойти. Внуков нянчить буду да и Афоне мудрость свою житейскую передавать.
Простились они. Ушел Лаврентий, а медведь Спиридон всю зиму ворочался в берлоге да думал: «Ох, Лаврентий. Лаврентий, не насмешил бы ты Осинники мудростью своей житейской. Научишь чему-нибудь сынка, а он поймет это по-своему и оконфузит тебя, как с мостом оконфузил».
И с первых дней весны все ждал медведь Спиридон – навестит его Лаврентий или весточку пришлет. А Лаврентий ни сам не шел и не присылал никого.
«Может, болеет», – думал по ночам медведь Спиридон. И однажды решился:
