Тайной владеет пеон - Михайлов Рафаэль Михайлович (читаем книги TXT) 📗

А что же в это время делали Ривера, Карлос, Роб? Ведь Мигэль доставил им такую важную новость. Они спорили.

— Только коллектив вправе решить, можно ли его считать предателем и что с ним делать, — заявил Кар­лос. — Я не говорю уже о том, что мы не знаем: одно и то же лицо Королевская Пальма и Ласаро или это раз­ные лица.

— Что же у нас — предатель на предателе сидит? — горячился Ривера. — В условиях подполья оставить про­вокатора на свободе — значит погубить себя. Из двух трупов — своего и Ласаро — я предпочитаю труп Ла­саро.

— Ласаро уже не опасен нам, — не соглашался Кар­лос. — Рабочие организации будут извещены, связи с ним прерваны, в лицо он знает немногих.

— Все равно, — вспылил Ривера, — предателей нуж­но учить!

— Ривера решится устранить его без суда товари­щей? — в упор спросил Роб.

Ривера отвернулся к окну.

— Вряд ли, — наконец ответил он.

— Значит, собираем комитет, — подвел итог Кар­лос. — Лучше за городом. Где-нибудь по дороге на Ан­тигуа. За Ласаро слежка — пригласим его через поч­тальона. Скажем, на завтра в девять утра.

— Но Ласаро, если он и есть Пальма, успеет свя­заться с Линаресом по рации.

Нет, не успеет, — возразил Карлос. — Чиклерос говорил, что последний утренний выход в эфир Королев­ской Пальмы — в семь часов. В восемь утра мы его пригласим на девять. Но даже, если он и есть Пальма и он достучится до Линареса... Вот мой план...

Весть о заговоре военных вызвала различный от­клик. Роб сказал:

— Роб думает так, — надо порекомендовать город­скому транспорту застопорить движение. Но военных это не спасет. Роб думает, — надо предупредить наших товарищей, чтобы были осторожны; Армас начнет охоту с них.

— Мне жаль Фернандо, — задумчиво заметил Ри­вера. — Он первым полезет в самое пекло.

...Виновник многих волнений и споров сидел и ждал. Но его никто не вызывал; казалось, он никому не нужен. Ласаро лихорадило. Он принял дозу хинина и взял с полки легкий роман, чтобы забыться. Книга называлась «Исповедь предателя», — он отшвырнул ее в сторону, и она хлопнулась о стену.

Ночью ему показалось, что в комнате есть посторон­ний. Он включил свет и сел на постели. Кошмары не оставляли его.

В семь утра он вышел в эфир и сообщил: «У Коро­левской Пальмы новостей нет».

В восемь принесли почту. Разносчик газет сказал сеньоре Пласиде, что один пакет ему велено передать адвокату лично в руки. Посмотрев в замочную скважину и не обнаружив в разносчике ничего угрожающего, Ласаро впустил его в комнату. Разносчик протянул ему письмо и попросил расписаться: ему хорошо заплатили, и он хочет оправдать доверие клиентов. Ласаро бросил ему монету и, когда разносчик, весело насвистывая, удалился, адвокат вскрыл конверт.

Вот оно: «Будь в восемь пятьдесят у входа в парк Аврора. К-т». Это значило: «Комитет».

Ласаро бросился к ковру, сдернул его со стены, но тут же со стоном опустился на кровать. Он не хотел предавать этих людей, — видит бог, он не хотел. Но его принуждают, преследуют, шантажируют. Что может он сделать, маленький человек, против большой силы?

Тут же он вызвал в себе нарочитую злость. А по какому праву его хотят заставить петь под дудку крас­ных? Что они сделали для него особенного? Это он все делал для них: выступал в судах, лазил по плантациям, доставал для них деньги. Как они отблагодарили его? Отстранили от руководства студентами, всячески давали ему понять, что он не из рабочих; ничтожного сборщика кофе, какого-то арестанта, подняли выше него, образованного адвоката!

Он знал, что все это ложь, что к нему относились по-братски, но он отгонял от себя мысли о хорошем и вызывал в памяти только дурное, низменное, пришед­шее из-под спуда маленького, тщеславного сознания. А губы уже шептали: «Париж, Афины... руки уже шарили в ящике стола и извлекали на свет телефонную трубку — трубку предательства.

Он подключил шнур к рации, настроился на пере­дачу, поднес микрофон трубки к самому рту, отрывисто и глухо произнес:

— Говорит Королевская Пальма. Говорит Королев­ская Пальма. Получил вызов комитета. В восемь пять­десят у парка Аврора. Повторяю. Говорит Королевская Пальма...

Время было неурочное, но вызов приняли. После исчезновения Хусто Линарес распорядился перейти на круглосуточный прием Королевской Пальмы.

С наушниками сидел Чиклерос. Заметив, что он взялся за карандаш, Фоджер вскочил с постели и про­смотрел запись. Место встречи Чиклерос не указал. Фоджер взялся за контрольные наушники, вслушался в глухой голос провокатора и еще раз сверился с за­писью.

— Парк Аврора ты дописал сейчас, — грубо ска­зал он.

— В первый раз Пальма его не назвал, — огрызнулся Чиклерос.

Фоджер бросился к телефону и набрал номер поли­цейского агентства. На лбу его выступила испарина, руки дрожали. Чиклерос, пока он кричал в трубку, слегка приоткрыл дверь и услышал, как скрипнул дверью Наранхо.

— Да, да. У парка Аврора, в восемь пятьдесят,— кричал Фоджер. —Окружайте весь микрорайон. Коро­левскую Пальму известили только что.

Бросив трубку, он повернулся к Чиклеросу:

— Зачем ты возился с дверью, чумазый?

В коридоре послышалась возня: сержант подмял под себя Наранхо, рванувшегося к выходной двери. Чиклерос бросился на помощь мальчику, но тяжелый грохот оглушил его, острый, колючий толчок  заставил подпрыгнуть, и он упал на пороге, широко раскинув руки и повернув застывшее в предсмертной усмешке лицо навстречу своему врагу. Фоджер стрелял снова и снова, но он не мог уже стереть эту усмешку, которой словно сама Гватемала сопровождала каждый шаг интервентов.

— Что случилось, сержант? — хрипло спросил Фод­жер, и оспинки на его тяжелом, массивном лице нали­лись кровью.

— Не знаю. Меня разбудил скрип двери, майор. Мальчишка собирался опять бежать.

Фоджер втолкнул Наранхо обратно в его комнату, подвинул стул к порогу, загораживая вход, уселся и, играя пистолетом, сказал:

— Слушайте меня внимательно. Вы двое! Карибка и Ческа. Младший спит и не понимает, но это неважно. Я перестреляю вас всех, если хоть кто-нибудь в течение часа шевельнется. Мне нет дела, зачем выскочил Ческа, и, если операция удастся, я забуду об этом. Но помните: одно движение к двери — и запишите себя в покойники. Сержант, стань рядом и держи карибку под прицелом.

Старинные часы, висящие на стене, отбили удар. Наранхо стало душно; американец кричал в телефон, что их окружат в восемь пятьдесят. Остается… Пять­десят долой пятнадцать... Никак не получается. Сколь­ко же остается?

— Мерзавец, — сказала вдруг Мэри. — Проклятый гринго! Что они задумали?

Она заговорила на своем родном наречии, и Наранхо ей ответил на нем же.

— Молчать, — лениво сказал Фоджер. — Один уже лежит лицом к небу.

Слышно было только, что качается массивный маят­ник: тик-так, тик-так...

А Наранхо послышалось: «Восемь пятьдесят — во­семь пятьдесят».

31. НАСТОЯЩИЕ ГОЛОСА ГВАТЕМАЛЫ

Мэри сидела на полу, прислонившись к ножке стула. Фоджер застал ее в поисках наперстка, выпавшего из рук. Так она и осталась на полу — ошеломленная, боя­щаяся и за своего младшего, и за Наранхо, готовая и за того, и за другого подраться с американцем.

Скосив глаза, Наранхо увидел на краю стола за­остренный с двух сторон тесак. Он походил на мачете, каким срезают бананы или сахарный тростник, но пред­назначался для более тонких операций (Мэри им кро­шила овощи) и был поуже, а насажен на тонкую изящ­ную рукоятку. Рукоятку эту выпилил и украсил резь­бой Наранхо. Мэри была очень довольна подарком. Но сейчас, как видно, она не видела ни резьбы, ни ножа и, не отрываясь, с опаской и отвращением следила за движениями тяжелого черного пистолета, болтавшегося в руке Фоджера.

Фоджеру первому надоело молчать. Он еще раз взглянул на часы и, вполне удовлетворенный, улыб­нулся.