Тайной владеет пеон - Михайлов Рафаэль Михайлович (читаем книги TXT) 📗

Он обвел студентов исступленным взглядом.

— Что знаете вы  о жизни, молокососы?

— Мы знаем о жизни вот что, Адальберто, — сказала Рина. — Мой отец родился и вырос в Мексике, а жизнь отдал за свободу Испании. Отец Донато простой пеон, а недавно собрал в узелок свои пожитки и отправился на подмогу кубинцам отвоевывать их родину у генерала Батиста. [73]  Андрес способнее тебя, и у него больше прав заниматься чистой наукой, а он посвятил себя Гватемале.

— Что ты мне тычешь Андреса, мексиканская павлиниха? — со злостью крикнул Адальберто. — Убирайтесь вы все со своими нравоучениями!

— Вот сейчас разговор по-мужски, — сказал Дона­то. — Наше решение передаст Андрес.

— Опять Андрес? Да вы сговорились все!.. Я знать не желаю вашего Андреса. И вообще... Вы сами по себе, я сам по себе. Поняли, ребята?

— Поздно ты решил отделиться, — усмехнулся Ан­дрее. — А клятву забыл?

— Я плюю на вас и на клятву!

— Но мы не плюем, — жестко сказал Андрес. — Слу­шай хорошо, — я дважды повторять не буду. Ты сейчас сядешь на поезд и уберешься из столицы: в Сакапу или куда знаешь. Если кого-нибудь из нас посадят, тебе не­сдобровать. Мы прикончим тебя, где бы ты ни находился.

— Руки коротки!

— Мы решили дать тебе последнюю возможность стать человеком, — с презрением сказал Андрес. — Ты уберешься до вечера. Если приведешь армасовцев, запи­ши себя в покойники.

— Я хочу учиться, — пробормотал Адальберто.

— В столице ты лишний. Они не оставят тебя в покое, пока ты здесь. Кроме того, учатся не только в съюдад Гватемала.

— Я не уеду... Я обращусь к властям...

Адальберто остался один. Он тяжело дышит. Он готов испепелить их всех. Они не посмеют его тронуть. Пустые угрозы. Он никуда не уедет.

Он выбегает из номера и, как бомба, влетает в ка­морку консьержки: 

— Сеньора Хасинта, если меня спросят...

Милая, добрая старушка смотрит на него строго и неприветливо:

— Мне сказали, что вы оказались скверным челове­ком, Барильяс. Я просила бы вас не врываться ко мне столь фамильярно.

— Клевета, сеньора!

— Один редко бывает правым, молодой сеньор! Гово­рят, вы уезжаете? Счастливого пути.

Адальберто идет по коридору и старается поклониться каждому, кого встречает. «Кивни мне, — словно молят его глаза, — и считай, что ты подарил мне сто кецалей». Но студенты не замечают Адальберто, — университет уже знает правду.

В студенческой закусочной он робко выбирает место у стены, и сразу же, не сговариваясь, трое сидящих здесь поднимаются и переходят за соседний стол. Официантка долго, мучительно долго не подходит и, наконец, дерзко выкрикивает издали:

— Этот столик не обслуживается!

Адальберто поднялся. Соседи слышали слова офи­циантки, но никто не предложил молодому юристу место. Высокий флегматичный юноша, подметив взгляд, бро­шенный Адальберто на свободный стул, демонстративно занимает его портфелем.

— Хорошо, — громко сказал Адальберто. — Мы не заплачем. Плакать будут другие.

Ему ответили свистом. Он вышел из закусочной, ку­сая губы.

То же самое повторилось на лекции. Рядом с Барильясом скамьи редели.

В перерыве он подошел к профессору, под руководством которого готовил реферат, [74] и сообщил, что работа подвигается успешно. Но профессор не проявил энту­зиазма.

— Мне сказали, — смущенно заметил он, — что вы нас покидаете, Барильяс. Это не так? Что ж, принесите ваш реферат... Посмотрим... Только не в ближайшее время, нет... У меня сейчас перегрузка с учениками... Послушайте, а не выбрать ли вам руководителя посво­боднее?  

Адальберто пожаловался декану факультета. Его тре­тируют. Его вынуждают бросить университет. Профессор отказывается им руководить. Он не заслужил такого от­ношения. Если речь идет о грязной сплетне, пущенной его врагами...

— Молодой человек, — прервал его декан. — Я тоже когда-то учился в университете, но на студенческой ска­мье у меня не было врагов. Лучшее, что есть в жизни, — это студенческая дружба. Впрочем, это дело ваших лич­ных убеждений. Если же вам нужен длительный отпуск для устройства личных дел, — я готов его предоставить.

Намек был слишком прозрачен. Адальберто едва не задохнулся от бешенства. Он вышел из университета, полный желания поджечь его вместе со всеми студентами и деканом. В мозгу роились мстительные планы. Перед ним словно маячили ненавистные ему лицо Андреса, на­смешливая улыбка Донато, карие глаза Рины, в которых застыло презрение. Но больше всего он желал раскви­таться с Андресом.

Он всегда ненавидел Андреса. Не из-за Рины, конеч­но. Рина была только предлогом. Он вспомнил их первую встречу. Щеголевато одетый Адальберто оказался в бригаде по разборке библиотечного фонда, которой ру­ководил Андрес. Оба были новичками и еще не освоились с университетскими порядками. Андрес мельком оглядел своих новых товарищей и посоветовал Адальберто:

— Сеньору лучше переодеться. Шелковому полотну противопоказана книжная пыль.

Он говорил серьезно, но Адальберто почудилась на­смешка, и он, дерзко оглядев зачиненный костюм новичка из Кецальтенанго, резанул:

— Не у всех с собой, как у вас, целый гардероб платья.

Андрес покраснел и ничего не ответил, но Адальберто запомнил, с какой неприязнью студенты на него посма­тривали, и не мог этого забыть Андресу.

Собственно, столкновений у них не было. Но серебря­ный кубок лучшего спринтера, [75] который Адальберто считал уже своим, получил Андрес, опередивший его на одну десятую секунды. И в диспуте «О величии и сча­стье», для которого Адальберто подготовил блистательную речь, положил его на обе лопатки тоже Андрес. С того памятного вечера он затаил к Андресу ненависть жгучую и мстительную. Ах, какую речь испортил ему этот плебей! [76]  Молодой юрист доказывал, как сильная воля приводит к величию. Он называл имена гватемаль­ских президентов и восхищался тем, как они становились президентами. Двадцатитрехлетний Рафаэль Каррера, сколотив группу смельчаков, въехал в столицу и объявил себя неограниченным правителем страны. Эстрада Кабрера ворвался на заседание министров и, приставив к их носам револьвер, весело воскликнул: «Джентльмены, я новый президент Гватемалы!»  

В этом месте речи молодого Барильяса Андрес попро­сил внеочередное слово, чтобы дать короткую справку. Под хохот зала он заявил:

— Сеньоры! Величие вешателя Карреры оратор, ви­димо, видит в том, что он погрузил Гватемалу в могиль­ную тишину. Эстрада Кабрера, напротив, велик тем, что при нем все кричали... от горя. Чудесная пара гениев, сеньоры!

И, не дав Барильясу опомниться, заключил:

— Я вижу великого человека. Памятник ему — банановое дерево. Имя ему — пеон.

Студенты бурно зааплодировали. Адальберто воспри­нял их восторг как свое поражение. Воспоминание заста­вило его снова побледнеть. Он мысленно перенесся в об­становку утреннего разговора. «Андрес... Андрес... Ты заплатишь мне за унижение. И вы все тоже!»

Адальберто не заметил, что разговаривает сам с со­бой. Вбежал в первое попавшееся кафе и набрал номер полицейского бюро. Ему обещали прислать агентов тот­час же. Он бросился к стойке и залпом осушил стакан горячего рома. Швырнул монету бармену и, шатаясь, выскочил на улицу. «Я пошлю ему пулю, а ей цветы! — крикнул он себе, заметив напротив цветочный мага­зин. — Наслаждайтесь, мерзавцы!»

Здесь его и узнала Росита. Она испугалась и отшат­нулась, но он не смотрел на нее, схватил первый попав­шийся ему на глаза букет лилий, отсчитал несколько монет и с нервным смехом понесся обратно в дверь.

Росита последовала за ним и увидела его среди по­лицейских.

— Вы найдете его в университете! — возбужденно го­ворил Адальберто. — Высокий, беленький... Вожак всему...

Росита побежала звонить по телефону. Ривера корот­ко попросил не выпускать Адальберто из виду.