Синий треугольник (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (читать книги онлайн без .txt) 📗
На холмике, обложенном по бокам серыми плитками, доцветали бархатцы и синие цветы дикого, от прилетевших семян, цикория. И еще какие-то мелкие желтые цветы — вроде тех, что густо усыпают крепостные развалины. Я их не выдергивал: всякая трава имеет право жить и радоваться солнцу на том месте, где проросла…
Памятник был простой: красноватый гранит высотою мне до плеча, отглаженный с одной стороны. На гладком месте — надпись и фаянсовый медальон-портрет.
Мы с Петькой стояли рядышком и ничего не говорили. Петька переступал с ноги на ногу, трогал коленками пушистые шарики белоцвета, что выросли рядом с холмиком, и неотрывно смотрел на медальон. Потом прошептал не оборачиваясь:
— Похожая… Только старенькая… Там, в Старотополе, тоже была фотография на камне… только молодая. И камень не такой. Поменьше и серый.
Я обнял его за плечи. Он замер, но скоро мягко высвободился, оставил у меня в руках куртку. Опустился на корточки, взял бумажный кораблик — тот белел у подножия камня среди густых стеблей. С тихой улыбкой глянул на меня:
— Это ты сделал?
— Да. Оставил в прошлый раз. Я всегда оставляю такой, когда прихожу.
— Я тоже оставлял… там… Все-таки мы почти одно и то же, да?
— Почти, — послушно отозвался я. И виновато спохватился: — Сегодня бумагу для кораблика я забыл.
— А я не забыл… — Петька взял у меня куртку, вынул из кармана сложенный вчетверо листок — такой, какие вставляются в домашние принтеры. — Можно, я сам сделаю кораблик?
— Сделай, конечно…
Петька опять сел на корточки, примостил бумагу на коленках, начал сгибать и складывать. Засопел тихонько. Я смотрел, как шевелятся волосы на его заросшем затылке, и тихо поражался смеси обыденного и фантастического. Обыкновенный мальчик, обыкновенный кораблик из бумаги. Обыкновенный пятипалый лист каштана спланировал Петьке на спину и зацепился за голубую ткань рубашки… И в то же время все это на невидимой грани разных времен и пространств. Внутри какой-то загадки раздвоенного мира… А Петька, видимо, уже притерпелся к этой вновь открывшейся фантастике. Кажется, и не думал о ней.
Он смастерил лодочку, поставил ее в траву у камня, рядом с моей, выпрямился. Снова глянул на портрет. По желтоватому, в мелких трещинках фаянсу ползла зеленая гусеница. Петька дотянулся, снял гусеницу сухим стебельком.
— Глупая, иди в траву…
Оглянулся на меня:
— Пойдем?
— Пойдем, — кивнул я.
Мы не стали возвращаться прежней дорогой. Прошли немного на север, до обрыва, и по крутой тропинке среди скал спустились к морю.
Под скалами тянулся пустой узкий пляж. Мелкий галечник вперемешку с песком.
Вода еле плескалась.
Солнце висело уже у горизонта — сплюснутое, оранжевое. От него по перламутровой поверхности моря размоталась медная чешуйчатая полоса.
Петька взял в руки сандалии и пошел в воду. Все дальше и дальше, пока она не коснулась краев куртки. У меня вдруг появилась испуганная, страшновато-сказочная мысль: вдруг он сейчас уйдет от меня по дрожащей световой дорожке? В свое время, в свой Старотополь!..
Я еле удержался, чтобы не окликнуть Петьку.
Он, конечно, по солнечной дорожке не пошел, а двинулся вдоль берега, бултыхая ногами. Чтобы стряхнуть с себя нелепый испуг, я сказал недовольно:
— Холодная уже вода-то. Хочешь вернуть себе свой столетний тонзиллит?
— Не-а, ни капельки не холодная… — И он опять весело бултыхнул ногами.
Я вдруг снова как бы подключился к Петькиным нервам. Ощутил, что вода в самом деле теплая, ласковая и успокоительно пощипывает растворенным йодом свежие царапины. И кожу щекочут вырывающиеся со дна струйки пузырьков — там, где под ступни попадают грудки увядших донных водорослей. А солнце последними лучами осторожно и пушисто трогает затылок…
Через полмили мы дошагали до эскалатора и поднялись к старинной ротонде, что стоит в начале Кипарисного проезда. Я поймал у края тротуара такси-кабриолет…
Дома Петька сказал:
— Давай послушаем пластинку.
Мы заперлись в моей комнате, чтобы Карина не надоедала напоминаниями про ужин, и открыли патефон.
Кстати, он выглядел как новенький: темно-красный, блестящий, с хорошо различимой маркой Молотовского завода на внутренней стороне крышки, с ярко-вишневым сукном на круге.
Петька очень осторожно положил пластинку на сукно, чуть дыша опустил иглу на бегущий выпуклый край…
Звук оказался на удивление чистым. Ясный тенор запел:
Это Владимир Дубровский прощался с портретом матери, перед тем как сжечь родной дом и уйти в разбойники. Звучал голос артиста, который жил полтора столетия назад.
И сыновней печалью своей этот голос мне напомнил "Песню Джима"…
А Кыс сидел рядом с патефоном, очень смирный, и даже ни разу не потянулся лапой к мембране. Тоже понимал что-то…
После ужина Петька приткнулся ко мне на диване и шепотом попросил:
— Расскажи, как вы жили с мамой. Ну… потом…
Потом — это когда его мамы уже не было… У меня аж в горле зацарапало. А Петька объяснил совсем еле слышно:
— Я буду представлять, будто я… тоже с ней…
И допоздна рассказывал я Петьке про наш с мамой переезд в Византийск, про нашу жизнь и всякие случаи (старался больше про забавные). И как мама волновалась, когда я сдавал всякие экзамены, и как переживала мои любовные неудачи, и как приезжала в дальний степной гарнизон, где я два года тянул лямку солдата-ракетчика…
Наконец Петьку сморило, и я отнес его в постель.
Сам я засиделся до ночи, пытаясь вспомнить графики и формулы несостоявшейся в былое время программы по анализу многовариантности. Ночевать лег в моей комнате.
Где-то под утро Петька разбудил меня тревожным шепотом и толчками.
— Что случилось, Петух?
— Пит, послушай… Я лежал, думал, думал… Это ведь нечестно получается.
— Что нечестно?
— Будто я здесь… примазался, а про свою маму забыл. А она ведь все равно там. В Старотополе… Может, и могилу еще можно найти, если постараться… Пит, поедем, а?
Я погладил ему волосы, застегнул скомканную пижаму.
— Завтра. То есть даже сегодня. Только надо отпросить тебя в школе.
2
В тот день уехать не удалось.
Приходилось принимать во внимание политическую обстановку. Как ни дико это мне казалось, но Старотополь находился теперь за границей. В так называемой ОРСВО — Объединенной Республике Северо-Восточных областей.
Граница была открытая, виз и разрешений не требовалось, но в Агентстве международных сообщений мне разъяснили: во-первых, надо оформить документ на мальчика, который едет со мной ("Там у них с этим строго"), а во-вторых, лучше сразу перечислить энную сумму на счет в Старотополе, потому что там иная валюта и с ней бывает немало путаницы.
Впрочем, все эти заботы милая девушка из агентства взяла на себя, и к вечеру все было готово. В течение дня я побывал в школе и отпросил Петьку у его классной дамы на несколько дней, а потом встретился с Юджином. И рассказал ему про наши с Петькой новые "открытия".
Юджин вдруг крепко разозлился. Не на меня и не на Петьку, а на Комиссию по планированию научных разработок. Эта комиссия со своими "компьютерно-куриными мозгами" практически не давала ни гроша для работы Базовой группы и Лаборатории темпоральных исследований.
— Говорят: летит ваш Конус, и слава Богу, чего вам еще-то. А дальнейшее, мол, копание в природе Времени — это, извините, сплошная мистика и несерьезное занятие… А ведь Петька-то — живое доказательство многомерности Пространства и параллельности миров. Сейчас бы вплотную приступить к этой проклятой формуле…
Юджин был прав, но я поморщился. Делать Петьку объектом исследований и экспериментов не хотелось. "Живое доказательство" в это время дурачилось с Митей Горским в кают-компании базы.
