Синий треугольник (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (читать книги онлайн без .txt) 📗
— Я в ту самую лавку заходил. В ан-тик-варную… Там такую пластинку продают…
— Какую?
— Совсем-совсем старинную… Как у нас в Старотополе была. Еще не для патефона даже, а для граммофона с трубой. До революции выпущенная…
У нас в самом деле было когда-то несколько таких пластинок — от маминой бабушки остались. С Шаляпиным, с известной в начале того века певицей Вяльцевой…
— А какая именно, Петух? — поинтересовался я осторожно. Очень уж он был напряженный.
— Ну, та самая. Из оперы "Дубровский". Где он поет перед портретом своей мамы: "О, дай мне забвенье, родная…" Мамина любимая… — Петька вдруг заморгал и отвернулся. И добавил чуть слышно: — Только она стоит… почти как целый патефон…
Я не помнил такую пластинку. Любимая мамина? Нет, не помнил… Наверно, Петька что-то придумал или путает. Но он впервые заговорил о маме, и я не возразил ни слова. Тут же, прямо через "Доцента", связался с антикварным магазином, узнал про пластинку, с кредитной карточки перечислил (даже не охнув) сумасшедшее число и попросил доставить пластинку с посыльным.
Через полчаса на детском роллере прикатил блестящий и мигающий огоньками робот-мальчишка (новинка здешнего сервиса). Петька на время забыл даже о пластинке — ходил вокруг этого электронного существа и задавал ему всякие вопросы. Роботенок вежливо отвечал механическим, но приятным голоском. Он отдал Петьке плоский небьющийся футляр, попросил "господ покупателей" подтвердить по связи получение заказа и уехал, мигая горящими пониже спины красными сигналами.
Петька сразу забыл о роботенке. Торопливо распечатал футляр, вытащил большущий диск.
Это было тяжелое асфальтовое блюдо с бороздками записи лишь на одной стороне. А на оборотной — во всю ширину печать фирмы: "GRAMOPHONE. TPADE MARK". Лаковая, розовая с золотом наклейка блестела как новая. Знаменитая полтора века назад марка "Пишущiй амуръ". Пухлый пацаненок с крылышками сидит на черной пластинке и водит по ней гусиным пером. Надпись сообщала, что "романсъ Дубровскаго "О, дай мне забвенье, родная" исполняет "Д.А. Смирновъ, арт. Имп. Театр. с орк.".
Все было знакомо: и увесистость диска, и амур с пером, и "ять" с твердыми знаками, и даже зубчатая марка "Общества авт. правъ "Апра" сбоку на этикетке. Но знакомо по другим, хотя и похожим на эту пластинкам. А такой, с Дубровским, я вспомнить не мог.
И Петька это понял. Он посмотрел на меня укоризненно, горько даже. Сказал шепотом:
— Ну как ты мог забыть… такое. Самая любимая мамина. Мы же эту пластинку с ней вдвоем слушали тогда вечером. Накануне…
Я спросил виновато:
— Накануне… чего?
У него потемнели глаза.
— Ну… перед тем, как утром она уехала в Боровиху…
"Каким именно утром?" — думал я. Мама часто ездила в Боровиху к своей знакомой, тете Жене. Ходили они за ягодами, за грибами. Иногда и меня с собой брали…
— Она будто чувствовала, — прошептал Петька. — Сказала тогда: "Ты, Петушок, потом будешь вспоминать меня, когда услышишь эту арию…" Я испугался, а она засмеялась: "Да шучу, шучу… Я до ста лет не умру…" А на самом деле… — Он сморщил лицо и отвернулся.
Я проговорил через силу:
— Что… "на самом деле"?
Тогда Петька яростно повернулся ко мне. Даже капли полетели у него с ресниц.
— Ты что?! Даже не помнишь, как погибла мама?! Вагон слетел под откос, потому что лопнул рельс… — И добавил уже еле слышно: — Она… одна из всех пассажиров… Остальные успели…
Мне показалось, что я в черной пустоте. И пустота эта с неслышным свистом летела мимо меня. Таким бывает первое впечатление в капсуле тренажера "Межпространственный вакуум".
Великий Хронос, неужели это возможно? Неужели Валька Сапегин ошибся, "обрубая" ветвь программы, посвященной многовариантности одного события?
Я тихо сел на стул. Тихо подумал. Тихо сказал:
— Иди ко мне, Петушок. Попробуем разобраться.
Он обмяк, уронил с плеч куртку, подошел. Я посадил его на колено. Он не сопротивлялся, только отворачивался и вытирал глаза.
— Видишь ли, в чем дело, Петь… До сих пор я знал, что мама не погибла… Она, правда, один раз сильно простудилась в Боровихе, лежала в больнице с воспалением легких, и я даже поставил в церковном подвале кораблик — с молитвой, чтобы она скорей поправилась… И мама поправилась, и мы с ней приехали потом сюда. И она жила еще долго. Умерла, когда мне было тридцать семь лет. Сразу, от остановки сердца. Во сне… И похоронена здесь, на старом Приморском кладбище.
Глаза у Петьки были теперь большущие, и он смотрел мне в лицо неотрывно. Не перебивал.
Когда я кончил, он спросил с какой-то незнакомой тревогой и со взрослой озабоченностью:
— Пит, а ты правда… был Петькой Викуловым?
— Клянусь.
— Но тогда… почему? Вот так…
— Давай… Вот что давай, Петушок. Спокойно посидим, передохнем. У меня ведь тоже в голове сумятица… Но для начала попробуем все это объяснить хотя бы самым простым способом…
— Каким? — шепнул он.
— Сейчас… Есть научное предположение о тесном сосуществовании множества параллельных миров. Они вроде бы очень похожи друг на друга, но некоторые события в них могут отличаться. В одном случае лопнувший рельс не выдержал тяжести вагона, в другом выдержал. Разные варианты… Была даже придумана формула для определения возможного числа вариантов…
Петьке плевать было на формулу. Он ладонью вытер щеки и все еще шепотом спросил:
— Значит, мы с тобой все-таки не совсем одно и то же?
— В чем-то одно, а в чем-то… Ох, Петька, чем дальше мы копаем загадки Вселенной, тем они непостижимее. Что мы знаем о многомерности Времени и Пространства? Помнишь старинную картинку: монах подобрался к самому краю небосвода, нашел дыру, сунул голову и обалдело смотрит на всякие небесные механизмы? Вот и мы так же. Вроде бы и добрались до дальних планет, ковыряем межзведные дали, нащупали корпускулы времени, но это ведь самые крохи знания…
Говорил я почти машинально. Лишь для того, чтобы расслабить у Петьки (и у себя) нервы. С Петькой это, кажется, получилось лучше, скорее. Он повозился у меня на колене и пробормотал:
— Значит, наша с тобой жизнь катилась как по параллельным рельсам, да?
— Выходит. До поры…
— А потом рельсы пересеклись, — вздохнул он. — Я знаю, когда… Хотел догнать маму, а вышло вон что…
— Это там, на концерте?
— Да…
— Кто же знал, что дьявол дернет Полоза сунуться туда со своим хроноскопом, — сумрачно сказал я.
Петька опять поглядел мне в лицо мокрыми глазами:
— Я думаю, дело здесь не только в Полозе…
— А в ком еще?
— Не знаю… в ком или в чем… Пит!
— Что, Петушок?
Он сунулся носом мне в плечо и спросил еле слышно:
— А мамина могила сохранилась… здесь?
На Приморском кладбище давно никого не хоронили, но и не сносили его. Здесь было много всяких исторических памятников: адмиралам, художникам, ученым, изучавшим древности этого края… Мамина могила сохранилась. Все долгие годы, когда меня не было, за ней присматривал Юджин. А после возвращения приезжал я сюда уже два раза — по утрам, когда Петька сидел в школе…
А сейчас мы с ним вдвоем шли мимо замшелых надгробий с черными якорями и корабельными цепями, мимо покосившихся мраморных колонн, гранитных и бронзовых бюстов, часовенок и камней с чугунными барельефами парусников и броненосцев.
Хотя городские власти и старались поддерживать здесь порядок, многие участки заросли дремучим шиповником, белоцветом и чертополохом. Как ни выбирай дорогу, все равно приходилось шагать сквозь всякие сорняки. Меня они хватали колючками за штанины, а Петька на ходу растирал на икрах царапины, тихонько шипел сквозь зубы, но не отставал. И не говорил ни слова.
Наконец мы пришли.
Солнце желтыми, уже вечерними лучами светило сквозь кроны вековых каштанов. Кроны были еще густые, хотя листья с подсохшими краями часто падали на траву и на гранит.
