Мушкетер и фея (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .TXT) 📗
В школу Севка шел с радостью, но и с опаской: вдруг задразнят?
Сперва в классе все было как раньше: будто и не печатали Севкиного стихотворения. Но вот влетела в класс Людка Чернецова и запела ехидно:
— А Пуся опять стихи сочинил, в «Пионерской правде» напечатали! Ай да Пусенька! Ай какой умненький…
Севка замер. Стало хуже, чем если ты не выучил басню, а тебе говорят: «Глущенко, к доске».
— Чего? Какие стихи? — сразу понеслось отовсюду. — Чего врешь?
Подлая Людка достала из портфеля газету. Помахала. И улыбалась так отвратительно, крыса…
Людку обступили. Загалдели, затолкались…
Севка на своей парте начал краснеть и съеживаться. Он был один, Алька еще не пришла.
Газета оказалась у Кальмана. Он влез на парту прямо в сапогах и начал читать клоунским голосом…
Первые две строчки — клоунским голосом. Потом как-то сбился. Начал опять, но уже обыкновенно, негромко. Потом еще тише…
И вдруг все перестали шуметь. Кальман кончил, но тишина все не кончалась. Наконец Владик Сапожков проговорил:
— А я еще вчера это читал… А у меня папа тоже моряк был.
Витька Игнатюк — чернявый, худой и всегда молчаливый — пожал острыми плечами и проворчал:
— Прибежала, разоралась, будто он чего глупое написал… А он наоборот…
— Правильно! Пуся складно все сочинил и по правде, — поддержал кто-то в толпе.
— Кто еще скажет «Пуся» — будет во! — раздался авторитетный голос Сереги Тощеева. И над стрижеными головами возник его кулак с чернильным якорем.
— Это что такое? Что за базар? Встали все как следует у своих парт!
Оказывается, уже был звонок и появилась Гета Ивановна. И Алька уже сидела рядом с Севкой.
— Вы что, глухие? Не знаете, что звонок с урока — для учителя, а звонок на урок — для вас?
— А у Глущенко стихи в «Пионерской правде», — звонко сказал Сапожков.
— Ты сейчас за дверь вылетишь вместе с Глу… Что? Какие стихи? Ты о чем?
Людка Чернецова дала ей газету.
В классе повисло молчание. Севке опять стало нехорошо.
Гета Ивановна подняла от газеты голову. Она улыбалась. Это было редкое зрелище.
— Ну что же… — бархатно произнесла Гета Ивановна. — Это очень приятно. Да. Я тебя, Сева, поздравляю. Мы все… Это большая честь. Я надеюсь, что теперь, когда про Глущенко известно всей стране, он подтянет успеваемость. Ну, мы об этом еще поговорим. А теперь приготовьте тетради с домашним заданием.
На переменке Севку похлопывали по спине, и никто не говорил «Пуся». Людка Чернецова ходила среди девчонок из других классов и показывала на Севку глазами. Девчонки смотрели с почтением и шептались.
Одна Алька смотрела на него как на прежнего Севку. В начале первого урока она просто сказала:
— Ты молодец. Мне очень понравилось.
Севка был ей благодарен за такую спокойную и прочную похвалу. Он смущенно признался:
— Я это в твоей тетрадке написал. В тот день…
После уроков подошла Нина Васильевна, директор школы:
— Молодец, Сева Глущенко, хорошо написал.
И многие в коридоре слышали это. Начиналась поэтическая слава.
Домой Севка прилетел на крыльях радости и вдохновения. Он был поэт, и такое звание обязывало его работать. Севка был уверен, что сядет за стол и напишет новые стихи — лучше всех прежних.
И он сел. И открыл тетрадь. Он хотел сочинить что-то сильное, могучее, героическое. Например, про бурю на море. Про стихию. Он даже придумал первую строчку:
Над морем двигалась гремучая гроза…
Но дальше ничего придумать не успел. Постучала Римка и ласково предложила:
— Сева, пойдем в кино. На «Кощея Бессмертного».
— Не хочу…
— Ну пойдем, а?
— Да отстань, видел я этого «Кощея»…
— Ну и что? Разве не интересно еще раз?.. Я тебе дам три рубля на билет. Взаймы…
Севка догадывался: в кино придут Римкины одноклассницы, и ей приятно покрасоваться рядом со знаменитостью.
— Не пойду… Не видишь, человек работает?
Римка заводилась всегда с пол-оборота.
— Подумаешь, «работает»! Пушкин какой!
— Ты Пушкина не трогай, — сказал Севка и подумал: не пустить ли в гостью сапогом?
— Я не Пушкина, а тебя. Или ты считаешь, что между вами никакой разницы?
— А какая разница? — Севка повернулся вместе со стулом и в упор посмотрел на Римку. Он знал, что сбить ее с толку можно только самым неожиданным доказательством. — Ну скажи, какая? Пушкин писал стихи, и я пишу стихи. У Пушкина их печатали, и у меня печатают. Только у Пушкина бакенбарды были, а у меня нету. Дак еще вырастут. — Он покрутил у щек пальцами.
Римка обалдело замигала. Открыла рот… и тихо притворила дверь.
Севка посидел, съежившись: он переживал собственное чудовищное нахальство. А что, если Римка завтра про эти слова разболтает в школе? Впрочем, ничего особенного, наверно, не будет. Все помнят кулак Тощеева. Но самому как-то не по себе…
Но Севка же не по правде это сказал, а назло Римке.
Севка вздохнул и вернулся к поэтическим трудам. Они двигались туго. Разница между Севкой и Пушкиным определенно ощущалась. Выжать из себя хотя бы еще строчку Севка не мог. К слову «гроза» приклеивалась какая-то дурацкая «стрекоза», а что ей делать в штормовом океане?
Севка поерзал еще пять минут и вышел в коридор.
— Римка! Ладно, айда в кино.
Да, слава — вещь приятная, но стихи у Севки перестали получаться. Севка маялся три дня, потом со смущенными вздохами сказал про это маме.
— Ты, наверно, очень спешишь, — ответила мама. — По-моему, тебе стало все равно, про что писать, лишь бы новое стихотворение получилось поскорее. А так нельзя. Хорошие стихи поэты пишут только про то, что любят.
Севка задумался. Море он любил. Только совсем его не помнил. Может быть, поэтому и не пишется?
А что еще он любит? Больше всего — маму. Но про маму писать он почему-то стесняется. Тут какой-то закон природы. Наверно, из-за этого закона люди стесняются признаваться друг другу в любви (Севка читал об этом и кино смотрел). Другое дело — стихи для мамы. Но он уже написал восьмимартовские.
Еще Севка любит весну, кино, мороженое… Пушкина!
Любит ходить с мамой вечером через мост над Турой, когда под ним проплывают самоходные баржи с огоньками.
Любит свой подоконник со сказочными жителями.
Интересные книжки…
Пускать мыльные пузыри…
И про все это писать? Тут никаких сил не хватит. Надо что-то выбирать.
Но ничего не выбиралось.
— Ты не спеши, — опять сказала мама. — Берись за стихи только тогда, когда очень захочется.
А Севке, по правде говоря, не хотелось. Весна манила на улицу. Горка с блиндажом осела и потеряла гладкость, но зато посреди двора Гришун построил новую голубятню. Севка и Гарик ему помогали — Гришун обещал им за это сделать тополиные свистки. Попозже, когда тополя набухнут соком.
Через несколько дней Гета Ивановна сказала в начале уроков:
— Ты, Глущенко, стал совсем знаменитый. Тебе уже письма приходят. — И отдала Севке четыре конверта.
На каждом был написан адрес с городом, номером школы, а дальше: «2-й класс «А», Глущенко Севе». Конверты оказались распечатанными: видать, Гета полюбопытствовала. Но Севка сообразил это после. А в первый момент просто удивился:
— Это от кого?
— От твоих читателей. Когда будешь писать ответы, постарайся не царапать, как в тетрадях. А то скажут: стихи сочиняет, а писать не умеет.
Севка только усмехнулся.
Все письма были от девчонок: из Свердловска, Кирова, какой-то деревни Одинцово и Казани. И почти все одинаковые, будто их диктовала одна учительница:
Здравствуй, незнакомый друг Сева! Пишет тебе незнакомая девочка Таня (или Валя, или Света). Я прочитала в «Пионерской правде» твои стихи. Они мне очень понравились. Я хочу с тобой переписываться. Напиши, как ты учишься и что любишь делать.
