Терновая крепость - Фекете Иштван (электронная книга txt) 📗
Дюла взглянул на Кряжа, тот пожал плечами, и они засмеялись.
— Плотовщик, — сказал Кряж, — с нами не хотят знаться. Дорога стала лучше. Воспоминания уже не тянули телегу вспять, а весело подгоняли, словно говоря:
«Мы с вами, ребята. Мы ведь никогда не исчезнем!»
— Кряж! — заговорил Дюла. — Значит, те письма нужно будет адресовать так: Будапешт, потом твой адрес, а после — Беле Пондо-раи, и добавить: для Лайоша Дюлы Ладо. Мы с тобой заранее надпишем пару конвертов.
Это еще зачем? У Катицы отличный почерк, она закончила шестой класс на «хорошо»..
— Дурак! Твоя мама сразу догадается, что писала девушка.
— Извини, Плотовщик! Пожалуй, ты прав. Но сейчас давай поговорим о другом, потому что тетушке Нанчи этого знать не нужно. А вдруг ей тоже известен этот прием — держать письмо над паром? Видишь, вот она уже и встречает нас!
Телега свернула во двор, и они увидели тетушку Нанчи, которая стояла на крыльце, подбоченившись, как атаманша.
— Ну, — с улыбкой произнесла она, когда телега остановилась, — приехали, значит!
— Да, как видите, тетя Нанчи, — ответил Плотовщик с некоторым раздражением, так как мысленно продолжил фразу Нанчи: «… приехали и теперь попадаете ко мне в руки!»
— Воду для ванны я уже согрела. Раздевайтесь, да побыстрее. Мы это постираем, погладим, починим и пришьем пуговицы где надо, чтобы дома не сказали, что мы о вас не заботились. Я уже обдумала. Вещи свои оставьте прямо здесь, на крыльце, не ровен час прихватили с собой вошек! Что у тебя с головой, Бела?
— Ой-ой! — даже подпрыгнул Кряж. — Не нажимайте, тетя Нанчи.
— Я тебя вылечу, не бойся. Но сначала к парикмахтеру. Даже у цыган нет таких длинных волос. Что сказали бы дома, если бы вы явились туда в таком виде? — Тетушка Нанчи упорно называла парикмахера «парикмахтером». И тут же добавила: —Он и ногти вам пообрежет, и зуб выдернет, коли есть плохой.
— Зубы у нас все хорошие, — запротестовал Дюла и потащил Кряжа в ванную.
— Там они уже спокойнее взглянули друг на друга.
— Грязное белье бросьте сюда мне! Может, помыть вас?
— Мы сами потрем друг другу спину, тетя Нанчи!
После этого она оставила их в покое. Основательно вымывшись, Кряж заявил, что у него такое чувство, будто с него даже кожу смыли.
— А ты погляди на воду, Кряж!
Вода в ванне была цвета кофейной гущи.
— Вот что мы смыли! Спускай воду, не то Нанчи упадет в обморок.
«Парикмахтер» потом отмоет, — пошутил Кряж, — но приятно все-таки, что она о нас так заботится. Хороший человек тетушка Нанчи, я ее полюбил.
— А ты всех способен полюбить, Кряж. Ну, да ладно, с тетушкой Нанчи это понятно, пусть даже она умеет обрабатывать письма паром.
— Плотовщик!
— Ладно, ладно, не замахивайся! Ведь ты убил бы лучшего своего друга. Накинь что-нибудь на себя, и пошли на кухню: вроде бы «парикмахтер» уже пришел.
Ужин начался в молчании. Дядя Иштван некоторое время только ел молча и поглядывал на ребят. Казалось, оставался доволен ими. Потом он вдруг стал принюхиваться.
— Это от кого же так отвратительно пахнет?
— Ничего страшного, можно привыкнуть, — ответила тетушка Нанчи. — Я намазала Беле лоб лилиевым маслом.
— Черт бы побрал эту лилию! От нее, скорее, тухлыми потрохами несет.
— Зато к утру от шишек и следа не останется.
— Разве что! А старик все же здорово обкорнал вас.
— Не беда, дядя Иштван, — тихо проговорил Кряж. — Но я хотел бы поблагодарить…
— Ладно, считай, что уже поблагодарил. Плотовщик, надеюсь, ты не собираешься произносить речей. Главное, что всем было хорошо. И этим вы доставили мне куда большую радость, чем я вам. И хватит! Вы стали крепче и телом и духом. Дома вас даже не узнают. Впрочем, этим вы больше обязаны Матуле.
— Дядя Герге — сущий ангел, — сказал Кряж.
— Возможно, но настоящие ангелы, наверное, с визгом разбежались бы, если бы в их кругу появился старик со своей трубкой и двухнедельной щетиной.
— Над этим не шутят!
— А я и не шучу, тетушка Нанчи. Матула — не ангел, а человек, настоящий человек! И большего от него никто не может требовать. И еще я хочу сказать, ребята, что на рождество я жду вас. Вы всегда можете приезжать сюда, как к себе домой. Не перебивай меня, Кряж! Мне все известно. Будем живы-здоровы, и я спляшу с Катицей танец на вашей свадьбе.
— Я-я. э-ээ… — забормотал, покраснев, Кряж. — Я не об этом думал…
— Тем лучше, Кряж. И еще я хочу сказать, что к рождеству мы поставим на болоте саманный дом. Я дал слово Матуле. И послушай, Кряж, прикрой ты чем-нибудь свою голову, иначе меня стошнит от этой вони. А теперь, ребята, пора. Идите укладываться, потому что я подниму вас на рассвете. Будапештский скорый уходит в семь.
Дюла, Кряж и все помогавшие им еще долго возились со сборами, а еще дольше разговаривали. Поэтому утром ребятам показалось, что их подняли чересчур рано. Они, наверно, даже и опять заснули бы, но дядя Иштван открыл дверь их комнаты, зажег лампу и, прошествовав через всю комнату, принялся неистово умываться и разыграл настоящий спектакль — крякал, булькал в горле водой, громко плескался и охал.
— А-аах-ах, — вздохнул Плотовщик, не выдержав этого шума и так потянулся, что кровать протестующе затрещала.
Впрочем, трудны были только первые мгновения, а затем в предвкушении предстоящей поездки они разогнали последние остатки сонливости. Но вот позади звонкие поцелуи тетушки Нанчи, медвежьи объятия дяди Иштвана, тарантас тронулся, и заговорили колеса.
— Пишите!!! — громогласно крикнул главный агроном, отчего воробьи тотчас же прервали свой митинг на тополе.
Плотовщик помахал в ответ рукой, а Кряж — своей знаменитой шляпой, которая больше уже не была пригодна ни на что иное.
Они быстро миновали пробуждающееся село; затем колеса зашуршали по утренним полям. На этот раз по направлению к железнодорожной станции ехала не простая телега и везла она не обитателей камышовых зарослей, а двух хорошо одетых восьмиклассников, причесанных и приодетых, при галстуках. Правда, ребята чувствовали себя весьма неуютно в своих костюмах; два месяца — небольшой срок, но за это время и Плотовщик и Кряж так выросли из своей парадной одежды, что не могли застегнуть половины пуговиц, а руки у Плотовщика торчали из рукавов куртки чуть ли не по локоть.
— Слушай, Дюла! — сказал Кряж. — У меня, наверное, сели штаны. Я даже пошевелиться боюсь — того и гляди, треснут.
— Так и не шевелись. Особенно же будь осторожен, Кряж, когда будешь слезать… Нет, ты только посмотри! — И он показал на восток.
Зеркальная гладь Балатона была розовой, потому что далеко, где-то за Кенеше, всходило солнце. Дрожащее покрывало тумана над озером шевельнулось и вдруг распахнулось; где-то закаркала ворона, и разбуженные зарей белые чайки взвились ввысь.
Тарантас, постукивая, катил по дороге, ведущей из лета в осень. Они уже были вблизи моста, и Плотовщик посмотрел на реку, чтобы проститься с ней и с камышами.
— О! — воскликнул он и вскочил. Вскочил и Кряж. Оба они, наверное, и не думали, что эта картина сохранится в их памяти на всю жизнь.
— Дядя Герге! — закричал Плотовщик. — Дядя Герге! — другого он ничего не мог сказать.
Кряж же только махал шляпой, но так энергично, словно хотел выпрыгнуть из повозки.
— Пиши! Пиши-ии! — воскликнул он наконец, потому что рядом с Матулой в лодке недвижно стояла девушка, высоко подняв руку.
Но тарантас с шумом промчался по мосту, и, когда видение исчезло, оба мальчика опустились на сиденье.
— Дядя Герге… — сказал немного погодя Дюла.
— О, Катица… — вздохнул Кряж, на что Плотовщик заметил:
— Теперь я уже начинаю тебя понимать, потому что я тоже, кажется, во что-то влюбился, знать бы только во что!
В поезде было мало пассажиров, но нашим утомленным ребятам, казалось, что их много. Они притулились в уголке и тут же заснули. Когда Плотовщик проснулся, Кряж уже не спал и развертывал пакет, приготовленный тетушкой Нанчи.
