Тайной владеет пеон - Михайлов Рафаэль Михайлович (читаем книги TXT) 📗
Полковник Леон предложил Мигэлю билет, но мальчик вежливо отказался.
— Благодарю, полковник, но меня уже пригласила сеньорита Линарес. Вместе с нею и ее отцом я буду в главной ложе.
— Ого, ты попадешь в президентскую свиту, — прищелкнул языком полковник.
Он предоставил мальчику свою машину, и Мигэль заехал за своей новой знакомой. Аида Линарес уже ждала его и в легком спортивном костюме выбежала из подъезда.
— О, ты в своей машине? — восхищенно сказала она. — Папа поедет с нами. Он просил зайти к нему на минутку. Тебя одного.
Одного? Еще чего! Что ему нужно? Мигэль не хотел признаться самому себе, что боится Линареса, но почувствовал, что рубашка стала липкой. Молча прошел в кабинет и застал шефа полиции у телефона.
— Сядь, — кивнул Линарес. — Посмотри пока эти снимки. Знакомые тебе лица, — не так ли?
Он быстро отдал в трубку распоряжение и повернулся к мальчику:
— Кого ты здесь узнал?
— Хромой Лоренсо, — насколько мог небрежно, начал Мигэль, пытаясь справиться с волнением. — Он здорово умел вынюхивать нужные нам сведения...
— Почему умел? — быстро атаковал его Линарес.
— Лесорубы его пристукнули.
— А это кто?
— Наш главный капатас.
«Дядя Карлос, что бы я сделал без вашей помощи? Эх, мальчишкам нечего соваться в переделку без таких, как вы, дядя Карлос!»
— Узнаёшь свой дом? — сыпал вопросами Линарес.
— Я жил в этой пристройке, сеньор. С холма были видны две делянки. Очень удобное место.
— Так, так. А теперь, скажи, почему мой человек, только что приехавший с выработок, уверяет, что от тебя могла остаться только тень.
— Человек не надул.
Мигэль закатал чесучовую штанину и показал Линаресу глубокий шрам: он получил его, прыгая со скалы в Пуэрто — опоздал на секунду, волна отбежала, и он задел ногой об острый камень. Ничего, сойдет за удар топором.
— Скоты прошлись по мне топором. Я отлежался в кустах и поджег их бараки. Они думали, что со мной кончено. Пусть только вернется отец...
Линарес бросил снимки в корзину для бумаг.
— Не стоит вспоминать старое, Хусто. У меня тоже есть счет к этим босякам.
— Долго вы меня еще будете проверять? — дерзко спросил Мигэль.
— Заметил? — Линарес рассмеялся. — Видишь ли, дружок, дон Кастильо захотел тебя видеть рядом, а в одной ложе с президентом не всякому дано сидеть. Ну, кончим с этим. Я рад, что у моей девчонки появился такой приятель. Поспешим.
Уже сидя в машине, он добавил:
— Я рассказал президенту о складе листовок, и он был восхищен твоим нюхом. Еще одна такая победа — и Хусто Орральде получит орден Кецаля.
Мигэль решил, что сейчас самое время начать подбираться к главному.
— У вас мало осведомителей, — дерзко сказал он. — Будь я на вашем месте, сеньор Линарес, на меня бы работал каждый телеграфный столб. Да я пробрался бы в самое их логово!
Мигэль нащупал слабое место тайного шефа полиции. Линарес был честолюбив и заносчив; глаза его зло сверкнули, усмешка перекосила лицо; и это как нельзя более соответствовало кличке, которой его наградили гватемальцы, — Бочка Желчи. Толстый, напыщенный, грубоватый, он насмешливым взглядом смерил Мигеля и пробормотал:
— Я уже пробрался в их логово...
У Мигэля сильнее забилось сердце. Чтобы не выдать волнения, он спросил у сидевшей рядом девочки:
— Сеньорите нравится машина?
Аида Линарес не успела ответить. Ее отец грубо приказал шоферу:
— Остановись, парень!
Толпа запрудила улицу. Дом был облеплен большими, во много раз увеличенными, снимками жертв Армаса. Полиция вызвала на помощь пожарные машины; под смех толпы, пожарные взбирались по высоким лестницам к фронтону дома и срывали фотографии. Огромная надпись, наполовину оборванная, разъясняла: «По трупам людей Кастильо Армас едет смотреть корридо». Фотоснимками и надписями пестрел весь путь дипломатов от центральных улиц города к юго-восточной части, к огромному круглому амфитеатру Пласа де Торо. Бер Линарес разразился проклятиями.
— Чего стоят ваши осведомители! — презрительно сказал Мигэль, продолжая ранить шефа полиции. — Они даже этого не знали.
— Заткнись! — рявкнул Линарес. — Он знал, что красные что-то готовят. Но его обошли. Мы наводнили стадион солдатами. А такой дерзости ожидать было трудно.
Впереди них остановился бежевый автомобиль французского посланника. Трое дипломатов вышли из машины и, взглянув на фотографию, раскачивающуюся под балконом дома, обменялись несколькими репликами. Мигэль успел увидеть лицо юноши, залитое кровью, и прочесть лаконичную надпись: «Сеньоры! Его истязали за то, что нашли у него дома пишущую машинку. Кастильо Армас воюет с пишущими машинками!»
Стадион гудел, как огромный улей. Гватемальцы принесли с собой на любимое представление весь запас шуток. Появление каждого полицейского сопровождалось взрывом хохота и криков, а когда зрители увидели взвод солдат, заревел буквально весь стадион.
— Они пришли практиковаться на быках! — раздалось в толпе.
— Загнать их в клетку с быками! — понеслось сверху.
— В загон к быкам! В загон к быкам! — скандировала группа студентов.
Солдаты готовы были провалиться сквозь землю. Командовавший ими офицер отдал приказание, и взвод скрылся в боковом проходе между скамьями.
— Раз-два, армия жива! — отсчитывали зрители хором шаги солдат. — Три-четыре — разбежалась по квартирам!
Полковник Пинеда шепнул своему соседу:
— Боже мой, первый раз мне стыдно за свой мундир!
В главной ложе произошло движение. Появились губернатор департамента, правительственные чиновники, дипломаты, свита Армаса и, наконец, сам Армас. Он кивнул приближенным, скользнул взглядом по Мигэлю и весело сказал:
— Что, мой верный Хусто, мы раздразнили с тобой красных? Это значит, что мы недурно поработали и можем позволить себе развлечься.
Фраза была рассчитана на репортеров и дипломатов. Но в ту же секунду над галереей амфитеатра, прямо напротив главной ложи, взметнулась вверх увлекаемая воздушными шарами, огромная, в десятки раз увеличенная фотография Тересы. Капли крови струились по лицу девушки, повязка закрывала ее глаза; страдальчески приоткрытый рот словно задыхался от недостатка воздуха. Мигэль прочел под снимком: «Меня зовут Тереса. Я больше не смогу вас увидеть. Меня ослепили армасовцы. Я сестра милосердия, но взываю не к милосердию, а к отмщению!»
Полиция бросилась к галерее, но было поздно: портрет запомнился, надпись прочел весь стадион. В едином порыве зрители встали. В ту же секунду цветочницы разнесли по рядам вместе с душистыми и колючими розами маленькую фотографию Тересы, на обороте которой описывалась ее история. Люди прятали снимок, как священную реликвию. Армас и его свита продолжали сидеть безмолвные, глухие, слепые.
Мигэль понимал, что не должен двигаться. Он в свите Армаса. Но как мог усидеть сын грузчика, убитого теми же, кто расправился с Тересой! Он встал, но он сделал вид, что потянулся за букетом к цветочнице. — Две розы! Для сеньориты! — сказал он. Цветочница обернулась: перед ним стояла Росита. Глаза ее насмешливо сверкнули; она выбрала две розы с острыми шипами и протянула их стеблями вперед соседке Мигэля. Аида Линарес уколола пальцы и отдернула руку. Розы упали к ногам Мигэля. Он неловко нагнулся за ними, но Росита наступила на цветы и прошла мимо. Мигэль успел заметить, как она быстро раздала дипломатам цветы — из одного букета при этом выпала карточка — и вышла из ложи, успев подарить Мигэлю еще один насмешливый взгляд.
Зрители в молчании стояли, Армас сидел.
— Пусть встанет! — раздался в тишине звонкий мальчишеский голос.
— Начать корридо, — приказал Армас
Он снял фуражку и вытер батистовым платком взмокшее лицо. Оглянулся на дипломатов — ни одного взгляда не встретил он, но готов был поклясться, что за каждым его движением следили все они.
Оркестр грянул марш из оперы «Кармен». На арену вышли все участники боя. По старинной испанской традиции, одетый во все черное, появился всадник. Быстрые белые лошади вынесли легких пикадоров, которым предстояло открыть бой. Затем со своими дротиками-крючками вышли бандерильерос. Наконец на арене и герои зрелища — смелые, ловкие тореро, завершающие поединок человека с быком метким ударом шпаги и доставляющие зрителям больше всего удовольствия тонкой и опасной игрой с разъяренным животным. Один из тореро, облеченный почетным званием матадора, любимец столицы, движется впереди: он в желтой куртке, богато расшитой серебром, ярко-красных, туго обтягивающих ноги чулках и легких лакированных туфлях.