Давно закончилась осада… - Крапивин Владислав Петрович (прочитать книгу .TXT) 📗
Конечно, Федюня простил глупого Савушку. Куда его девать: брат же, да и ябеду свою сделал не от злобы, а по неразумению. Мало?й еще…
Скоро они лежали рядышком на черепичной кровле сарайчика и согласно дышали, переживая недавнее. Солнце жалеючи грело сквозь холщовые штаны пострадавшие места. Обиды на деда не было. Потому что, по правде говоря, оба получили за дело.
Савушка повозился на черепице и спросил наконец:
– Ну и чего там?.. Зачем это ходят смотреть на них?..
– Да я и сам не знаю. Это Фролу хотелось. Пойдем, говорит, подразним их и напугаем, а сперва поглядим… А чего там глядеть? Высоко же, с обрыва-то. Издаля они вточь как мальчишки…
– А напугали их?
– Не успели. Они нас первые заметили. Завизжали сперва, попрыгали в воду. А потом разозлились, видать, повыскакивали и давай в нас камнями! Да разве добросишь! Ну, мы все равно скорей бежать от ихнего визга…
– Глупость одна, – уверенно сказал Савушка.
– То-то и есть что глупость. Я и сам так думаю…
Так же думал он и следующим летом. Так и сказал, когда Фрол предложил «навестить русалочек».
– Дурь одна, а забавы никакой. Только ноги бить пять верст туда и обратно…
– Дедова прута боишься, – без жалости напомнил прошлое Фрол.
– А вот и не боюсь. Савушка теперь умный, не скажет. А идти неохота, дурная забава…
Ибрагимка и Макарушка были вроде бы не прочь – отчего бы не поразвлечься. У Коли же, уяснившего наконец, о чем речь, начали гореть щеки. Стыд такой… Вспомнилось, как разглядывал атлас в кабинете доктора. Никого тогда рядом не было, да и то не по себе. А сейчас… Но если не пойти, скажут – забоялся…
Они сидели тогда на дворе у Маркелыча, на каменном выступе, что тянулся снаружи сарайчика, где была теперь их «кают-компания». Синяя тень скрывала их от горячего июньского солнца. Расположились в ряд, лишь Фрол – отдельно, на пустом бочонке, перед всеми остальными. Он молчал насмешливо, явно ждал, что скажет «Николя?»?
Но Колю опередил Женя (он сидел с краю от всех):
– Я тоже не пойду ни в коем разе.
Фрол изогнул левую бровь:
– А ты почему? Тебя, вроде бы дома не дерут.
Женя сказал негромко и ясно:
– Разве в том дело? Просто нехорошо… Грех это.
Фрол опустил левую бровь и возвел правую:
– Ох уж! Великий ли грех-то?
– Может, и не великий, а все равно… Потом как про такое скажешь на исповеди?
– А ты что? Про все на свете на исповеди признаёшься?
Женя пропустил насмешку мимо. Только удивился слегка:
– А разве можно иначе? Тогда зачем она, исповедь?
Фрол мигнул. Стал серьезным. Согнутым мизинцем потрогал нижнюю губу. Сказал уже без намека на ехидство:
– А я вот тоже думаю: зачем? Отчего это надо перед попом душу открывать? Разве он святой? Бог и без того все про нас знает. У него и надо просить милости, когда виноват. Если захочет – простит…
Коля, нагнувшись, смотрел на Женю мимо Ибрагимки и Макарки. Женя отвечать Фролу не стал, только шевельнул плечом: чего, мол, с тобой спорить. А потом проговорил все же, но будто не для Фрола, а для себя:
– После исповеди на душе легче… – И встретился глазами с Колей. Тот съежил плечи.
На исповеди Коля был последний раз еще в Петербурге. Татьяна Фаддеевна не обременяла племянника религиозным воспитанием. Если он вечером скажет перед сном молитву, а в праздники побывает на церковной службе – того и достаточно. Что же касается исповеди, то – считала она – у мальчика должна созреть для того в душе ясная потребность. По правде говоря, Коля такой потребности пока не ощущал. Ведь в самом деле Бог и без того знает и видит его насквозь – все, что есть в нем хорошего и плохого. Зачем же еще кому-то рассказывать про это? Можно просто укрыться с головой одеялом и прошептать: «Боже, отпусти мне грехи, которые я наделал, я постараюсь исправиться и больше не поступать дурно», и тогда появляется надежда на прощение. А если после того прочитаешь еще «Отче наш», чувствуешь себя христианином не меньше остальных.
Однако сейчас Коля был полностью на стороне Жени. Мало того! Он понял наконец, что надо сказать Фролу!
– Я тоже туда не пойду. Потому что это свинство. Они же ничего не ведают, а мы исподтишка. Это… как предательство.
Вопреки ожиданию, Фрол не ощетинился. Опять с задумчивостью потрогал губу и сказал сочувственно:
– Просто вы еще не выросли, вот и не понимаете. Никакого греха тут нет, потому что такая человеческая натура, мужской интерес. Без него ничего бы на свете не было…
– Чего это не было бы? – подозрительно спросил Поперешный Макарка.
– Люди бы не женились, и род человеческий перевелся бы.
– Люди женятся по любви, а не по твоему дурацкому интересу, – с усилием задавив в себе неловкость, сказал Коля.
У Фрола – рыжие искры из глаз.
– А любовь на чем держится, по-твоему?
«Любовь – от Бога», – чуть не ответил Коля. Но смолчал в последний миг. Не от стесненья, а потому, что не хотелось отдавать для спора такое вот, сокровенное. Про это можно бы с Женей, один на один, но уж никак не с Тимберсом… Подумаешь, «вы еще не выросли»! А сам-то много ли вырос? «Интерес» у него…
А Фрол опять вдруг утратил насмешливость и сказал примирительно:
– С любовью это ведь как кому по жизни повезет. Хорошо, если как у Маркелыча с Настей. А если как у нашего отца с мамкой, то какая там любовь? Каждый день она его по?едом ест. А все равно… Жениться-то всякий обязан, кто мужского сословия, когда достигнет совершенных годов…
– Неужто всякий? – звонко удивился маленький Савушка.
– А то как же. Если, конечно, этот человек не монах и не хлипкого здоровья.
Федюня, который не любил споров, на сей раз вмешался в разговор:
– Павел Степаныч Нахимов не монах был и здоровьем был не обиженный, а про женитьбу не помышлял. И офицерам не советовал. «Надо, – говорил, – о службе думать и о матросах заботу иметь, а не глупыми делами заниматься». Дед про это рассказывал не раз…
– Я тоже слышал про это, – вспомнил Коля.
– Много вы знаете! – с привычным хмыканьем отозвался Фрол. – Это он здесь об одной лишь службе радел, а в Курской губернии у него жена была и детишки, только жил он с ней невенчанно. Она сама не хотела, потому что была иудейской веры…
– Что ты такое сочиняешь! – вскинулся Коля и даже кулаки сжал.
– Вовсе не сочиняю. Павел Степаныч и сам был из иудеев по родству-то. Его деда звали Нахум. Оттого и фамилия, только отец Павла Степаныча малость изменил ее. Отца-то сперва звали Самуилом, он был из еврейских кантонистов, служил в полку барабанщиком, а когда крестился, стал Степаном. Служил усердно, офицером сделался, в дворяне вышел. Ну а сын его Павел Степаныч – сами знаете, кем стал… Только жене его да детям от того не легче, раз незаконные. Родня его сразу их погнала из имения, когда погиб…
С минуту все ошарашенно молчали. Потому что была в словах Фрола скучноватая увесистость. Она убеждала, что Фрол не врет. Или, по крайней мере, сам верит в то, что сказал.
Коля наконец спросил, стараясь говорить пренебрежительно:
– Это тебе небось твой Адам Вишневский наплёл?
– Не наплел, а рассказал, что было… Да и не он один. Многие про это слышали, только почему-то правду знать не хотят. И вы тоже…
Женя сказал негромко:
– Потому что, Фрол, от твоей правды никакой радости. Ты ее так говоришь, будто иголки во всех втыкаешь.
– А ты чего хотел? Правда, она часто бывает колючая… Да только сейчас-то вы чего испугались? Здесь как раз никакой колючести нет. От того, что вы про Павла Степаныча знаете, разве стал он хуже? Как был герой – так и есть. Человек-то бывает плохой или хороший не от того, какой он крови, а от того, какая у него душа…
«А ведь в самом деле», – подумал Коля. Да, Фрол умел порой повернуть разговор так, что враз начинал казаться умней и справедливее остальных. И он добавил еще справедливости в новых словах:
– Вон Ибрагимка, он татарского роду и не нашей веры, а разве хуже нас? Может, не такой образованный, зато душа подобрее, чем у иных.
