Солнышкин плывёт в Антарктиду - Коржиков Виталий Титович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
«ЛАСТОЧКИ»? «СНЕГУРКИ»? «НОЖИ»?
Солнышкин сбросил сапоги и, грустно шмыгая носом, пошёл греться поближе к машинному отделению, от которого тянуло теплом, как от хорошей домашней печки. Он прислонился спиной к горячей переборке и задумался.
Ту-ту-ту… — постукивала машина. Ту-ту-ту… — постукивали у Солнышкина в голове горькие мысли. Ему хотелось пойти к Пионерчикову, извиниться и сказать что-нибудь очень хорошее. Но ведь не скажешь: «Пионерчиков, вы не жених и невеста»! Пионерчиков ещё больше обидится! Вот если бы рядом был магазин, пошёл бы, купил коньки и…
До Солнышкина донёсся длинный весёлый звук: дз-з-з… — и из токарной мастерской, как из шланга, посыпались искры. В глазах у Солнышкина тоже сверкнули искры, и он бросился в токарку. Там стоял Мишкин. Он вытачивал какой-то болт, напевая федькинскую песню: «Плавали, братцы, знаем!» Перед ним, рассыпая метеориты, вертелись наждачные колёса, работал станок, гудела паяльная лампа.
— Слушай, Мишкин, — сказал Солнышкин, — ты всё можешь выточить? — И глаза у него сверкнули, как новенькие, пахнущие маслом «снегурки».
Огромный Мишкин выключил рубильник и удивился такому вопросу.
— Пароход могу выточить! — сказал Мишкин и поправил берет. — Не веришь? — И он взял замасленными руками кусок болванки, будто именно из неё собирался сработать новенькое судно.
Но Солнышкину не нужен был пароход.
— А коньки можешь сделать? — спросил Солнышкин.
— Собираешься установить антарктический рекорд? — захохотал Мишкин.
— Не я, — сказал Солнышкин. И он поделился с машинистом своими печалями.
— Ха-ха, нашёл печаль! — рассмеялся Мишкин. — Так это же дважды два! Тебе что — «ласточки», «снегурки», «ножи»?
— Какие-нибудь, — усмехнулся Солнышкин.
— Ну ладно, сделаем коньки марки «Даёшь!», — подмигнул Мишкин и запустил станок.
Из-под резца на пол побежали горячие стружки. С их дымком незаметно улетучивались все грустные мысли Солнышкина и, как новенькие коньки, возникали бодрые, лёгкие, радостные… Всё звенело, грохотало и пело вместе с Мишкиным: «Плавали, братцы, знаем!»
— Включай наждак, — сказал Мишкин и передал Солнышкину два горячих бруска. — Затачивай.
Круги завертелись. Солнышкин приложил к ним полозья, и среди искр, как ракеты среди метеоритов, заблестели маленькие коньки необычной формы.
Скоро ликующий Солнышкин вышел из мастерской со свёртком под мышкой. Он огляделся, открыл дверь в каюту Пионерчикова и положил свёрток прямо на кровать. Потом подумал и написал на бумаге: «Тысяча рекордов!»
Солнышкин представил шумные трибуны стадиона, мерцающий лёд, на котором Пионерчиков выписывает самые фантастические фигуры, и внезапно сник. На одной из трибун он увидел Марину, улыбающуюся Пионерчикову…
«Ну что ж… Пусть улыбаются, — вздохнул он. — Людям нужно делать добро. Пусть себе улыбаются. А у меня найдутся дела поважней». И он посмотрел в иллюминатор. Скоро должна была показаться Антарктида.
ТРОПИЧЕСКИЙ ПЛЯЖ ДОКТОРА ЧЕЛКАШКИНА
Обида, нанесённая Солнышкиным, не погасила энергии Пионерчикова. Наоборот, ему ещё больше захотелось сделать что-нибудь хорошее, ну хотя бы организовать весёлый концерт самодеятельности, который немного развлёк бы загрустивший экипаж. На другом судне для этого потребовался бы целый год. Но юный штурман плавал на знаменитом пароходе «Даёшь!».
Через полчаса красный уголок был набит зрителями и артистами, как троянский конь греками, и каждому не терпелось броситься на сцену. Только Бурун и Робинзон оставались вдвоём возле подшкиперской: Робинзон вязал морские узлы и порой поглядывал в трубу на проплывающие вдали льдины, а Бурун готовился к цирковым выступлениям.
Первым на сцену вышел Федькин. Он поправил усики, достал из кармана крохотную губную гармошку и объявил «Антарктический вальс».
— Ишь ты, уже успел соорудить! — пробасил машинист Мишкин.
Команда притихла. Но ко всеобщему недоумению, Федькин не стал играть, а направился к иллюминатору. Открыв его, он приложил гармошку к ободку, и в тот же миг в зал полилась удивительная мелодия. Зрители поднялись с мест. Солнышкин подлетел к иллюминатору. Никаких фокусов! За бортом вальсировали белые, зелёные, голубые льды, а в федькинскую гармошку весело дул свежий ветер.
Перчиков заёрзал на месте. Это стоило записать на магнитофон! Пусть бы потом весь мир отгадывал, какой гений создал эту музыку.
Но радист не мог отлучиться: следующим номером был танец туземцев с острова Тариора в исполнении вождя племени.
Всё шло чудесно. Пионерчиков жалел, что сам он не может ничего показать. Вот если бы коньки, вот если бы лёд — он сейчас бы сорвал аплодисменты! И вдруг Пионерчиков вздрогнул: прямо на него из дверей смотрел доктор Челкашкин, как бы спрашивая: «А почему не пригласили меня?» Он появился в зале в тот момент, когда Перчиков вышел на сцену. И горячий танец вождя островитян напомнил ему, что не мешало бы позагорать под пальмами.
— Я надеюсь, мне тоже можно выступить? — обратился к штурману доктор.
— Как решит публика! — растерянно произнёс Пионерчиков. Лично он уже насмотрелся докторских выступлений!
— Так разрешите? — спросил Челкашкин, закатывая рукава.
— А чем вы нас порадуете? — спросил Моряков, сидевший в углу у окна.
— Сеансом массового гипноза! — ответил доктор.
— Пускай! — закричали в зале. — Пускай!
— Неужели получится? — полюбопытствовал капитан.
— Увидите! — ответил доктор. — Только кто же пойдёт ко мне в ассистенты? Может быть, вы? — спросил он у Пионерчикова.
«Ну уж нет! Хватит!» Пионерчиков почувствовал, как в горле у него клокочет негодование, и бросился к выходу под добрую усмешку доктора. На это никто не обратил внимания. Тем более что ассистент тут же нашёлся.
— Я! — крикнул Солнышкин и выбежал на сцену.
— Только откройте, пожалуйста, все иллюминаторы, — обратился к зрителям Челкашкин и снял пиджак. — Жара невыносимая!
Солнышкин открыл иллюминаторы.
— Ну и зной! — снова сказал Челкашкин и вытер платком лысинку. — Мы что же, капитан, повернули снова к тропикам?
В зале кое-кто тоже почувствовал жару. Моряков смущённо выглянул за борт и, расстёгивая громадный китель, пожал плечами:
— Действительно, тепло. Курс тот же, но какие изменения в климате! Песок, пляж! Не может быть!
— Может! — сказал Челкашкин. — В наше время всё может. Тут не гипнотизировать, а загорать надо.
Сняв брюки, он подложил их под голову и растянулся на сцене.
Стоявший рядом с ним Перчиков, повертев головой, сказал:
— Кажется, я прибыл на свой остров. Пора приступать к правлению! — И, воткнув в палубу копьё, он улёгся рядом с доктором.
В зале, вытирая платками щёки и лбы, зрители развешивали на спинках стульев пиджаки.
Федькин сорвал с себя сингапурскую куртку. Антарктический ветер насвистывал ему знойную мексиканскую мелодию.
А Солнышкину показалось, что вокруг него плещет вода лагуны и среди раковин что-то заманчиво мерцает…
— Жемчужина! — И он нырнул со сцены. Но жарче всех стало Челкашкину. Гипноз подействовал на него самого так сильно, что у доктора от зноя с лопаток полезла кожица.
— Здорово печёт! — сказал он и перевернулся на бок.
В это же самое время в рулевой у штурвала Петькин сбросил штаны и рубашку, а два юных штурмана, потирая глаза, сказали в один голос:
— Да ведь это же Гибралтар! Перед ними высилась громадная знойная скала.
— Швартуемся? — спросил Петькин, которому страшно хотелось выкупаться. — Сколько до берега?
— Милей больше, милей меньше, — перепутав всё на свете, сказал Тютелька в тютельку.
— Да вот он! Тютелька в тютельку! — крикнул Милей больше, милей меньше.
И «Даёшь!» сонно ткнулся носом в громадный айсберг. Петькин от толчка вылетел из рубки в воду.
— Ну и жара! — крикнул он.
А на баке, под айсбергом, расположились два старика. Бурун разлёгся в одних трусиках, чтобы подлечить старый радикулит. А Робинзон прохаживался в брюках и тельняшке и удивлялся обилию первоклассных пляжей посреди Антарктиды.
