Весна сорок пятого - Туричин Илья Афроимович (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
Бача встал на обе ноги, почесал рукой в затылке и сказал странным девичьим басом:
– Куда ж подевался этот озорник Гашпарко? - При этом рот Бачи открывался и закрывался. Бача подошел к колесу, заглянул за него, наклонился, посмотрел под колесо, покачал головой: - Сладу с ним нету. А может, он догадался, что я голодный, как волк, и пошел стянуть у кого-нибудь поросенка?
Несколько партизан остановились рядом, с улыбкой смотрели на Бачу.
– Здорово, - искренне похвалил Павел. - Дай-ка я еще попробую.
Он влез в кибитку, взял у Альжбетки деревянное перекрестье, от которого тянулись веревочки к кукле.
– Значит, это - руки, это ноги, это рот.
Альжбетка кивнула.
Бача дернулся несколько раз, потом поднял руку, почесал затылок и сказал голосом деда Ондрея:
– Куда ж подевался этот озорник Янек? - Павел подергал за ниточки от ног, Бача, нелепо подпрыгивая, двинулся к колесу, но вместо того чтобы наклониться, шлепнулся в землю носом.
Партизаны засмеялись.
– Ничего, Павлик, - утешила Альжбетка. - Не сразу… Поводишь и научишься. Не так уж и трудно.
С этой минуты Павла охватил азарт. Он захотел во что бы то ни стало научиться водить кукол. Ощущение было знакомым. Бывало в цирке они с Петькой "заболевали" трюком, тренировались до изнеможения. Мама запрещала перегрузки, а папа подначивал. "Ничего Гертруда, пускай стараются. Всякое старание на пользу". - "Но мошно и сломаться", - возражала мама. Папа только смеялся: "Эти не сломаются. Упорства у них хватит.
И упорства хватало.
Такой же азарт появился и теперь. И Павел рад был ему. От кукольного туловища вверх шел металлический стержень, за него-то и приходилось держать тяжелую куклу. По сути дела на весу. Рука скоро затекала, каменела. А другая подергивала нужные веревочки. Павел менял руки, затекшая путала концы. Кукла несуразно дергалась. Только разберешься с веревочками, начнешь привыкать, уже рука затекает. Поменяешь - и начинай все сначала.
Альжбетке нравилось упорство, с каким Павел овладевал куклами. И восторгало его умение говорить на разные голоса.
– Да ты прирожденный артист, Павлик! - как-то воскликнула она.
– А я и есть артист.
– Как это? - удивилась Альжбетка.
– Я ж в цирке выступал до войны.
– В цирке?
– Ну да!… На лошади скакал. Акробатический этюд работал с братом, с папой и мамой.
– Серьезно? - не поверила Альжбетка.
Вместо ответа Павел прошелся на руках, сделал несколько фляков, прокрутил арабское колесико. Хотел было сделать сальто-мортале, но в последний момент испугался, что не получится. Отвык он от акробатики. Не до нее было эту зиму. Да и негде тренироваться. Не в снежных же сугробах в горах!
Альжбетка восторженно захлопала в ладоши. В это время появились Серега и Франек. Они очень подружились, говорили на какой-то невероятной смеси русского, белорусского и словацкого, подкрепляя чуть не каждое слово жестами. Серега даже начал учить любознательного Франека работе с радиостанцией.
Франек сказал весело:
– Новый способ покорять девичье сердце, ставить свое с ног на руки.
А Серега лукаво спросил:
– А как же Злата?
Павел покраснел и нахмурился, буркнул:
– Мы репетируем.
– А мы что? Мы ничего… - засмеялся Серега и подмигнул Франеку.
– И как успехи? - спросил тот чересчур серьезно.
– Он - талант! - Альжбетка ткнула пальчиком в сторону Павла. - Он артист из цирка! - И спросила невинно: - А кто это - Злата?
– Это… - Серега перехватил сердитый взгляд Павла. - Это… Лошадь так звали в цирке.
– Да врет он все, Альжбетка! - сказал Павел. - Злата - девочка У нее такие же синие глаза, как у тебя. Она красивая.
– И я красивая? - спросила Альжбетка, посмотрела требовательно на Павла и опустила взгляд.
– Конечно! - воскликнул Павел. - И кто со мной не согласен с тем я буду драться!
Альжбетка снова взглянула на Павла, поняла, что он действительно будет драться, и сердце ее остановилось на мгновение, замерло сладко, а потом бросилось догонять самое себя, и кровь жарко прилила к щекам! Она схватила самую маленькую куклу - Гашпарко - звякнули колокольчики на кисточках колпачка - и чмокнула его в нос.
– Ты б уж лучше сразу… - Франек хотел сказать: "Павлика поцеловала", но осекся… У каждой шутки есть предел, и его должно подсказать собственное благородство. А вдруг Павел и в самом деле полюбил Альжбетку? Чего ж тут смешного! Лично он, Франек, никогда не влюбится. Никогда! По крайней мере пока не разгромят фашистов. Конечно, кое-кто ему симпатичен, но влюбиться - нет! Никогда! Он - партизанский разведчик! А Павлик - артист. У артистов слабые сердца, они живут чувствами, а он, Франек, - волей! Долгом! Головой! Подумав так, Франек зауважал себя, выпрямился и, гордо подняв голову, посмотрел на Павла чуть свысока. Хотя, честно говоря, он не возражал бы, чтобы маленькая Альжбетка почаще глядела на него, а пореже на Павла. Артисты! Рыбак рыбака видит издалека. Но уж дружбу их мужскую не порушат даже синие глаза Альжбетки!
Взгляд Франека потеплел.
– Ну и чего вы достигли?
Павел и Альжбетка переглянулись и дружно полезли в кибитку. Оттуда послышался невнятный шепот, о чем-то они не то спорили, не то сговаривались.
Серега и Франек уселись на бревно возле дома.
Сверху спустились сразу две куклы: Чернокнижник - патлатый в черном сюртуке и черной шляпе, глаза у него были выпуклые, живые, в них отражалось солнце, и от этого они горели каким-то адским огнем, и маленький Гашпарко в красном камзоле и красном колпаке. В хитрых глазках его тоже отражалось солнце. Вообще лица у кукол были до того естественными, что становилось даже жутко.
– Ты кто? - спросил Чернокнижник густым утробным голосом.
– Я? - Гашпарко ткнул себя пальчиком в грудь. - Гашпарко. - Он позвенел колокольчиками.
– А этих ты знаешь? - Чернокнижник указал на Франека и Серегу.
– Этих? - спросил Гашпарко.
– Этих.
– Да кто ж их не знает! Франек и Эдисон! А ты кто?
– Я?
– Ты.
– Чернокнижник, колдун, маг и волшебник! Профессор белой и черной магии и клептомании!
– Вот это да-а! - восторженно вскликнул Гашпарко звонким голосом Альжбетки.
– Проси что хочешь - все исполню. Хочешь, сделаю тебя большим, как Эдисон? А может, ты хочешь стать разведчиком, как Франек?
Но Гашпарко не успел сказать свое желание. Из дома вышла хозяйка, простоволосая, с перепуганными глазами.
– Альжбетка, иди скорее, дедушке плохо.
Ножки Гашпарко подогнулись, и он упал на землю. Альжбетка спрыгнула с кибитки и бросилась в дом. Франек и Серега вскочили. Павел торопливо убрал кукол в кибитку и побежал следом за Альжбеткой.
Дедушка все так же лежал на животе, прижавшись небритой щекой к подушке, дыхание было прерывистым, хриплым. Он открыл глаза, пустые, как у слепого. Увидел Альжбетку, шевельнул губами, хотел что-то сказать, уткнулся ладонью в подушку, попытался встать, но не смог. Хрип прервался.
– Дедушка, - позвала Альжбетка. - Это я, дедушка. Ну что ты, что ты?… Я тебе еще бульону сварю… Дедушка.
Хозяйка плакала, обняв Альжбетку, прижав ее к себе.
А Альжбетка смотрела на деда остановившимся синим взглядом и не верила, не верила, что дедушка умер.
С девочкой что-то случилось. Она не плакала, она всю ночь просидела возле дедушки, не смыкая глаз, и не проронила ни одной слезинки. Все в ней замерло - душа, сердце, не было ни мыслей, ни желаний, она сидела на стуле возле деда, положив руки на колени, словно они ей уже не нужны, и смотрела куда-то мимо деда, в никуда.
А дедушка лежал вверх лицом, со сложенными на животе морщинистыми натруженными руками, которые даже смерть не смогла высветлить, лежал на спине впервые после того, как его избили. И ему не было больно, вот что удивительно! Ему не было больно!…
Хозяйка принесла Альжбетке кружку молока и кусок хлеба. Должна же девочка поесть! Сунула кружку ей в руки. А Альжбетка словно не заметила кружки, тоненькой струйкой молоко полилось на пол.
