Семь фунтов брамсельного ветра - Крапивин Владислав Петрович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Вообще-то я не была уверена в справедливом исходе этого дела. Потому что завучи – отнюдь не лучшие друзья школьников. Завучами пугают учеников с первого класса. К завучам водят провинившихся. Завучи на переменах ловят тех, кто бегает по коридорам, орут на них и ставят к стенке. У нас раньше была одна, ходила по школе с мегафоном на груди и вопила на ребят через этот электронный рупор. Потом, к счастью, уволилась, перешла на работу в гороно… Завучи вписывают в расписание всякие “обязательные факультативы”, от которых пухнет голова (и попробуй поспорь!)
Илья говорил, что хорошие люди в завучи не идут, потому что должность такая. Здесь нужны особые характеры. Два года назад мы ехали с Ильей в трамвае из парка и с нами был еще Толик Гаевский, и вот к этому Толику привязалась полная дама: почему он не уступает ей, взрослому человеку, место. А по соседству свободных сидений было сколько хочешь, сделай только шаг. Толик даме так и сказал. А она принялась голосить на весь вагон, словно ее обокрали. И тогда Илья посоветовал:
– Толик, уступи, не связывайся. Это наверняка завуч.
Дама взвилась пуще прежнего:
– А что?.. Что? По-твоему, “завуч” это оскорбление?
– Вовсе нет, – разъяснил вежливый Илья (тогда еще девятиклассник). – Это термин. “Завуч” – это социально-писхологический стереотип, в основе которого лежит патологическая ненависть к детям.
Дама, плюхнувшаяся на уступленное место, захлопала губами, обдумывая сложную формулу. И больше ничего не выговорила…
И вот теперь мы шли к завучу. К незнакомому. Потому что она появилась в нашей школе только в начале этого учебного года. На двери кабинета была табличка:
Завуч начальных классов
Сидорова Ольга Сергеевна
Я постучала и сразу испугалась: вдруг ее там нет? Может, на уроке! Тогда что? Но сразу откликнулся голос:
– Да, пожалуйста…
Я открыла дверь и подтолкнула Толика.
Ольга Сергеевна Сидорова сидела за столом боком к двери, ее хорошо освещало яркое (летнее еще) солнце. И видно было, что завуч немолода, с сединой. Лицо, пожалуй, чересчур утомленное, но ничего, не сердитое. По крайней мере, на первый взгляд.
Я сразу приступила к делу:
– Здравствуйте. Вот этого Толика Морозкина, из второго Б, учительница выставила с урока, потому что у него нет калькулятора. У них там математический эксперимент, а ему калькулятор не купили. Не авторучка ведь, денег стоит…
– Вы подойдите поближе, – попросила Ольга Сергеевна. И мы сделали несколько шагов к столу.
– Значит, Толик Морозкин? – переспросила она. Тот опустил голову, виновато затоптался ногами в широких джинсовых штанинах с отворотами. Часто задышал.
– Разве он в чем-то виноват? – сказала я.
Завуч перевела на меня глаза.
– А ты его сестра?
– Я? С какой стати!.. То есть нет. Мы только что познакомились в коридоре.
“Сейчас скажет: хорошее место для знакомства”. Она сказала:
– Второй Б, да? Учительница Алла Мефодьевна?
Толик кивнул.
Ольга Сергеевна как-то по-домашнему почесала ногтем висок и седого завитка. Посмотрела на Толика, на меня. Выдвинула ящик стола…
– Вот возьми, Толик… – Это был плоский черный калькулятор с белыми кнопками. – Батарейки, кажется, новые.
Толик поднял лицо и моргал.
– Бери, бери…
– Спасибо…
– Алле Мефодьевне скажи… хотя подожди, отдашь записку. – Она вырвала из блокнота-ежедневника листок и с минуту что-то писала старомодной перьевой авторучкой (как мне хотелось бы знать: что?). Протянула Толику свернутый листок. – Ну, ступай.
– До свиданья, – растерянно сказал он и взглянул на меня. Я повернула его за плечо к двери. Тоже сказала “до свиданья”. Мы шагнули к двери.
– А ты, девочка, останься, пожалуйста.
Ну, прямо “а вас, Штирлиц, я прошу остаться”!
Я шепотом сказала Толику: “Если что , найдешь меня в седьмом А”. И подтолкнула к выходу. Он, однако не пошел. Обернулся с калькулятором на ладони.
– А это… надо ведь будет вернуть?
– Вернешь, когда обзаведешься своим. Иди в класс.
Я проводила Толика до порога и там обернулась. Шагнула назад.
– Ты из седьмого А?
“Значит, услышала.”
– Да.
В американской школе сразу поправили бы: надо отвечать “да, сэр”. Хотя она же не “сэр”. Значит, “да, мэм”?
Я мысленно ругнула себя и повторила:
– Да, Ольга Сергеевна…
– А как тебя зовут?
– Мезенцева Евгения.
– М-м… Я, признаться, так и думала.
Я вопросительно вскинула глаза: кто-то что-то уже настучал? Но она же ведает малышами, у нас другая завуч.
– Это ведь ты в июне устроила шум в лагере “Отрада”?
Вот оно что!
– Да, устроила. Вы считаете, что неправильно?
– Почему же? Считаю, что правильно… У меня там среди твоих знакомых малышей внучка была. Даша Берестова. Помнишь? Ты ей локоть бинтовала, когда она слетела с дерева, ободралась…
Про локоть я не помнила, мало ли они там обдирались! Но вообще-то Дашку Берестову как забудешь!
– Да! Она была девочкой Ассунтой, подружкой Тома Беринга, когда мы там гриновскую игру устраивали! На качелях с ним летала. Он боялся, я, глядя на них, тоже, а она ни капельки!
– Да, сорви-голова, почище иного мальчишки… Можно я передам ей от тебя привет?
– Конечно!.. Жаль, что она не в нашей школе. Из тех ребят никого у нас нет.
– Что поделаешь… Ладно, Женя, иди. У вас ведь, наверно, урок?
Я дипломатично повела плечом.
Ольга Сергеевна ни о чем больше не спросила. Ну и правильно. Если захочет, узнает и без меня. У той же Олимпиады…
3
После уроков Стаканчик подошел и тихонько сказал:
– Мезенцева, можно тебя на минутку?
Мы вышли в коридор и встали у окна, никто не обращал на нас внимания, все торопились домой.
Стаканчик поцарапал кроссовкой паркет и опустил голову:
– Я хочу сказать тебе спасибо… Конечно, я понимаю, какая нелепая ситуация. Девочка заступается за мальчика… – Сквозь тонкую кожу на его щеках засветилась краснота. Чтобы Стаканчик не маялся так, я бодро проговорила:
– Да ладно, чего там! Гораздо нелепее, когда никто не заступается, все трясутся. Боятся, что у этого Буля связи в уголовном мире… А мне плевать, я его лупила еще в третьем классе.
Стаканчик опять поцарапал паркет.
– Конечно, я должен был сам. Но… понимаешь, у меня интуитивная боязнь повредить пальцы. С детсадовской поры. Меня насколько лет подряд учили игре на скрипке и твердили, что обязан пальцы беречь. Никаких драк. Вбили это в подсознание…
Чтобы что-то сказать, я спросила:
– А теперь? Уже не занимаешься скрипкой?
– Не стал. Зачем, если никаких выдающихся успехов? Второсортных скрипачей на свете пруд пруди, а Паганини из меня точно не получится. Конечно, дома сперва был скандал…
– Я понимаю. У меня тоже был скандал, когда отказалась учиться на фортепьяно… А ты сюда, значит, из музыкальной школы перешел?
– Нет, я из нее ушел еще год назад. В тридцать четвертую. А там тоже… как здесь. Надо себя кулаками отстаивать да еще чтобы дружки были. А таким вот… неприспособленным музыкантам-очкарикам нигде проходу нет.
– У меня брат очкарик. В младших классах его тоже изводили, а потом он подружился с Толиком Гаевским и еще двумя ребятами. И они решили держаться, как мушкетеры. И скоро к ним перестали лезть, поняли…
– Брату повезло, – сказал Стаканчик без зависти, но печально.
Я подумала, что Илье действительно повезло с друзьями. А Стаканчик вдруг вскинул на меня бледно голубой, блестящий стеклами, как слезинками, взгляд.
– Я хотел попросить… если это можно… ты не могла бы показать мне тот прием? Которым кинула Булыскина… Или он секретный?
Я сказала без размышлений:
– Да запросто! Никакой секретности… Ты где живешь?
– На улице Чкалова…
– Ну и хорошо, нам по дороге. Там у “Гастронома” скверик есть, подходящее место, травка…
Мы пошли по улице рядом, и Стаканчик нерешительно поглядывал на меня. Я предупредила:
