Дагги-тиц - Крапивин Владислав Петрович (бесплатные серии книг TXT) 📗
– На улице Торфодобытчиков. У него там была любимая скамейка. А у меня… тоже… Вот и сошлись случайно… Он там прятал в тайнике сигареты…
Инки спохватился, что выдает „курительный“ секрет Бориса, но тут же горько понял: „Теперь-то не все ли равно…“
– А о чем говорили? – прежним тоном сказал Гвидон.
– Да о всяком… Про мои часы. Я сказал, что у ходиков нет гири, а он обещал привезти в следующий раз…
– Привез?
– Да… Только я про это не знал до осени. Потому что не пришел, когда договорились, ногу повредил… А потом приходил много раз, но его не было… Я ходил, ходил. Не из-за гири, а так… А осенью догадался сунуть руку в тайник. А она там…
– И часы идут… с ней?
– Еще бы… – сказал Инки.
Потом они стояли молча. Внизу за окном были замороженные клены и железные гаражи, от которых, кажется, даже здесь пахло ржавчиной.
Инки вдруг почувствовал, что рука Гвидона обняла его за плечо.
– Спасибо… – выдохнул Гвидон.
Инки не удивился и не спросил, за что спасибо. Начал водить пальцем по стеклу. Гвидон свободной рукой взял его за ободранное запястье, придержал:
– Откуда такие царапины?
– А! Воевал с Алькой. С котенком… Он ласковый, только бестолковый…
Гвидон отстранился и смотрел уже иначе, с живым таким интересом.
– Цапает когтями, да?
– Ну да! Начинаешь гладить, а он давай отбиваться, будто его съесть хотят… Это не всегда, а если дурь найдет… Начинает вот так… – Инки согнутыми пальцами, будто кошачьей лапой, помахал в воздухе, выгнул спину и пошипел. Само собой получилось.
Гвидон засмеялся. Будто уже совсем другой Гвидон:
– Инки, ты по правде котенок. Ты покажи это Зое…
– Что?
– Свои кошачьи повадки.
– Зачем?!
– Она сразу навесит на тебя новую роль.
Инки тихо взвыл:
– Какую еще роль?
– Бродячего котенка Оськи…
Оська и Беатриска
Через неделю Инки сказал бестолковому Альмиранте:
– Все из-за тебя, мочалка драная…
Это было поздно вечером, когда Инки улегся спать, а соскучившийся Алька прыгнул ему на грудь.
– Все из-за тебя… – Инки хлопнул его мизинцем по носу. Не сильно, а так, для порядка. Альмиранте отмахнулся растопыренной лапой. Тоже для порядка. И вопросительно зевнул розовым ртом. Мол, я-то при чем, если у тебя какие-то нелады?
– А вот при том… Если бы не царапался, Гвидон бы ничего не заметил. И меня бы не сделали Оськой. А теперь опять не жизнь, а мученье…
Алька зевнул снова широко и пренебрежительно: „Врешь ты про мученье. На самом-то деле рад…“
Конечно, Алька был прав (так же, как правы были Сим и Желька, которые свесились с лески вниз головой, хихикали и поддакивали котенку). Инки нравилось быть Оськой. Ну, сначала он, разумеется, увязал в стыдливости, ощущал себя замороженным, однако после первой репетиции это прошло. Инки заставил себя как бы влезть в черно-белую шкурку Альмиранте и… в нем проросли все котеночьи повадки. Он потягивался, как Алька, зевал, как Алька, урчал, как Алька, поедая кусок вареной колбасы. И замахивался „когтями“, когда колбасу хотели отобрать. И совершенно по-кошачьи гонял из угла в угол шарик из скомканной газеты…
Ребята и Зоя покатывались от смеха. И звонче всех смеялась Полянка…
Пьеса была написана давно. Года два назад Зоя прочитала книжку Сетона-Томпсона „Животные-герои“, там была повесть „Трущобная кошка“. Зое показалось, что можно сделать из этой истории забавный мюзикл, и она стала „клепать“ сценарий. Там от повести почти ничего не осталось. Зато появились всякие персонажи, которых не было у Сетона-Томпсона. Например, всегда голодный, но неунывающий Оська.
Сценарий так понравился Борису, что он тут же сочинил стихи для песенок. Но поставить пьесу не сумели. Как-то „не пошло“. Не оказалось ребят, которые умели бы почувствовать себя кошками. Вместо этого устроили для себя и для окрестных мальчишек турнир лучников „имени Робин Гуда“, а тетрадка с пьесой легла на дальнюю полку… А теперь вот снова появилась на свет.
Инки сразу понял, что он обречен. От „штурманят“ ему деваться было некуда, а подвести друзей – немыслимо…
После разговора с Гвидоном Инки стал в этой компании совсем своим.
Даже после премьеры „Мухи-Цокотухи“ он все же оставался новичком. Все к нему относились по-дружески, все хвалили за „комариную“ роль, однако по-настоящему своей была здесь для него лишь Полянка. Она – как ниточка между Инки и остальными „штурманятами“. А когда все узнали, что Инки раньше был знаком с Мелькером (пусть совсем немного – это неважно!), будто лопнула тонкая стеклянная перегородка.
Потому что он, как и другие, знал живого Бориса.
Память о Борисе была здесь во всем и всегда. И печаль о нем – тоже всегда. Еле заметная, спрятанная очень глубоко, но не исчезающая. Инки уже чувствовал, что крохотный ребячий театр – выгнанный из-под своей крыши, потерявший самого главного человека, хлебнувший всяких бед – не просто живет. Он живет, преодолевая эту печаль. Вопреки несправедливости и злу. Потому что, пока живут они, живет и Борис…
И теперь, когда стали звучать придуманные Мелькером песни, он будто и правда то и дело оказывался среди ребят…
Пьеса называлась „Бегство рыжей звезды“.
Рыжей звездой была уличная кошка Беатриска. Она вела голодную и вольную жизнь, дружила с другими кошками и больше всех – с маленьким Оськой. Два жулика решили сделать на Беатриске бизнес: поймали ее, отмыли, откормили, превратили в пушистую красавицу, придумали ей породу „королевская аналостанка“ и поместили на кошачью выставку. Случилась сенсация. Беатриска стала экспонатом номер один. Получила кучу дипломов и медалей. Вокруг нее вертелась толпа репортеров. Бывшая беспризорница спала на атласных подушках, ела деликатесы известных фирм, ею восхищались тысячи любителей и знатоков… Но платой за все была клетка. И тоска по Оське…
А Оська никогда не бросал друзей в беде…
Инки выпало третий раз спасти Полянку. Сначала спас, когда она была стрекозой, потом – когда мухой, и вот теперь опять… Тут уж никуда не денешься…
Сперва Зоя хотела, чтобы Беатриску играла Света. Во-первых, она и вправду рыжая, во-вторых, заметно было, что есть в ней, как и в Оське, кошачьи повадки. Но на первой же репетиции умная Света решила:
– Не-е… Лучше я буду продавщицей сосисок. А Беатриской пусть будет Поля. Потому что Инки, когда играет, смотрит на меня, а думает все равно о ней…
Это было настолько правдой, что не имело смысла даже смущаться. И никто не засмеялся. Чего смеяться над очевидностью. Только Полянка жалобно возразила:
– Какая из меня кошка…
– Вы-дрес-си-ру-ем, – выговорил трудное слово маленький Никитка. И вот тогда раздался смех, обрадованный и необидный.
Никитка был человек решительный и „лишенный комплексов“ (по словам Зои). Он ничуть не смутился, когда узнал, что ему придется исполнять в спектакле несколько песен. За котенка Оську, за утреннее Солнышко, за растущие на улице цветы (сразу за целый газон). Потому что у других „артистов“ голоса были совсем никакие, а у Никитки – чистый и звонкий.
Инки обмер, когда подумал было, что ему придется петь на сцене. Ладно, в котенка он превратиться еще мог, но в Иосифа Кобзона или Аллу Пугачеву… Ему объяснили, что на магнитофон запишут Никиткино пение, а Оське придется лишь делать вид, что поет.
– Это называется „исполнение под фанеру“, – объяснила Зоя. – Прием не очень честный, но его используют даже знаменитости, когда им лень стараться. А нам тем более простительно…
– Но орать дурным голосом придется самому, когда тебе наступят на хвост, – заметил один из близнецов, то ли Ромка, то ли Славик, оба они были не лишены юмора.
Впрочем, Инки уже знал, что эти два шестиклассника никакие не близнецы и вообще не братья. Просто „игра судьбы и природы“ (опять же по словам Зои). Редкий случай свел в одном городке двух удивительно похожих мальчишек, и они подружились благодаря такому сходству. И гордились им, и порой пользовались для всяких фокусов. И мечтали о спектакле „Принц и нищий“, но это, говорила Зоя, будет позже, „когда соберемся с силами“…
