Дагги-тиц - Крапивин Владислав Петрович (бесплатные серии книг TXT) 📗
– Совсем пропали?
– Нет, конечно. До утра… Родители у них будто бы перепугались, утром прибежали в клуб, а они говорят: „Нас Мелькер не выпускал, грозил ножом. И заставлял смотреть всякие фильмы… ну, неприличные. И приставал по-всякому…“ Ну, сразу шум. Сейчас ведь знаешь, сколько мерзавцев, которые пристают к ребятам с разными гадостями. Поэтому Мелькера сразу в милицию…
Инки знал про мерзавцев (кто про них не знает!). Даже в школе предупреждали. Но Мелькер-то при чем?
– Ведь он же всю ночь был дома!
– Ну да!
– А утром… те трое ведь были одни, почему они домой-то не ушли? Никто ведь не держал!
– Нарочно время тянули… Да еще смотрели те фильмы, они принесли их с собой. А потом, наверно, заснули…
– Но послушай! Если он был дома, это же легко доказать!
– Легко, если нужна правда. А нужен был полуподвал. Его сразу заперли, печать на дверь поставили. Сказали, что для следствия. А Мелькера через несколько дней увезли в Южнодольск. Посадили там в изолятор. И не в простую камеру, а ко всяким зверским уголовникам. Начальник так велел… Те, в камере, может, правда думали, что Мелькер какой-то мучитель ребят. А может, их специально подговорили. В общем, они его избивали каждый день, и он умер от этого через две недели… Понимаешь, Инки, он для ребят всю жизнь отдавал, а эти гады…
Полянка заплакала. Тихонько. Хорошо, что не было прохожих. Инки крепко взял ее за рукав. Что сказать? „Не надо“? А почему не надо, если такое… такая боль… У него у самого ком встал в горле.
Они проходили мимо водонапорной колонки. Инки надавил рычаг, ледяная вода ударила в ладонь. Инки начал молча смывать с Полянкиных щек слезы. Она не отворачивалась, не спорила…
„А казалось, что Брюсово такой славный городок“, – подумал Инки.
Городок в самом деле поначалу казался славным. Вроде бы похож на Столбы, но добрее как-то. В школе все пошло по-нормальному (даже четверку получил по математике в первый же день). И ребята по прозвищу „штурманята“ – они такие… совсем не те, что прискребаются на улицах и хотят отыграться на ком-нибудь за счет своей силы. В них были „магнитные струнки“, которые тянули их друг к другу. Недаром с ними была Полянка!
Полянка – это вообще свалившееся на голову счастье, подарок судьбы! Теперь Инки даже не представлял, как бы он жил, если бы не случилось этой встречи! Он засыпа?л со спокойной радостью, что есть Полянка, а просыпался иногда со страхом: вдруг она приснилась? Но устроившийся под боком Алька-Альмиранте успокаивал его тихим урчанием: „Это по пр-равде“…
И маленький театр „Штурманята“ был по правде. И узкая комната-каютка, в которой уверенно говорили свое „дагги-тиц“ старые трудолюбивые ходики…
„А может, душа Дагги-Тиц поселилась у них внутри?“
Домашняя жизнь тоже была спокойная. Мать и Егошин, видать, по-настоящему любили друг друга. По вечерам ходили то в кино, то в гости к егошинским друзьям-летчикам. А порой сидели в своей комнате и подолгу о чем-то говорили вполголоса. На Инки смотрели улыбчиво, иногда звали с собой погулять (он, конечно, отказывался). Мать накупила ему разноцветных футболок, с интересом слушала Полянку, когда та забегала в гости и рассказывала про репетиции, и не ворчала, если Инки подолгу сидел за компьютером.
Впрочем, он нечасто сидел за ним. Чаще – за книжками. Полянка дала ему толстенную книгу „Хроники Нарнии“, и оказалось, что это интереснее даже „Тома Сойера“ (перечитанного с десяток раз), историй про Смока Белью и „Хоббита“. В книге была многоэтажность. То есть от жизни с обычными событиями можно было как бы перемещаться в иные слои, все выше и выше, и там нарастала сказочность. Инки читал и примерял все, что было в книжке, к себе и Полянке…
„Многоэтажность“ ощущалась и в Брюсове. Не всегда, конечно, а если они с Полянкой после школы или репетиций бродили по улицам.
– Смотри… – полушепотом говорила Полянка. – Нездешний город…
И в самом деле, из башенок на столбах старинных ворот, из дымника на печной трубе, верхушек облетевших тополей и силуэта дальней водонапорной башни вдруг складывался рисунок городка, какие бывают в сказках про Снежную королеву и бременских музыкантов.
– Полянка, глянь, будто океанский берег…
Выше Лисьей горы громоздилось розовое, с уступами и провалами облако. Похожее на край материка. На его фоне темнели сизые, вытянутые вверх облачные клочья – словно косые паруса шхун. И казалось даже, будто оттуда долетает морской ветер.
– Полянка, ты бывала на море?
– Несколько раз. В Севастополе, в Геленджике. А однажды даже в Турции, с мамой…
– А я ни разу…
– Побываешь еще, – говорила Полянка. И не просто ради утешения, а с убежденностью, что Инки и правда не раз увидит морские побережья… И он сразу начинал верить, что так и случится… Тем более что мать как-то обронила: „Будущим летом купим путевки и отправимся куда-нибудь на юг. Втроем“.
Мать и раньше не раз давала всякие фантастические обещания (год назад сообщила, например, что скоро переберутся в Москву). Возможно, она сама верила в эти слова, но Инки-то знал им цену… А в тот раз, насчет моря, он почти поверил. Потому что рядом был Егошин, который деловито кивнул.
Егошин никогда ничего не обещал зря. И вообще говорил мало. Наверно, его приучила к словесной четкости диспетчерская работа. В ней болтовня опасна. Известно ведь, сколько раз самолеты грохались из-за разгильдяйства наземных служб…
У Инки с Егошиным отношения были… да, пожалуй, не было отношений. Егошин поглядывал спокойно и даже по-приятельски, но ни о чем не спрашивал, дневник посмотреть не просил (этого еще не хватало!), поручений никаких не давал. Его пожилая сестра Маргарита Леонтьевна, которая часто приходила помочь по дому, была решительней. Иногда заявляла: „Сударь, отчего бы вам не оказать услугу престарелой даме и не подмести на кухне?“ Бывало, что Инки подметал. Или мыл посуду. Или ходил в овощную лавку за капустой и картошкой. Но случалось, что хмуро отвечал: „Потом. Я уроки учу…“
Он и правда делал теперь иногда домашние задания (не то что в прежней школе). Неловко было перед Полянкой, если мямлишь у доски. Особенно по французскому…
А Егошин лишь один раз обратился к Инки с просьбой:
– Смок, не мог бы ты помочь с дровами? Надо напилить, а у меня спина забарахлила…
Инки сразу сказал, что может. В самом деле, раз у человека спина…
В дровах нуждалась колонка, которая грела воду для ванной и для кухни. Метровые бревна лежали в дровянике, приткнувшемся во дворе у забора. Инки и Егошин уложили сосновый, с золотистыми чешуйками, кругляк на козлы, Егошин при этом морщился.
– Может, потом? – сказал Инки. – Трудно тебе…
– Ничего, я в норме, – отозвался Егошин. И взял двуручную пилу.
Инки раньше видел такую пилу только по телевизору – там намазанный белилами клоун играл на ней смычком воющую мелодию. Инки честно предупредил:
– Я раньше никогда не пилил.
– Освоишь. Чего мудреного…
Оказалось, и правда дело нехитрое. Главное – поймать нужный ритм. Инки поймал: „Дагги-тиц… дагги-тиц…“ Нарезали шесть коротких кругляков, Егошин взял топор и поморщился опять.
Инки сказал:
– Дай попробую…
– Попробуй. Осторожно только.
Дрова разве можно рубить осторожно? Сначала Инки чуть не всадил топор в башмак. Но потом дело пошло. Сосновые чурбаки были прямослойные, раскалывались легко. Инки сам отнес в охапках полешки в дровяник.
Там он увидел висевший на стене велосипед. Старый и слегка ржавый. Вернулся и спросил:
– Ве?лик в сарае твой?
– Мой. Давно не пользовался. Надо наладить, да руки не доходят. К весне починю, можешь кататься… Хочешь?
– Не знаю… Я и ездить-то не умею толком.
Егошин сказал опять:
– Освоишь. Чего мудреного…
Но здесь надо уточнить, что речь идет о времени уже более позднем, чем то, когда Полянка рассказала про Мелькера. О начале зимы…
А рассказ Полянки придавил Инки немалой тревогой и печалью. В тот вечер он даже забыл подтянуть гирю ходиков, и утром оказалось, что они стоят. В этом почудилась дурная примета, угроза. Он торопливо поднял на цепочке чугунную шишку, поставил точное время, ходики защелкали, но в их „дагги-тиц“ Инки слышал неуверенность и упрек.
