Волшебная трубка капитана - Полетаев Самуил Ефимович (книги хорошего качества .txt) 📗
– Отпусти! – прошептал комиссар.
– Ата, – говорит.
– Какой тебе ата? Отпусти, говорю!
– Ата!
– Чего заладил: «ата» и «ата»? Утром поговорим, а теперь спать не мешай!
Малышу, наверно, приснилось что-то страшное, он цеплялся за комиссара, как за последнее свое спасение, и успокоился только после того, как комиссар крепко обнял его и стал шептать ласковые слова, похожие на колыбельную песню. Так в обнимку они и провели остаток ночи. Мальчик спал, а комиссар вспоминал своего сына Сашу, в семнадцать лет погибшего под Вязьмой. В те давние времена, когда сын был еще трехгодовалым крепышом, он так же вдруг просыпался ночью от каких-то снов, торопливо топал по холодному полу, спасаясь от страхов, и забирался в самую теплынь родительской постели. До самого утра комиссар разматывал в памяти недолгую жизнь сына и корил себя за то, что не додал ему радостей, ругал себя за вечные разъезды, не оставлявшие времени на семью. Все-то казалось ему, что он виноват перед сыном, а в чем виноват, не мог бы сказать. Давно так горько и сладко не вспоминался сын, как в те предрассветные часы в горах…
Утром комиссар впервые разглядел Юсупку – большеголового, ушастого мальчишку. В лице его было сложное выражение любопытства, воинственности и озорства, выделявшее его среди ребят. Комиссар отнес его на общий стан.
Вечером, возвратясь к ночлегу, комиссар увидел, как в глубине возятся трое мальчишек. Юсуп-ка кряхтел, пытаясь вытолкнуть дружков из сторожки, но те, завидев комиссара, сами уползли, а Юсупка вытер мокрые глазищи и рассмеялся: победитель! Видно, дружки польстились на его жилище, но пятилетний захватчик сумел постоять за себя и с этого дня разместился в сторожке как хозяин.
Теперь он от завоеванного в драке отца не отлипал – куда «ата», туда и он; «ата» в дозор, и он за ним, так что иной раз, чтобы избавиться от него, приходилось прибегать к ремню. Утром, бывало, проснется раньше «аты» и давай перебирать бороду, заглядывать в уши, зубы считать – изучал на нем анатомию. А то еще примеривал бескозырку, нахлобучивал ее на свои торчащие уши, жевал ленту и все пытался звездочку открутить…
Теперь у каждого бойца был как бы свой сынок, и только один Магомед оставался сам по себе. Видно, горстка черноморцев, окруженных врагами, не казалась ему тем светом, куда надлежало вывести ребят. Он повадился все чаще исчезать, а возвращаясь, шептался с малышами по уголкам.
Когда в горах началась усиленная канонада, Магомед все-таки увел троих самых крепких мальчишек – скатились по круче, словно канули в пропасть. Это случилось звездной ночью, во время затишья, а через неделю в горах прекратились бои.
Черноморцы спустились ущельем в долину и в пути нашли четырех беглецов. Мальчики качались над ущельем, как рваное белье. Вздернули их немцы аккуратно – ни ран, ни увечий, просто повесили на той же связке, что служила мальчикам альпинистским канатом в пути. Черноморцы похоронили их, как бойцов, соорудили обелиск из камня, а на могиле оставили бескозырку…
В санбате, куда сдали оставшихся ребят, было полно раненых. Перед отправкой мальчишки, как водится, поплакали и успокоились. Один лишь Юсупка не хотел расставаться с «атой», цеплялся за него, ревел и даже кусался, когда его хотели увести. Что ж, пришлось бойцу силком отвезти его на узловую станцию, где комплектовалась эвако-колонна, но мальчишка сбежал и наутро снова был в штабе, опухший от слез и синяков.
Комиссара к тому времени в штабе не оказалось, дежурный отвел мальчишку на кухню, но тот отказался от хлеба и сахара и смотрел на всех волчонком, пока искали «ату». Увидев Юсупку, комиссар налился яростью, снял широкий ремень, но мальчик бросился на пол, захлебываясь от рева. Комиссар разволновался, видя такую привязанность к себе, надел ремень. Юсупка просиял, схватил со стола сахар и стал грызть, сверкая мокрыми глазами.
В те дни формировалась новая часть, шла боевая подготовка, и у комиссара было много забот. Юсупка путался под ногами и ходил за ним, как цыпленок за квочкой, а порой сидел у него на коленях во время совещаний. Вот тогда-то в комиссаре и созрела окончательно мысль, что Юсупка – его судьба и что, видно, послан ему вместо погибшего сына. Тогда-то и решил он отправить Юсупку к жене. Но как это сделать в суматохе войны?
Когда Юсупка уснул, комиссар пришил к рубашке лоскут и химическим карандашом нацарапал послание: «Всем военным и гражданским, мужчинам и женщинам, кому попадется этот мальчик по имени Юсуп, – просьба оказать содействие в пересылке его по адресу: Москва, Сорокоустин-ский переулок…»
Жена работала врачом, он написал ей на адрес госпиталя письмо.
«Юля, дорогая, прости, что так редко пишу, только недавно выбрались из окружения, где судьба преподнесла нам, мне и тебе, редкий подарок, который я тебе и пересылаю. Мальчишка из детской группы, которую мы спасли от немецкой неволи, и я никак не могу объяснить себе его неистовую ко мне привязанность. Отчаянной войной, кулаками, зубами, мытьем и катаньем он установил на меня какие-то сверхправа, решив, что я и есть его отец, и теперь мне ничего не остается, как примириться с этим произволом, а еще и внушить тебе, что ты его родила… Забирай его, мать! Поскольку, сама понимаешь, таскать его по фронтам не очень сподручно, да и рискованно, единственное, что остается, это послать его живой посылкой в надежде, что добрые люди не дадут ему пропасть, доставят в Москву и передадут в собственные твои заботливые и нежные руки, по которым я так соскучился. Этот темный и дикий человечек, сирота и подкидыш, насколько я догадываюсь, совершенно не знал в своей пятилетней жизни человеческой ласки. Самое хлопотливое то, что он ни слова не знает по-русски, но вообще-то он человек общительный, и, я надеюсь, к моему возвращению я уже смогу с ним калякать. Ждать теперь уже недолго. Обрати внимание на его глаза – нельзя ли показать его глазнику, чтобы снять косину? Судя по его разнузданному любопытству (вот он и сейчас заглядывает через мое плечо, пытаясь разобрать, что это я замышляю против него), в нем должны быть любознательность и способности к учению. Сейчас он дует мне в ухо и носом лезет под самый карандаш. Я предвижу, что из него выйдет великий грамотей. И чего это он скалит зубы и веселится? Не догадывается, что сегодня придется ему горько плакать, расставаясь…
Комиссар связался со штабом соседней дивизии, где формировался эшелон для отправки в тыл, и ночью, спящего, опечатанного, как посылка, Юсуп-ку отправили с попутной машиной. Несколько дней спустя комиссара с отрядом морских пехотинцев снова высадили в Крыму, где он и воевал до мая сорок четвертого, когда ровно за год до победы немецкие войска были, сброшены с Херсо-несского мыса. Потом, уже в качестве военного журналиста, он катился в нарастающем вале наступления, охваченный радостным чувством близкой победы. Но изредка, раскуривая трубку, он как бы сквозь дым видел ушастое лицо Юсупки, и сладко грезились минуты встречи.
«Здравствуй! – скажет комиссар, входя в квартиру. – Ты кто такой?»
«А ты кто?» – скажет Юсупка.
«Я твой хороший знакомый. Не узнаешь?»
«Ты мой ата?» – спросит Юсупка.
«Точно! Ну, давай обнимемся».
Глава 10
ЧЕЛОВЕК ЗА ШКАФОМ
(Из воспоминаний капитана. Продолжение)
Что же было дальше? Нашли друг друга комиссар и мальчик, подобранный им когда-то в горах? Вот продолжение этой истории…
Капитан внес чемодан в прихожую, прикрыл дверь и перевернул номерок – знак для соседей, что ты уже дома и, стало быть, можно дверь запереть на «собачку». Да, это был факт, исторический факт, который теперь никому не опровергнуть: кончилась война! Кончилась сразу, будто никакой войны и не было, будто все четыре года были смутным и недобрым сном. И капитан, живой и невредимый, стоял сейчас в прихожей и молча смотрел на жену, похудевшую, в наспех накинутой гимнастерке, с короткой мальчишеской стрижкой вместо длинной когда-то косы, но такую же близкую, будто расстались вчера…
