Выстрел - Рыбаков Анатолий Наумович (читать полную версию книги txt) 📗
– Дайте ему остальные. Дайте, дайте! В тех документах он ничего не нашел и в этих не найдет. Да и что можно найти? Документы в порядке, акты оформлены, вы это сами хорошо знаете.
– Зачем он их требует?
– У него свои соображения, – загадочно ответил Навроцкий, – хочет окончательно убедиться, что со мной можно иметь дело. Неужели не понятно? Дайте ему документы, а мне сделайте пять вагонов и все оформите браком.
Красавцев остановился:
– Вы с ума спятили?
– Разве я похож на сумасшедшего? Да, да, пять вагонов. В понедельник Зимин сам подпишет любой акт, даю вам гарантию, головой отвечаю.
Его веселая уверенность поколебала Красавцева.
Все же он сказал:
– Пять вагонов брака невозможно, слишком заметно, вмешается трест. Пять вагонов! Чрезвычайное происшествие! Даже если Зимин подпишет акт, я на такое не пойду.
– Чем вы рискуете? Вагоны уйдут, останется акт – официальный, оформленный, всеми подписанный.
Некоторое время они шли молча, потом Красавцев сказал:
– Мне нужно тридцать червонцев.
– Не повезло? – сочувственно спросил Валентин Валентинович.
– Мне нужно тридцать червонцев.
– Я могу вам их дать, но прошу – не играйте, сегодня вам не везет.
– Не учите меня… Сегодня играть не буду.
Они зашли в подворотню. Валентин Валентинович вручил Красавцеву тридцать червонцев. Тот сунул их в карман.
Пять вагонов обеспечены, и он временно уходит в сторону. Надо оглядеться, отдохнуть, может быть, поехать на юг с какой нибудь блондинкой… Эллен Буш! Красотка! Вот с кем отправиться в Ялту или в Кисловодск. Заслужил он отдых или нет? Королева! Он оденет ее, как королеву! Люда не подходит. Зачем ему девушка аристократка, когда он сам аристократ? Аристократу нужна артистка – это имеет вид, как говорят в Одессе.
– Так как с вагонами?
– Оформить все браком я не могу.
– Половина браком, половина третьим сортом?
– Подумаем… И я не могу сделать все для деткомиссии. Слишком часто.
– Сделайте часть для Минской швейной фабрики.
– Доверенность настоящая?
– Георгий Федорович, – внушительно проговорил Навроцкий, – мои документы все настоящие. Липы не бывает. И деньги с Гознака, а не с Марьиной рощи. Эта сторона дела пусть вас никогда не беспокоит. И Зимина тоже пусть не беспокоит.
Красавцев молчал.
– Так как? Договорились?
– Если в понедельник Зимин вернет документы и не будет никаких осложнений, я вам сделаю пару вагонов третьим сортом для Минской швейной фабрики.
– Не пару, а пять.
– Почему именно пять?!
– Так рассчитано, Георгий Федорович. Нам надо расстаться на серьезной операции, с приятными воспоминаниями друг о друге. Эта операция даст вам возможность еще много раз посидеть в казино. А мне – купить шале, небольшую дачу под Москвой. Понимаете, я люблю природу, особенно в средней полосе России… Ведь Подмосковье – это тоже средняя полоса России, не правда ли?
22
Витька не остался безучастным к появлению Миши Полякова в своем доме – пожаловал, на испуг хотел взять. И к Белке приходил – тоже на испуг хотел взять. Буфет обворовали. А ты докажи! Кто видел? Пирожные на крыше ели, так их вон в булочной продают. Нет свидетелей. От кого могут узнать?
Витька об этом не беспокоился. Он вообще редко беспокоился. Но своими ребятами был недоволен.
Белку видели на улице с Шаринцом, а ей запрещено с ним водиться. Шныра и Фургон взяли нагрузку в школе, кооператив какой то, проторговались, просят денег из крымских.
Чем бы стали они без него? Паштет – карманником, Белка – форточницей, давно бы сидели в колонии. Шныру и Фургона завербовали бы в пионеры, маршировали бы, дурачки, в красных галстуках. А он их в Крым берет, людьми сделал.
Сидя во дворе, Витька лениво выслушал их объяснения.
– Нас с Фургоном поставили тетрадки продавать, карандаши и все прочее, – рассказывал Шныра, – а потом из учкома проверили – три рубля недостачи.
– Согласились зачем? Вам больше всех надо?
– Так ведь постановление учкома…
– Дурачки вы! – пренебрежительно сказал Витька. – Мишка нарочно всучил вам кооператив, чтобы запутать. А как проторговались? Взяли чего?
– Ничего не брали! Фургон перепутал. Линейки есть и по четыре копейки, и по десять, и по пятнадцать, от длины зависит, а он все говорил – четыре. Все перепутал.
– Зачем перепутал?
– Я вижу, написано: линейки деревянные – четыре копейки, я и говорю – четыре копейки; все шумят, торопят, я и перепутал, – попытался оправдаться Фургон.
– Выкручивайтесь, как хотите, – сказал Витька. – Не дам денег, они на Крым. Влезли – вылезайте.
Витька повернулся к Белке, неожиданно спросил:
– О чем с Шаринцом говорила?
– Вовсе не говорила.
– У магазина с ним стояла?
– Я у витрины стояла, он подошел, я отошла.
– Врешь!
– Не вру.
– Шныра! Говорила она с Шаринцом?
– Говорила.
– Чего же врешь?
– Не говорила я, – упорствовала Белка. – Он подошел, я отошла.
– Я еще разберусь, – сказал Витька. – Шаринец ширмач к нашим деньгам подбирается. Кто ему про Крым натрепался?
Белка прижала руки к груди:
– Вот, христом богом…
– Еще раз увижу с Шаринцом, никакой Христос не поможет! – пригрозил Витька. – Ладно! В воскресенье поедем на Дорогомиловское кладбище синичек ловить.
– Я не могу, – сказал Фургон, – в субботу мои уезжают на дачу, велели в воскресенье дома сидеть.
– Без тебя обойдемся, – презрительно ответил Витька.
Витька не знал, что в субботу вечером Шныра и Паштет собираются с Мишей Поляковым в цирк. Шныра и Паштет ему об этом не сказали: знали – Витька запретит. А пойти в цирк им очень хотелось.
23
Невиданный воздушный аттракцион под куполом цирка без сетки! Три Буш три!
Эллен и ее партнеры ловко взобрались по веревочной лестнице. Погас свет. Прожекторы осветили в воздухе стройные фигуры, перелетающие от одной трапеции к другой. Барабан выбивал мелкую дробь.
Они спускались по канатам, раскланивались, уходили, возвращались, вызванные аплодисментами, снова уходили и опять возвращались, задержанные жестом инспектора манежа. Все смотрели на Эллен, освещенную прожекторами красавицу в трико с блестками.
К ее ногам упал букет цветов. Миша оглянулся. Букет кинул Валентин Валентинович. И он сюда явился!
В антракте Миша, Шныра и Паштет прошли за кулисы. Их ожидала Эллен. Она была в сером шерстяном костюме, туфлях на высоком каблуке и в берете.
– Ты уходишь? – спросил Миша.
– Да, я уже выступила.
– Я провожу тебя.
– Зачем, ведь еще одно отделение. – Она кивнула на мальчиков, рассматривающих зверей в клетках. – Кто это?
– Ребята с нашего двора. У них замечательные акробатические способности. Может быть, вы их посмотрите?
– Беспризорные, безнадзорные, неустроенные, – засмеялась Эллен, – ты все еще занимаешься этим?
– Приходится.
– А дальше?
– Собираюсь в Плехановский.
– Кого он готовит?
– Экономистов.
– Будешь все экономить, считать, жадничать, – снова засмеялась Эллен. – Не скучно?
– Ты путаешь: экономист – это не экономика. И скучать я не буду, скучать можно по человеку.
Миша покраснел. Признание, даже такое отдаленное, казалось ему навязыванием себя.
– Это верно, – согласилась Эллен, – я очень соскучилась по тебе, Генке, Славке.
– Мы тебя редко видим, – сказал Миша, обрадованный тем, что она не заметила или сделала вид, что не заметила его признания.
– Я цирковая, гастролирую, – рассеянно проговорила Эллен, оглядываясь, видимо, поджидая кого то. – Как тебе понравился наш номер?
– Понравился. Но я предпочитаю два Буш два.
– Почему? – В ее голосе прозвучало кокетство, несколько снисходительное: для нее Миша был все еще мальчик, он чувствовал это.
– Мне это кое что напоминает, – сказал Миша.
– Я не знала, что ты так привязан к воспоминаниям детства.
