О смелых и отважных. Повести - Млодик Аркадий Маркович (читаем книги TXT) 📗
А конь подтащил теплушки к вокзалу.
Из-за последнего вагона показался Глебка.
— Охраняй! — приказал он Юрию и, вытащив маузер, направился к двери с табличкой «Начальник станции».
Когда Глебка вошел в комнату, начальник с трудом оторвал округлившиеся глаза от окна, перед которым остановились украшенные черепами теплушки, и завопил старческим фальцетом, выставив вперед руки:
— Стой!… Стой, говорю, холера чертова!
Глебка не останавливаясь шагал к столу, поигрывая маузером.
— Стой! — снова заорал начальник. — Куда на людей прешь — заразишь!
— Посторонних нет? — спросил Глебка.
— Уйди ты, уйди! — взмолился начальник. — Дай сообразить, что с тобой делать! Ты же смерть ходячая!
— Не бойтесь! — ответил Глебка. — Никакой холеры нету! Это маскировка!… Читайте мандат — и ведите на телеграф! Буду батю разыскивать!
Глебка положил мандат на стол. Начальник отпрянул от бумажки и, спрятав руки за спину, стал издали читать текст.
В эту минуту в комнату вошел Дубок. Опередив пленных и караул, он прискакал на станцию, чтобы начать поиски теплушек комиссара Прохорова. Холера Дубка не испугала. Два-три вопроса Юрию и Глаше — и матрос понял все. Входя в комнату, он уже все знал.
Глебка перевел маузер с начальника станции на Дубка и удивленно захлопал глазами, узнав в нем питерского матроса.
— Опусти оружие! — сказал Дубок. — У тебя мандат посильнее пулемета! Твой теперь он — мандат… По наследству от отца полученный!
— Какое… наследство? — растерянно спросил Глебка, и лицо его болезненно исказилось от мысли, которую он так долго отгонял от себя.
— У пролетариев одно наследство! — произнес Дубок. — Задание партии. Отец не успел выполнить — сын обязан доделать!
Дубок не умел смягчать удары. Он считал, что лучше разом выложить все самое ужасное, чем постепенно травить человека небольшими дозами страшной правды.
— А Василь? — побледнев, спросил Глебка.
Дубок сдернул с головы бескозырку.
— Почтим память отряда!
Помедлив секунду, снял фуражку начальник станции. Стянул с головы свою шапку и Глебка. И это суровое прощание с отцом и бойцами задержало накопившиеся слезы. Но когда Дубок надел бескозырку, Глебка не выдержал. Коротко простонав, он бросился вон из комнаты и, пробежав мимо Глаши и Юрия, скрылся в теплушке.
Матрос вышел за ним следом, подозвал ребятишек сказал им:
— Не мешайте… Большое горе у парня… Пусть побудет сам с собой. Ты пока холеру сотри! — приказал он Юрию, а у Глаши спросил: — А тебе домой пора?
— Пора… A y него отца убили?
— Да! — ответил Дубок и добавил: — Собирайся, чтоб засветло успеть.
Глебка плакал, уткнувшись в мешки, пока кто-то большой не заслонил свет в дверях.
— Глеб Глебыч! — послышался голос Дубка. — Я тут документы заготовил на прием хлеба…
Глебка приподнял голову и ответил не оборачиваясь:
— А я… мешки… считаю…
— Добро! — произнес матрос. — Сосчитаешь — приходи! Оформим!…
Глебка услышал удаляющиеся шаги. Потом в теплушку залезли Юрий и Глаша.
— А ты… мои мешки сосчитал? — спросил Юрий. — Они теперь общие! И знаешь, что еще… Давай так!… Приедем в Петроград — и сразу ко мне, домой! Квартира у нас большая. Папа и мама у меня добрые! И будем жить братьями!
Глебка опять уткнулся в мешки. Плечи у него затряслись.
— Не плачь! — воскликнул Юрий. — Что же ты плачешь?
— Что-что! — передразнила его Глаша. — Помолчал бы!… Тут еще как заплачешь!… У нас летом двух мужиков убили…
— Моего отца не убили! — глухо перебил ее Глебка. — Он… погиб!
РАПОРТ
Успокоительно и однообразно стучали колеса. Поезд уверенно шел на запад. На теплушках виднелись надписи: «Хлеб — красному Питеру!» На почетном месте у самого паровоза мчались три Глебкиных вагона.
Юрий, Глебка и Дубок ехали в средней теплушке. Потрескивали дрова в буржуйке. На ящике с весами горела свеча. Глебка с карандашом в руке склонился над листком бумаги.
— А как назвать-то? — спросил он у Дубка.
— Так и назови — рапорт! — ответил матрос.
— А дальше?
— Дальше излагай все как есть, со всеми подробностями. Про бой напиши… Как один ехал в теплушках…
— Про Глашу не забудь! — вставил Юрий. — Если бы не ее лошадь!…
— Правильно! — поддержал его Дубок. — Ленину все интересно знать! Про холеру!… Он любит смекалку!… Про разгром банды… Как отца с бойцами хоронили… Ну, и напиши, что, мол, один не останусь! Дубок — матрос, — скажи, в сыновья берет! Юрий — сын художника — к себе в братовья зовет! Так что, мол, не пропаду! Сирот у нас, у советских людей, не бывает! К кому захочу — к тому и пойду!… Давай шпарь!
Глебка долго мусолил карандаш, а написал всего несколько слов и подал лист матросу.
— Так? Прочитай!
Дубок взял письмо, неодобрительно погладил пальцами подбородок, нахмурился. На листе было всего три строки:
«Дорогой Владимир Ильич!
Задание твое выполнено. Хлеб в Питер будет доставлен.
Глеб Прохоров-младший».
Матрос подумал. Нахмуренные брови разошлись. Сложив лист треугольником, он произнес:
— Добро!… Главное написал! Дельно!… Будем проезжать Москву, — пошлем твой рапорт в Кремль!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗЕЛЕНАЯ УЛИЦА
За Москвой эшелону дали зеленую улицу. Станции встречали его открытыми семафорами. Грузовой состав, сформированный из старых, давно некрашеных, пробитых пулями вагонов, проносился мимо пассажирских поездов, которые разошлись по запасным путям, освободив дорогу для хлебного эшелона.
В Бологое к водокачке заранее подтащили несколько саней с толстыми березовыми плахами. Пока разгоряченный паровоз жадно глотал воду, дрова погрузили в тендер. И снова замелькали зеленые огни и открытые семафоры.
Питер ждал хлеба…
Ребята проснулись, когда уже светало. Дубок стоял у двери теплушки и смотрел в узкую щель на пригородные строения.
— Считай, что приехали домой! — сказал он, поворачиваясь к мальчишкам.
Юрий сонно и радостно улыбнулся, а Глебка нахмурился. Слово «домой» прозвучало для него невесело. Его не тянуло в пустую квартиру, в которую никогда больше не придет ни отец, ни мать. Из знакомых ему хотелось повидать только детишек Архипа, но эта встреча их не, обрадует. Она только еще раз напомнит им о гибели отца. И все-таки к ним нужно сходить! «Пойду с хлебом!» — подумал Глебка. Он надеялся, что в Питере продотрядовцам выдадут хотя бы по полпуда муки, и решил отнести свою долю семье Архипа.
Дубок пошире раздвинул дверь, и холодный ветер ворвался в теплушку. Вскоре показались деревянные, дома Невской заставы. Эшелон свернул вправо и, сойдя с основной колеи, сбавил ход.
— Прямо к мельнице, — сказал Дубок и добавил: — Правильно!
— А как же вокзал? — спросил Юрий.
— Некогда привокзаливаться! — резко ответил матрос. — Может, сегодня весь питерский хлеб в нашем эшелоне умещается…
Паровоз затормозил у снежной подтаявшей подушки тупика. Рядом стоял пожилой рабочий в потрескавшейся кожаной фуражке.
За тупиком была Нева, справа — мельница.
Вместе с Дубком мальчишки соскочили на мокрый снег. Продотрядовцы разбежались вдоль вагонов: заняли, как всегда, свои посты.
Рабочий в кожаной фуражке махнул рукой, и мельничная труба, окутавшись паром, проревела сипло и торжественно, приветствуя хлебный эшелон.
Дубок поправил бескозырку и четким шагом подошел к рабочему, а тот, не выслушав рапорт, попросту обнял матроса.
Это был представитель Петрокоммуны.
— Спасибо! — тепло сказал он Дубку и, посмотрев на продотрядовцев, дежуривших у вагонов, попросил: — Позови их сюда… У нас хоть и голодно, но спокойно.
