Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире - Конигсбург Э. Л.

(И вот тут, Саксонберг, на сцене появляюсь я.)

Глава 9

Такси ехало по длинной широкой аллее — моей аллее, ведущей к моему дому.

— Интересно, — сказал Джимми, — это шоссе принадлежит миссис Франквайлер?

— Так это уже не шоссе, — отозвался таксист. — Это у нее дорога такая, прямо к дому подъезжает. Ну и деньжищ у этой дамочки, доложу я вам! А вот и сам дом.

Джимми присвистнул:

— Ничего себе! Еще один музей.

— Тем лучше, — ответила Эмма, — будем чувствовать себя как дома.

Джимми заплатил таксисту. Эмма потянула брата за рукав и прошептала:

— Дай ему чаевые!

Джимми пожал плечами и ссыпал в ладонь водителя горсть монет. Таксист ухмыльнулся, снял шляпу и отвесил поклон:

— Благодарю вас, сэр!

Когда машина отъехала, Эмма спросила:

— Сколько ты ему дал?

— Все, что у меня оставалось.

— Ну и глупо! На что мы теперь домой-то поедем?

Джимми вздохнул.

— Там всего семнадцать центов оставалось. Домой на них все равно не доберешься. Мы теперь с тобой банкроты. Ну что, покаталась на такси? Довольна?

— Не очень, — призналась Эмма. — С деньгами было как-то спокойнее.

— Да ладно тебе! Ты же сама хотела приключений, а не покоя. Так что выше нос, леди Эмма!

— Какая я теперь леди, раз мы банкроты?

Они поднялись по широким ступеням моего парадного крыльца, и Джимми позвонил. Двери открыл Паркс, мой дворецкий.

— Мы хотели бы повидать миссис Базиль Франквайлер, — сказал Джимми.

— Как о вас доложить?

Эмма прокашлялась для храбрости.

— Эмма и Джеймс Кинкейд.

— Одну минуту, будьте любезны.

Правда, в вестибюле им пришлось простоять не одну минуту, а гораздо дольше. Наконец появился Паркс:

— Госпожа Франквайлер сообщила, что она с вами не знакома.

— Ничего страшного. Мы будем рады с ней познакомиться! — Эмма твердо решила не отступать.

— Какова цель вашего визита? — осведомился Паркс. (Он всегда задает этот вопрос.)

Они растерянно переглянулись. Джимми нашелся первым:

— Будьте добры, передайте миссис Базиль Франквайлер, что мы пришли поговорить об итальянском Ренессансе.

На этот раз Паркс исчез минут на десять, не меньше.

— Следуйте за мной, — сказал он, вернувшись. — Госпожа Франквайлер примет вас в своем кабинете.

Джимми подмигнул Эмме. Он не сомневался, что упоминание итальянского Ренессанса меня заинтриговало.

Вслед за Парксом они прошли через мою столовую, гостиную и библиотеку, забитые антикварной мебелью, восточными коврами и тяжеленными канделябрами. Вы вечно бурчите, что у меня там и воздух «антикварный». А вы как хотели? В таком замшелом доме, как мой, всё древнее, даже воздух.

После всех этих старинных комнат мой кабинет их поразил. Он всех поражает. (Вы однажды сказали, Саксонберг, что он больше похож на научную лабораторию. Ничего странного — я ведь занимаюсь в нем научными изысканиями!) Наверно, он действительно напоминает лабораторию — металл, винил, жаростойкий пластик, лампы дневного света. Однако справедливости ради вы обязаны признать: кое-что от кабинета в нем все-таки есть, а именно — нескончаемые ряды картотечных шкафов вдоль стен.

Когда они вошли, я сидела за одним из рабочих столов, одетая как обычно — в белый лабораторный халат и ожерелье из речного жемчуга.

— Эмма и Джеймс Кинкейд! — провозгласил Паркс.

Я заставила их ждать довольно долго. Паркс пять раз начинал деликатно покашливать, но только на шестом я изволила обернуться. (Вы-то знаете, Саксонберг: с того момента, как Паркс объявил, что меня желают видеть Эмма и Джеймс Кинкейд, я времени даром не теряла. Я проводила расследование. Именно тогда я вам и позвонила. Надо сказать, голос у вас был ну совсем не адвокатский. И это возмутительно. Разве можно так распускаться?) Дети за моей спиной нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Они давно бы уже рискнули обратить на себя мое внимание, если бы не внушительная стать Паркса. Они шмыгали носами, почесывались, а Джимми даже два раза чихнул, причем очень неестественно. Для меня нет ничего проще, чем игнорировать притворный чих, так что я преспокойно продолжала свое занятие.

Как вам известно, я предпочитаю брать быка за рога. Решив наконец, что пора уделить внимание незваным гостям, я резко обернулась и спросила напрямик:

— Вы те самые дети из Гринвича, которых разыскивают уже неделю?

(Признайтесь, Саксонберг, я всегда была мастером эффектных сцен.)

Эмма и Джимми совершенно позабыли, что они беглецы, — ведь до сих пор никто не пытался их разоблачить. Поэтому теперь вид у обоих был изумленный и до крайности перепуганный.

— Хорошо, — сказала я. — Можете не отвечать. Я и сама знаю.

Они заговорили одновременно.

— Как вы про нас узнали? — спросил Джимми.

— Вы уже позвонили в полицию? — спросила Эмма.

— Во-первых, из газет, — ответила я, глядя на Джимми. — Во-вторых, нет, — теперь мой взгляд был направлен на Эмму. — Присаживайтесь, прошу вас. Так что вы хотели мне сообщить об итальянском Ренессансе?

Джимми покосился на мой заваленный газетами стол.

— Про нас пишут в газетах? — уточнил он с нескрываемым удовольствием.

— И даже печатают ваши фотографии, — кивнула я.

— А посмотреть можно? — попросила Эмма. — У меня не было приличной фотографии с тех пор, как я ходить научилась!

— Пожалуйста. — Я протянула им несколько газет. — Позавчера в Хартфорде вы были на пятой странице, в Стамфорде на второй и в Гринвиче — на первой.

— На первой?! — ахнула Эмма.

— Но это же мое фото в первом классе! — возмутился Джимми. — Гляди, у меня нет переднего зуба.

— Господи! Да этому снимку три года! В прошлом и позапрошлом году нас тоже фотографировали в школе, но мама тогда даже не купила мои фотографии. — Эмма сунула Джимми газету. — Неужели я за три года совсем не изменилась?

— Довольно! — сказала я. — Итак, повторяю: что вы намерены мне сообщить об итальянском Ренессансе?

— А ваш дворецкий сейчас случайно не звонит в полицию? — недоверчиво сощурился Джимми.

— Нет. Но это ничего не значит. Если вы и дальше будете ныть про полицию, мне станет скучно, и тогда я уж точно сама позвоню и в полицию, и вашим родителям, и куда угодно, только бы поскорее от вас избавиться. Вам ясно, молодой человек?

— Да… — прошептал Джимми.

— А вам, барышня?

Эмма молча кивнула. Оба стояли понурясь.

— Я вас напугала, молодой человек? — обратилась я к Джимми.

Мальчик поднял на меня глаза:

— Нет, мадам. Вы не такая уж страшная. Я видел гораздо страшнее.

— Вот как? Вы видели страшнее? Но я не спрашивала вас о моей внешности!

По правде говоря, Саксонберг, в последние годы я не слишком задумывалась о том, как я выгляжу. Я позвонила в колокольчик и, когда явился Паркс, велела ему принести зеркало. Пока он ходил за зеркалом, никто не проронил ни звука. Такая же полная тишина стояла, пока я долго и придирчиво изучала в зеркале свое лицо.

Лицо выглядело вполне сносно, за исключением того, что нос мой показался мне чересчур длинным, а верхняя губа — чересчур тонкой. Так всегда бывает, когда люди стареют, а со мной именно это и происходит. Еще я поняла, что нужно что-то делать с волосами. Конечно, Паркс мне их иногда подстригает, но этого, видимо, недостаточно. Дело в том, что они у меня теперь совершенно седые и торчат клочьями в разные стороны. Возможно, я даже выберу время и сделаю химическую завивку, хоть и ненавижу салоны красоты.

— Нос у меня стал длинным, совсем как у Пиноккио, — сказала я, отложив зеркало. — Но не потому, что я все время говорю неправду. Я ее, конечно, говорю — но не все время.

Эмма ойкнула, и я рассмеялась.