Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире - Конигсбург Э. Л.

Закончив читать, Эмма и Джимми побрели в зал ожидания вокзала Гранд-Централ и уселись на скамью — все это молча, не говоря ни слова. Их разочарование все равно нельзя было выразить словами. Возможно, Эмме было бы легче, не будь письмо таким безукоризненно вежливым. На злобное, грубое или насмешливо-издевательское письмо можно было рассердиться или обидеться. Но что остается делать, когда тебе так учтиво дают понять, что ты — пустое место? Только одно — реветь. Чем Эмма и занялась.

Джимми не стал ей мешать — пусть выплачется. Он сидел рядом, ерзал и считал скамейки. Сосчитал все, но сестра по-прежнему плакала. Он пересчитал всех людей в зале, но она все не унималась. Тогда он стал считать, сколько человек сидит на каждой скамейке…

Когда рыдания сменились тихими всхлипами, Джимми сказал:

— Зато они обращаются с нами, как со взрослыми. Всякие умные слова и все такое…

— Подумаешь, — Эмма шмыгнула носом. — Они же думают, что мы и есть взрослые!

Она возилась с носовым платком, пытаясь отыскать сухой краешек.

Джимми выждал, пока она высморкается, и тихонько спросил:

— Ну, что? Теперь домой?

— Домой? — вскинулась Эмма. — Прямо сейчас? Да у нас даже одежды с собой нет. И приемник твой остался в футляре для скрипки. Как мы заявимся домой с пустыми руками?..

— Да ну ее, эту одежду. Она все равно серая.

— А приемник? Даже не послушали его ни разу. Как мы будем им в глаза смотреть? Ни приемника, ничего… — Эмма помолчала, потом повторила: — Ничего… Ничего у нас не вышло.

— Ну как это не вышло? А приключение? У нас же было настоящее приключение, Эм! Разве не за этим мы убегали из дома?

— Так это было тогда-а… — Из глаз Эммы опять брызнули слезы.

— Ты сказала, что вернешься домой, когда узнаешь все про ангела. Теперь ты знаешь.

— В том-то и дело, — всхлипнула Эмма, — что ничего я не знаю.

— Ты знаешь… ну, что ничего не знаешь. Но и никто не знает, и эти люди в музее тоже. Ну пожалуйста, не реви! Подумай лучше, как все удивятся, когда мы скажем, что жили в музее. Целую неделю прожили! У нас и доказательство есть — футляр от скрипки.

— Всего неделю, — горько всхлипнула Эмма. — Какую- то несчастную неделю. Я себя чувствую, как будто кинулась в реку спасать малыша, а это оказался никакой не малыш, а никому не нужное бревно! Тоже мне, геройство! Промокла зря, только и всего.

И по щекам ее снова покатились слезы.

— Еще бы ты не промокла — так реветь! Вспомни, чего ты хотела. Убежать из дому — и чтобы было уютно и красиво. И все прекрасно получилось. Пока позавчера тебе вдруг не понадобилось это геройство.

— Джимми, пойми! Эта статуэтка… это мой шанс. Наш шанс! Мы должны разгадать загадку.

— А чем, по-твоему, занимаются все эти люди в музее? Они что, ее не разгадывают? Думаешь, у тебя получится лучше? И вообще, что ты надеешься найти — магнитофонную кассету с голосом Микеланджело? Чтобы он на ней говорил: «Это я изваял ангела»? Ну уж извини: четыреста семьдесят лет назад никаких магнитофонов еще не было!

— Знаю. Но если мы разгадаем тайну, тогда — знаешь, как мы вернемся в Гринвич?

— Конечно, знаю! Электричкой, как и уезжали!

— Я не о том. Мы вернемся в Гринвич по-другому…

— Можно и по-другому — это надо доехать на метро до Сто двадцать пятой улицы, а уже потом пересесть на электричку.

— Джимми, я же про себя говорю, а не про дорогу! Я, Эмма Кинкейд, хочу вернуться домой другим человеком — как возвращаются герои.

— Если хочешь стать другим человеком — я тебе подскажу, с чего начать. Для начала постарайся забыть о геройстве.

— Ладно, — Эмма шмыгнула носом. — Постараюсь.

Джимми удивился такой покладистости, но не подал виду и продолжил все так же деловито:

— Так что ты там говорила про эту твою загадку?

— Джимми, я хочу выяснить, Микеланджело это или нет. Я не могу объяснить, зачем. Но я чувствую, что должна это узнать. Узнать наверняка. Я просто обязана, понимаешь?

Джимми встал.

— Если даже эксперты не знают наверняка, то и мы как-нибудь обойдемся. Все, пошли за билетами. Едем домой!

Он решительно направился к пригородным кассам, но, пройдя всего несколько шагов, вернулся, потому что Эмма не двинулась с места. Вздохнув, Джимми снова принялся ее урезонивать:

— Эм, ну почему тебе вечно чего-то не хватает, а? Оценка «отлично» тебя, видите ли, не устраивает, тебе подавай «отлично с плюсом». Сначала ты хочешь просто убежать из дома, а потом — знать все на свете! Хочешь быть Кларой Бартон [8], Флоренс Найтингейл [9] и Арлингтонской Девой — и чтоб всеми сразу!

— Орлеанской, — вздохнула Эмма.

Она поднялась и поплелась за братом, едва переставляя ноги. Такой подавленной она еще никогда себя не чувствовала. И, главное, она понимала: ехать домой ей сейчас нельзя. Никак нельзя. Невозможно.

Джимми и Эмма подошли к единственной кассе, на которой не было таблички «Закрыто». Они пристроились за мужчиной, который покупал красный проездной билет — точь-в-точь как тот, по которому они приехали в Нью-Йорк.

— Будьте добры, — обратился Джимми к кассиру, — нам два билета за полцены до…

— До ФАРМИНГТОНА, ШТАТ КОННЕКТИКУТ, — громко сказала Эмма.

— До Фармингтона? Тогда вам надо ехать до Хартфорда, а там пересесть на автобус…

Джимми кивнул.

— Одну минуточку! — сказал он и, схватив Эмму за руку, оттащил ее в сторону

— Миссис Базиль Франквайлер, — прошептала Эмма.

— Что — миссис Базиль Франквайлер?!

— Она там живет. В Фармингтоне.

— Ну и что? — прошипел Джимми. — В газете же написано, что ее дом закрыт.

— Это ее нью-йоркский дом закрыт. Можешь ты хоть что-нибудь не перепутать, хоть раз в жизни?

— Если будешь так говорить… — насупился Джимми.

— Ладно, ладно, не буду. Я не буду так говорить. Только, пожалуйста, Джимми, поедем в Фармингтон! Мне позарез нужно узнать про ангела, разве ты не видишь? У меня предчувствие, что миссис Франквайлер нас примет и что она знает разгадку.

— Что-то я не помню, чтобы у тебя раньше были предчувствия. Обычно ты все планируешь.

— Нет, один раз у меня уже было предчувствие.

— Когда?

— В ту ночь, когда переносили статуэтку. Помнишь, я осталась в туалете — и меня не поймали. Почему-то я не вышла тогда. Это ведь было предчувствие! Просто я тогда этого не понимала.

— Ладно, — вздохнул Джимми. — Едем в Фармингтон.

Он вернулся к кассе и купил билеты до Хартфорда.

— По-моему, с тобой такое первый раз, — сказала Эмма, когда они ждали поезд на перроне.

— Что — «первый раз»?

— Первый раз ты что-то купил, даже не выяснив, сколько это стоит.

— И ничего не первый раз! — возмутился Джимми.

— И когда такое уже было? Скажи! — потребовала Эмма.

— Сейчас вспомню… — Джимми на минуту задумался. — Я что же, всю жизнь был скупердяем?

— Ровно столько, сколько я тебя помню, — ответила Эмма.

— А ты меня помнишь дольше, чем я сам себя помню, — улыбнулся Джимми.

— Это точно. Ты еще и не родился, а я уже была старшей сестрой.

Ехать на поезде было здорово. Добрая половина пути пролегала через места, которых они прежде никогда не видели. К Хартфорду настроение у Эммы было куда лучше, чем утром, после злополучного письма. К ней вернулась обычная уверенность.

Здание Хартфордского вокзала находилось на Фармингтон-авеню, из чего Эмма заключила, что и до самого Фармингтона рукой подать. Спрашивается, зачем ждать автобуса и потом всю дорогу дергаться, не зная, на какой остановке выходить? Она не стала советоваться с Джимми, а, взмахнув рукой, остановила такси и забралась внутрь. Джимми ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.

— Будьте добры, к дому миссис Базиль Франквайлер, Фармингтон, штат Коннектикут, — сказала она водителю и откинулась на сиденье. Наконец-то такси!