Давно закончилась осада... (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книга жизни TXT) 📗
— А что было дальше, знаешь? Ну, с Даниэлем, с Витькой?
— Откуда? Разве что поднапрячь мозги и тоже придумать?
— Придумывать не надо! Ты не слышал про бриг “Даниэль”?
— Про… какой бриг? — Ховрин медленно поднялся.
Оська сел рядом и начал рассказывать все. Про Норика, про Цепь, про Сильвера, про его истории о парусном судне “Мальчик”.
— Только капитана Сильвер называл не Астахов, а Остапов. Так ему послышалось…
Они долго еще говорили о всех этих делах. Потом Ховрин сказал, что отвезет Оську на машине домой.
— Нет уж! Можешь на меня злиться, но лишняя беда тебе ни к чему. Остановит патруль, а от тебя… как из ресторана.
— Ну тогда хоть провожу до автобуса.
На остановке Ховрин еще раз напомнил:
— Значит, завтра в два, в редакции. И сразу едем к твоему Сильверу.
— Только больше не пей. А то как поведешь машину? — И смягчил суровые слова, щекой тронув рукав Ховрина.
Дома никого не оказалось. Ну, Анка на дежурстве. А мама?
Самолет отца улетал в шестнадцать десять. Если вылет задержится, мама попрощается с отцом и после шестнадцати все равно поедет домой, так она обещала Оське. Ну, пусть не сразу, а где-то через полчаса сядет она на автобус. Ну, пусть еще всякие задержки. Но все равно в шесть-то часов вечера мама должна была оказаться дома! Тем более, что знает Оськину слабость — как не любит он по вечерам быть в квартире один…
А сейчас часы показывали без четверти восемь.
Оська посидел у черного окна. Походил из угла в угол. Звенела тишина. Звенела тревога. Сильнее, сильнее, нестерпимее.
Ну, что же случилось?
Какой идиотский у них дом, ни у кого из соседей нет телефона!
Раньше можно было побежать к Эдьке, позвонить от него… Хотя куда звонить? В аэропорт? Не находится ли там среди провожающих Маргарита Петровна Чалка, о которой тревожится сын Ося? Или в дорожную службу: нет ли в последние четыре часа несчастий с автобусами? Да кто станет отвечать мальчишке…
Неизвестность — это пытка, это проклятие! Это самое подлое изобретение дьявола, если он есть. А он, кажется, есть… Но ведь Бог тоже есть! Господи… — Оська вспомнил, опять взялся за шарик.
Мама появилась в половине десятого.
— Заждался, Осик? Понимаешь, на дороге оползень. Пришлось всем пассажирам толпой идти два километра по раскисшей дороге до станции Ахчидол, на электричку. Да там еще ждать… Ты не ужинал? Сейчас я сделаю омлет, чай заварю…
Оська слушал с каменным лицом.
— Осик, да ты что? Ну, кто же виноват! — Она думала, он сердится. А он сдерживал слезы. Не просто слезы — рыдания…
Не сдержал. Выскочил в прихожую, сунулся лицом в одежду на вешалке.
Мама вышла, повернула его, прижала к себе.
— Ну хватит, хватит. Ведь ты уже большой…
— Ну и что… же… что… большой… Ховрин вот тоже… большой… а, думаешь, не плакал?
— Боже, а что с Ховриным?
Потом он, конечно, успокоился. Поужинал. Даже телевизор посмотрел. И наконец лег.
Мама помедлила, пришла к Оське, прилегла рядом. От нее пахло чуть-чуть духами, влажными волосами, порошком для мойки посуды… и вообще мамой.
“Господи, неужели и она тоже когда-нибудь?.. — Но с небывалой силой Оська скрутил и отбросил эту мысль. Повозился и прошептал:
— Мама… она говорила мне “Ос е нька”…
— Маленький ты мой…
— То “большой”, то “маленький”, — вздохнул он.
— И то, и другое… А что, Анна Матвеевна была очень старая? Или болела?
— Не такая уж старая. Старики до девяноста живут, а ей шестьдесят пять… У нее сердце… Ховрин говорил: “Она его на меня всё истратила, всю жизнь изводилась: “Как там мой Яшенька?” А я разве думал про нее, когда лез везде очертя голову?..” Так он сказал.
— Я ведь тоже сегодня за тебя страдала. Понимала, что беспокоишься… А тут как назло — две электрички проскочили напроход, не остановились, хотя обязаны были по расписанию… Несколько мужчин уже начали агитировать: чтобы третья не проскочила, давайте перекроем линию!
— Этого еще не хватало! А если бы тебя в тюрьму, как маму Норика?
— Чью маму?
Оська повздыхал, поворочался… и рассказал про “желтого мальчика”, с которым познакомился в сентябре. И какое у того было тайное желание, и как они ходили к Николе-на-Цепях, чтобы мальчишка подержался за церковную ручку. Только каким путем ходили, Оська уточнять не стал. Чего лишний раз терзать мамино сердце…
— А на другой день он не пришел, хотя мы очень крепко обещали друг другу… И не знаю, что с ним случилось.
— И тебя это до сих пор мучает, Осик?
— Ну… да. И грустно как-то…
— Но ты же можешь написать в свой “Посейдон” заметку. Рассказать про мальчика и попросить, чтобы он откликнулся.
— Ой… правда. Я спрошу Ховрина.
Забегая вперед, надо сказать, что Оська так и сделал. Через три дня сочинил вот что:
“В конце сентября в Приморском парке я познакомился с мальчиком в желтой юнмаринке. Мы участвовали в Гонке клиперов, это игра такая. И потом в тот день было у нас еще много приключений. Мы договорились встретиться на другой день, но в назначенном месте его не оказалось. Я ждал, ждал… Его зовут Норик. Если он меня помнит, пусть откликнется — пусть напишет мне по адресу газеты “Посейдон Ньюс”.
Вместо подписи Оська поставил две буквы: О.Ч. Норик поймет, а посторонним это ни к чему.
Письмо напечатали в разделе “Бесплатные объявления”. И Оська целую неделю жил надеждой. Однако Норик не откликнулся…
Но все это было потом. А в тот вечер, с мамой, Оська долго еще не спал. Рассказывал маме про сокровища Сильвера, про бриг “Даниэль”, про очерк Ховрина “Солнце в дыму”. Мама слушала внимательно и не говорила “пора спать”.
А позади этой долгой беседы они с мамой прятали тревогу. Папин самолет еще не одолел и половины пути. А самолеты в наше время… То и дело слышишь про них всякие сообщения…
Но для большого беспокойства уже не было сил. Оська уснул с шариком в кулаке, и как награда за горести и тревоги, опять пришел к нему “летящий сон”. Как он мчится над зелеными волнами — сквозь пену, радуги и солнечные брызги. И все было бы совершенно радостно, если бы не мешала темневшая перед глазами полоса.
4
Оське и Ховрину повезло. Ведь Сильвера могло не оказаться в своей пещере. Но Оська постучал висячим замком о решетку, и почти сразу во тьме коридора замаячил желтый свет. Сильвер вышел с фонарем.
— Иван Сергеич, здрасте! Вы меня помните?
— Оська…
— А это… Яков Сергеевич. — Оська почему-то постеснялся представить Ховрина по фамилии — Он из газеты “Посейдон Ньюс”.
Нельзя сказать, что Сильвер обрадовался корреспонденту.
— Ну, Оська… привел гостя. Если про меня напишут, сюда попрут любопытные. А мне это зачем?
— Не напишу, если не позволите, — пообещал Ховрин. — Хотя про вас я и так знаю, без Оськи. Про ваш иконостас газета писала дважды…
— То про иконостас, а то… Ну, пошли. Я, Оська, нашего пацана, Даниэля, можно сказать, совсем привел в прежнее состояние.
Все так же горели дрова в камине. Будто они там никогда не гасли. Мало того, в зале с фигурами тоже горел очаг. Блики метались по стенам со спасательными кругами и тросами, по деревянным рыцарям и дамам.
Даниэль был выдвинут из угла, его с трех сторон подпирали короткие жерди. Теперь деревянный мальчишка был наклонен вперед — наверно, так, как полагалось ему под бушпритом брига.
А правая рука… она будто выросла из обломка заново! Тонкие пальцы сжимали поднятый над плечом ключ.
Была рука светлее остального дерева, но это, если приглядеться. А вообще-то весь Даниэль был коричнево-орехового цвета. И он… помолодел, если можно такое сказать про мальчишку. Будто вырезали его лишь недавно. Сильвер убрал с фигуры мелкую щепу, заделал круглые дырки от морских червей, зачистил неровности. Кроме того, он отшкурил всю фигуру и заново покрыл ее морилкой и лаком. Одежда, ноги и руки Даниэля блестели, как обхлестанные встречной волной.
