Мушкетер и фея (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .TXT) 📗
— Ага…
— Если бы эту историю изложить прозой, получился бы увлекательный роман приключений. Правда, тогда бы он потерял свою поэтичность…
— Не… не надо роман, — неловко попросил Симка, словно Станислав Львович и правда мог превратить «Мика» в обычную повесть. Вроде «Капитана Сорвиголовы»…
— Не надо, значит, не будем, — посмеялся дед Мика. — Ну, давайте подумаем, как эту гаубицу закрепить на станке…
Он же и придумал (пока Мик и Симка старательно скребли в затылках и морщили лбы). Сделал из деревянных обрезков несколько клиньев и загнал их между трубой и чугунным кольцом рамы. Рама эта — литая, с завитками — вращалась в развилке и на подставке «вдоль и поперек». Дед сказал, что такая система называется «карданный подвес». Клинья не прибавили телескопу красоты, но зато трубу можно было поворачивать как угодно. И останавливать в любом положении.
Готовый телескоп решили установить на крыше сарая. Втащили туда широкий чурбак, на него водрузили подставку'. Полюбовались в окуляр на окрестности. Все виделось в расплывчатом по краям и перевернутом виде, но все равно душа радовалась.
До ночи укрыли телескоп старой клеенкой, прижали ее края кирпичами. Когда кончали работу, вкатил на мотоцикле Треножкин и заглох посреди двора. Наверно, каприз мотора его разозлил. Треножкин вскинул голову на кадыкастой шее.
— Что за фигню вы там громоздите? — При этом он сказал не «фигню», а покрепче.
— Это у вас фигня на колесах! — отозвался Мик (при этом опять же произнес не «фигня», а бестрепетно повторил слово Треножкина). — А у нас то, что надо…
Треножкин матюгнулся и поволок мотоцикл в свой сарай. А Симка и Мик спустились и пошли к деду. Потому что Симка уговорил Мика: пускай тот попросит Станислава Львовича прочитать стихи «Капитаны». Симке казалось, что в них будет такое же тревожное волшебство, что и в африканской сказке.
Мик без церемоний потребовал с порога:
— Дед, прочитай нам «Капитанов». Симка никогда их не слышал.
Симку съежило от такого нахальства Мика, но Станислав Львович, кажется, не удивился. Хмыкнул, оглядел каждого из приятелей, пригладил седую прическу. Сел на кровать, сделал двумя ладонями жест, словно подгребая к себе мальчишек. И те сели с двух боков — на колючем одеяле, у пропахшего «Беломором» и медицинскими каплями пиджака.
Станислав Львович обнял их за плечи.
— Я Серафиму хочу сказать… Мику-то я уже объяснял. В стихах есть непонятные слова, например «хартии». Это значит «указы», «законы»… Я потом подробно объясню, вы пока не перебивайте…
Он помолчал секунды три и начал глуховато говорить, глядя перед собой:
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей…
Он говорил ровно, ритмично и при этом покачивал Симку и Мика за плечи. И каждое слово отдавалось в Симке, словно звучало в глубине пустого гулкого корабля, за тонкой обшивкой которого шевелится похожая на жидкое зеленое стекло вода…
Наверно, потому, что Симка заранее готовил себя к сказке, стихи и окружали его морской звенящей сказкой.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса, —
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса…
Долго ли Станислав Львович говорил эти стихи, Симка не понял. Время шумело, как ветер в натянутых тросах. Наконец прозвучали заключительные слова — про «охранительный свет маяков», — и Станислав Львович замолчал, последний раз качнув Симку и Мика.
Симка пошевелил плечами, потер щеки, словно убирая с них соленые брызги. Сказал тихо и решительно:
— Я не верю, что он был заговорщиком против красных…
— Вот как? Почему? — Станислав Львович сбоку глянул Симке в лицо. Тот, разглядывая колени с неотскобленными до конца пятнышками печного лака, насупленно объяснил:
— Плохой человек не мог написать такие стихи…
— Логично… А ты считаешь, что все, кто не соглашались с красными, были плохие? А кто с белыми — хорошие?
Симка опять шевельнул плечом. Он понимал, что все не так просто. Пример тому — судьба первого маминого мужа, который был отцом Игоря. И многих-многих тысяч невиноватых, которых сажали и расстреливали. Про такие дела говорил Хрущев на знаменитом партийном съезде. Это ведь творили те, кто себя тоже называл красными. Но они были не настоящие революционеры, а пробравшиеся к власти после Гражданской войны преступники. А настоящих пересажали или перестреляли… Такая, по крайней мере, была в ту пору в голове у Симки «историческая схема».
Станислав Львович мимо Мика дотянулся до подушки, под которой лежала пачка «Беломора». Сказал внуку:
— Я только две затяжки, не скрипи…
Чиркнул спичкой, затянулся, пустив к окну дымную струю.
— На свете многое перепутано, братцы вы мои. В том числе и размалевка эта: белые, красные… Колчак был знаменитым полярным исследователем и талантливым минным специалистом, который ох как насолил в Первую мировую немцам. А теперь он злодей, зверь, враг трудового народа…
Симкины плечи затвердели.
— Моего дедушку колчаковцы чуть не замучили. Они его пытали за то, что помогал красным. Он был начальник станции…
Станислав Львович качнулся (Симка понял — он кивнул).
— Бывало такое… Но не исключено, что в ту же пору на соседней станции красные расправлялись с другим начальником. За то, что помогал белым. Я знаю, сам был в красной разведке… Причем оба начальника выполняли свой долг, не давали разрушить пути и пропускали по ним эшелоны… А те, кто с них сдирал шкуры, считали, что воюют за народное счастье. С двух сторон… Ты, Серафим, слышал про лейтенанта Шмидта? Мик-то слышал, я знаю…
— Конечно! Я читал… А в Ленинграде набережная Лейтенанта Шмидта есть, у нее стоят баркентины. Парусники…
— Ну вот… А у Шмидта был сын, Женя. В девятьсот пятом году ему исполнилось чуть больше, чем сейчас вам. Женя и отец вместе были на восставшем крейсере «Очакове», оба бросились в ледяную воду, когда крейсер раскалился от огня, обоих их тогда арестовали. Но Шмидта расстреляли, а сына отпустили. В то время еще не принято было расстреливать малолеток. Если в толпе, на площади, как Девятого января, это другое дело. Но осудить на смерть мальчишку за то, что был рядом с отцом, никто бы в ту пору не решился. Это уж потом рука не дрогнула расстрелять мальчугана-царевича со всей семьей… Ну, вот… Казалось бы, Жене Шмидту в семнадцатом году, когда случилась революция, самая дорога была в красные ряды. А он ушел к Врангелю. Был у него офицером, сапером…
— Почему?! — вскинул лицо Симка.
— Вот именно — почему? Видать, показалось ему, что у красных какая-то не такая правда, за которую погиб отец… Кстати, Петра Петровича Шмидта и трех матросов после казни закопали на острове Березань, а когда не стало царя, похоронили заново, с почестями, в Севастополе. И не красные перевезли туда их тела, а по приказу Колчака. Он тогда командовал Черноморским флотом… Запутанные дела, не так ли?.. Ну, это разговор у нас с вами личный, не для посторонних. Ты, Серафим, надеюсь, не будешь ни с кем делиться, о чем тут болтал старик Краевский? Хотя мне на старости лет бояться уже нечего…
— Я никому… — с полным пониманием пообещал Симка. — А про сына Шмидта… это всё вы откуда знаете?
— Да отовсюду понемногу. Как говорится, просачивается информация. И… — Он быстро взглянул на внука. (А тот опять вертел на пальце мяч, словно давал понять: рассказывай, что хочешь, я не против.) — По правде говоря, знаю это еще и от друга своего, Женьки Монахова. Он встречался со своим тезкой, с Женей Шмидтом, когда тоже был у Врангеля… Да, братец мой Серафим, так вот вышло. Оба мы старались выполнять свою клятву, что будем жить для счастья людей. И оказались по разные стороны фронта…
