Давно закончилась осада... (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книга жизни TXT) 📗
Капрал лежал в ряду других солдат, которых удалось вынести при отступлении. Тех, кто был ранен и умер не сразу.
А сколько осталось там, на глинистом склоне…
Мальчик постоял на коленях у головы дядюшки Жака. Плакал или нет, он потом и сам не помнил. Если и были слезы, то неосознанные, сами по себе. А главное было — мысли. Вернее, растущее п о н и м а н и е. В мальчика входило осознание закона войны. Это был закон Равновесия Смерти.
Главное в войне — не победа. Она может придти к той или иной стороне по воле случая или военной удачи. Она ничего не решает. Потому что обеим сторонам война несет смерти. Много смертей. Если убивают солдата в синем мундире, то убивают солдата и в зеленом — на другой стороне… Наверно, число убитых в разных армиях не всегда одинаково, но это не отменяет общего беспощадного равновесия.
И когда мальчик выстрелил в бородача, он убил дядюшку Жака.
Основное дело на войне — не побеждать. А убивать и умирать.
Зачем?
5
На следующий день было перемирие. Мальчик — усталый, с похолодевшей душой — вместе с сержантом Мельником ходил между траншеями и бастионом и через силу вглядывался в лица мертвых. Своих и т е х. Лица были похожие.
Он и раньше видел убитых, но старался не смотреть долго, защищал себя от страха и близости смерти. А сейчас он хотел п о н я т ь.
Убитые были похожи на живых, но в то же время уже не здешние, чуждые этой земле. Только если сохранялось на лице страдание, то еще земное. И в страдании — тот же вопрос: зачем?..
Трупы клали на носилки и растаскивали по разным сторонам.
Чужой усатый солдат в бескозырке с красным околышем потрепал мальчика по спутанным волосам.
— Эх ты, кроха. Тоже служивый…
Мальчик не понял слов чужого языка. Он не шарахнулся, не уклонился. Только затвердел…
Капрала Бовэ вместе с другими убитыми похоронили на солдатском кладбище, на тыловом склоне горы Эдуарда.
И война продолжалась.
Сержант Мельник отвел мальчика к старым знакомым — к артиллеристам. Чтобы тот опять не сунулся в атаку. Мальчик не спорил. И участвовать в штурме бастионов больше не стремился. Не боялся, а просто не видел смысла.
Он, как и раньше, помогал чистить орудия и подносил заряды. На войне как на войне. Но его не оставляло смутное ощущение, что там, за дымящимися брустверами вражеских бастионов такой же мальчишка вертится среди орудийной прислуги: таскает картузы с порохом, налегает на длинную ручку баника…
Однажды линию батарей объезжал командующий — блестели аксельбанты, колыхались перья над треуголками. Артиллеристы стали во фрунт. Командир батареи, раненный в руку доблестный лейтенант де Раш, представил командующему мальчика:
— Мой маршал, это самый юный участник недавнего штурма. В бою он свалил из пистолета противника-великана.
— Браво, маленький герой! — Маршал сильно склонился с седла (с плеча свесился пышный эполет) и потрепал мальчишку по щеке. Тот стоял, вытянувшись в струнку и вскинув подбородок. Маршал щелкнул пальцами. Перевитый серебряными шнурами офицер соскочил с коня, навесил на потрепанную куртку барабанщика медаль на трехцветной ленточке. Желтую, тяжелую, с вензелем императора.
Горделивое чувство на миг согрело мальчика. А потом: "Интересно, т о м у м а л ь ч и к у тоже дали медаль?"
Говорят, бывают юные барабанщики, сыновья полков — весельчаки, чертенята, шутники и танцоры, которые радуют солдат своей неугомонностью. Общие любимцы. Мальчик был не такой. Неразговорчивый он был, и ему нравилось смотреть на бабочек, которые даже сквозь вихрь войны залетали на батарею.
Любили его? Он не знал. Если и да, то не за бойкий нрав, а просто за то, что малолеток… Он и не искал ничьей любви, а привязан был только к дядюшке Жаку, да еще, пожалуй, к Катрин…
Теперь мальчик отгородился от всех постоянным молчанием. И хотел, чтобы скорее все кончилось.
А что будет дальше?
Дядюшка Жак ворчливо говорил: "Рано тебе солдатскую похлебку хлебать. Кончим воевать и поедем ко мне в Сен-Мишель. У меня там дочь, а у нее двое пострелят вроде тебя, только поменьше. Будешь за старшего. А муж у нее маляр, он тебя обучит этому делу…"
"Нет, я хочу быть барабанщиком…"
Теперь-то он с радостью бы ждал отъезда в Сен-Мишель, да вон как все поломалось…
Можно, конечно, остаться в полку. Но… зачем?
Несколько неудачных штурмов образумили армию императора. Теперь больше воевали не штыками, а лопатами. По ночам. Траншеи неумолимо приближались к бастионным брустверам, которые не смолкая громила доблестная дальнобойная артиллерия. У противника уже не было сил все время восстанавливать укрепления.
Наконец, когда от траншей до бастионов было всего полторы сотни футов, войска кинулись на яростный генеральный штурм.
В этот раз тоже не все удалось. Союзники на правом фланге — красномундирные батальоны ее величества — дружно откатились, не выдержав контратак. Но дивизия, в которую входил Второй Колониальный полк, в отчаянном броске взяла Главную высоту…
Мальчик не участвовал в штурме. На Высоту он попал, когда все уже было кончено. Его привело туда сумрачное любопытство. И смутное ожидание какого-то с о б ы т и я.
Оказалось, что бой здесь еще не совсем угас. Холм уже очистили от противника, но недалеко от вершины, в приземистой квадратной башне засел десяток защитников. Они надеялись, что высоту скоро снова отобьют, и метко палили из узких каменных амбразур. Полковой адъютант, махая платком, несколько раз подходил к амбразуре и предлагал "храбрым товарищам, которые до конца выполнили свой долг", сложить оружие. Адъютанта вежливо выслушивали, потом просили убраться и палили снова.
Наконец несколько отчаянных солдат, пригибаясь, побросали к башне вязанки хвороста и кинули в них факел. Взвился дым. Лишь тогда в амбразуру высунулся штык с белой тряпицей.
Хворост моментально раскидали.
Отошла кованая дверь, и появились закопченные, перевязанные защитники во флотских и пехотных мундирах. Впереди — молодой офицер без фуражки, с грязной повязкой на голове.
— Вы сдаетесь? — шагнул к ним адъютант.
— А вы сами не видите? — Флотский офицер сердито сунул ему в руки свою саблю.
— Могли бы сделать это и раньше, — хмуро, словно пряча виноватость, укорил его адъютант. — Столь бессмысленное сопротивление уже не геройство, а нарушение воинского этикета.
— А выкуривать противников, словно клопов, не нарушение воинского этикета? — огрызнулся моряк. И добавил тише: — Мы бы и не сдались, но с нами мальчик…
Мальчик был чуть повыше барабанщика. В бескозырке и рваном флотском мундире. Из-под околыша торчали белобрысые космы. Он смотрел устало, но без испуга. Вслед за остальными положил на землю штыком вперед длинное ружье, выпрямился, скрестил на груди руки. Встретился с барабанщиком глазами и… чуть улыбнулся.
Счастливый своей победой командир дивизии — такой же израненный и закопченный, как защитники башни, — подошел к пленным. Сказал, что восхищен их беспримерной храбростью и сегодня же снесется с командованием противника через парламентера: попросит каждого храбреца представить к награде. Затем приказал адъютанту отправить пленников в тыл и разместить с возможными удобствами.
…Бой по всей линии стихал. Война стихала… Противник добровольно оставил отбитые у войск ее величества бастионы. Удерживать их, когда потеряна основная высота, не было смысла.
Ночью войска противника без помех перешли на другую сторону Главной бухты по громадному наплавному мосту. Их пытались обстреливать, но без результата. А для преследования не было сил.
Уцелевшие жители города тоже уходили. Переправлялись кто на чем.
Город горел. Иногда гремели взрывы. Посреди бухты пылал запаленный зажигательной ракетой фрегат.
6
Защитников башни наутро отвели в длинное каменное здание флотских экипажей, уцелевшее в бомбардировках. От Второго Колониального полка назначили караульную команду — десяток стрелков. Мальчик напросился с ними.
