Тяпа, Борька и ракета - Баранова Марта Петровна (электронная книга .txt) 📗
Стоп! Мотор смолк, рама еще крутится.
Собака чувствует необыкновенную легкость, и ей кажется, что она неподвижно висит в воздухе. Она не замечает, как останавливается кабина.
— Жива? — шутливо спрашивает Дронов, заглядывая в люльку.
Жива! Но в каком виде… Дышит часто, растерянно моргает и слюны напустила целую лужу.
— Молодец! — говорит доктор и гладит вздымающиеся бока Кусачки. — Вот что значит быть дворняжкой и испытать в жизни то да се! Пудель не вынес бы таких неприятностей. Я знаю одного пуделя, — продолжает Дронов, обращаясь к собаке и внимательно осматривая ее, — так этот пудель умен, просто талантлив. Но весь свой талант тратит на пустяки: подает хозяину тапочки. Он бы не выдержал центрифуги.
— А она завтра выдержит? — спросила Зина.
— Выдержит.
Назавтра невидимка еще сердитее, Кусачке еще труднее. Она лежит в люльке головой вперед, и тяжесть наваливается прежде всего на голову. Кровь отхлынула к ногам. У Кусачки темнеет в глазах, она словно проваливается в пропасть — теряет сознание.
В следующий раз она летит задом наперед. И вместо черной пелены на нее наплывает красная, потому что теперь кровь ударяет в голову. Снова она без сознания. Ведь каждая клеточка тела давит на своих соседей, и кровь прежде всего подчиняется властной силе перегрузки.
Дронов знал, как чувствовала себя в кабине Кусачка. Знал и о черной, и о красной пелене. И по своему опыту, и по записям прибора акселерографа. Прибор чертил на бумаге зубчатую линию, похожую на неровный забор, и она рассказывала, сколько перегрузок вынесла собака (то есть во сколько раз увеличился ее вес) и сколько минут или секунд они действовали.
Еще Дронов знал, что лучше всего, когда невидимые силы атакуют летящего от груди к спине или, наоборот, от спины к груди, а полет вперед головой или вперед ногами — самый неприятный: испытатель теряет сознание.
И все-таки врач укладывал собак в свою машину и так и эдак. Следя за ними по приборам, Дронов мурлыкал песенку:
Зина сидела рядом с Дроновым и заполняла дневник тренировок. А самый точный протокол вели приборы: они записывали на ленте все перегрузки, которые атаковали собак и в грудь, и с боков, и сзади.
Зина не спрашивала Дронова, зачем они разрисовывают зубчатыми линиями сотни метров фотоленты. Она соображала сама: «Наверное, Дронов хочет сравнить записи. Вот полетит ракета, приборы доложат о самочувствии собак, запишут на новые ленты. Тогда Дронов берет те и эти ленты и узнает, какие невидимые силы набрасываются на космонавта в полете. Вот молодец!»
напевает веселый доктор. А Зина поглядывает на него уже с гордостью. Вот такие, как он, врачи и ученые провели тысячи и тысячи опытов и испытаний. Центрифуга крутила не только собак, но и закаленных людей — летчиков. Они безболезненно переносили до десяти — двенадцати ускорений в течение пяти — десяти минут. При этом они принимали удобную позу: перегрузки атаковали их в грудь или спину. А один испытатель — Зина слышала об этом в докладе профессора — надел легкий водолазный костюм, с головой погрузился в бак с водой, укрепленный на центрифуге, и несколько секунд переносил увеличение веса в тридцать раз!
В свободное время Дронов рассказывал помощнице о том, как катались в кабинах центрифуги обезьяны, лягушки, рыбки в аквариуме и даже знакомая всем по ботанике евглена зеленая. Обезьяны чувствовали себя, как человек. С аквариумом машина ускорила свой бег, и маленькие рыбки стали весить больше, чем крупные щуки. Бак с плававшими лягушками машина помчала еще быстрее, и пловчихи потянули на сто пятьдесят килограммов каждая. А с евгленой зеленой кабина-люлька понеслась как бешеная. Вес ее вырос в двести тысяч раз! Но евглена уцелела, потому что была в воде.
— Как это ни странно, — заключил Дронов, — а вода защищает от невидимых сил лучше всякой брони. Значит, можно придумать какую-нибудь камеру или костюм, предохраняющие от ударов и усиленной тяжести. Об этом писал еще Циолковский. А пока их не изобрели, наши четвероногие разведчики должны тренироваться, чтобы быть готовыми к космическим сюрпризам.
Кусачка каждый день превращалась в тяжелую собаку и снова становилась сама собой. Она не понимала, зачем это делается, но всякий раз была послушна. Когда кабина-люлька трогалась с места, Кусачка покорно укладывала голову на лапы и не противилась нажиму невидимой силы. В конце концов, как бы говорила ее поза, привыкаешь к любым странностям.
Даже во сне Кусачка переживала впечатления дня: двигала лапами и ушами, сдержанно лаяла. Стоило Вале, дежурившей ночью, подойти к клетке, как уши собаки — сначала одно, потом другое — вздрагивали, напрягались, поднимались и поворачивались в сторону человека. Оживал и тихо бил по полу хвост. Приоткрывались веки, и Кусачка встречалась взглядом со знакомыми глазами.
Валя гладила собаку, просовывая руку между прутьями, потом уходила. И тогда Кусачка спала спокойно до самого утра, лежа на левом боку, свободно вытянув лапы.
Самочувствие? Хорошее!
Журналиста Анатолия Евгеньевича Каратова пригласили на важные испытания.
В машине, по дороге в космический институт, он вспоминал историю завоевания человеком высоты. Статью надо было написать и сдать в редакцию к вечеру.
Прежде всего он расскажет о высотной болезни. О ней люди знали давно: всякий, кто взбирался на гору, чувствовал тошноту, головную боль, быстро уставал. А почему было так, никто не мог сказать. Но вот в конце XVIII века один французский физик решил лететь на шаре, наполненном горячим воздухом. В последний момент он передумал и посадил вместо себя в корзину барана, петуха и утку. Шар поднялся на пятьсот метров и опустился. Корреспондент газеты «Московские ведомости» сообщал восторженно из Парижа: «Животные остались живы и не сделались дикими!..»
А через сто лет произошла трагедия. Она взволновала весь мир. Опять над Парижем поднялся воздушный шар и приземлился недалеко от города. Когда люди подбежали к шару «Зенит», они увидели: два аэронавта мертвы, один в глубоком обмороке.
Еще в молодости Каратов нашел в библиотеке несколько страничек дневника Тиссандье — оставшегося в живых пилота воздушного шара «Зенит». Ни одна фантастическая книжка не растревожила Каратова так, как эти трагические записи.
Тиссандье писал, что в корзине летящего шара на высоте в семь километров закрывали глаза и начинали дремать его побледневшие товарищи. Было холодно, руки пилота коченели, но он упорно вел дневник. Очнувшись от обморока, аэронавты решили подниматься выше и сбросили балласт. Они чувствовали себя словно во сне: тело и разум ослабели. Об опасности они не думали. Наоборот, их даже радовало разлитое вокруг голубое сияние. На высоте в восемь километров Тиссандье потерял сознание…
Ученые строили тогда разные догадки.
Только Иван Михайлович Сеченов объяснил причину гибели французов: им было нечем дышать. Русский ученый назвал высоту, на которой погибли аэронавты, «порогом смерти». Теперь летчик-высотник не осмелится взлететь на восемь тысяч метров, не надев кислородную маску.
Сеченов. Менделеев. Циолковский. Русские ученые стояли у порога новой науки — космической медицины. Они первые оценили опасность низкого давления на высоте и подсказали, как можно бороться с этим врагом.
