Голубые капитаны - Казаков Владимир (читаемые книги читать txt) 📗

Длинный барак, где располагаются летная комната и учебные классы эскадрильи, стоял рядом с церковью. Поэтому Донсков думал, что не потребуется много времени на переход. И все же на разбор полетов опоздал. А время здесь, видно, ценили. Он это понял потому, как его встретил командир звена Батурин: привстав из-за стола, пожал руку, предложив сесть на свободный стул, продолжил разговор с пилотами, не обращая на замполита внимания.

— Накоротке последний вопрос… К нам прибыла новый пилот Луговая Наталья Владимировна!

В самом уголке, из-за дюжих спин, поднялась Наташа и привычным движением поправила пышные русые волосы. Все пилоты повернули головы в ее сторону.

— Экипажи у нас укомплектованы, так что ей придется полетать немного дублером. Кто выражает желание взять ее в экипаж?

Наташа улыбнулась. Обворожительно. Она ждала предложений со всех сторон. Ну хотя бы вон тот, долговязый, восхищенно вытаращивший глаза, непременно выставит свою кандидатуру в ее наставники. Но долговязый посмотрел и потупился. Отвернулись и другие. Молчали. «Эх, Наташа, — подумал Донсков, — в морской авиации действует закон моря: баба на боевом корабле — беда! И здесь, наверное, также. Да и свяжешь ты экипаж по рукам и ногам. Не выругайся при тебе, комнатку на точке тебе отдельную, тяжело будет — запищишь…»

— Нет желающих? — спросил Батурин.

— Мороки с ней, — прогудели из заднего ряда.

— Это с кем морока? — вскинулась Наташа и покраснела. — Я что, не летала? Это за вами глаз да глаз нужен, мальчики! По утрам не умываетесь на точках. Не возражай ты, непричесанный, — махнула рукой на Богунца. — Сядь! Сядь! Не умываетесь, потому что времени не хватает, спите долго. Карты, шахматы и девчата рано ложиться вам не дают. А я это устраню. В грязных рубахах ходите, Аэрофлот позорите. Научу стирать! Едите всухомятку…

— Стоп, Наталья Владимировна! — досадливо прервал ее Батурин. — Помалу назад! Еще два-три слова, и я не ручаюсь за ваше место в любом экипаже. Будем считать, что вы рассказали про других мальчиков, не про наших. Наши хорошие. Ну, — еще раз осмотрел пилотов, — хватит торговаться, приглашайте в свой экипаж… Не желаете? Боитесь, бороды она вам обреет? Тогда, Наталья Владимировна, выбирайте сами.

— Хочу к художнику! — быстро сказала Наташа.

Секунда молчания, и… взрыв безудержного хохота. «Все девки к нему льнут!», «Губа не дура», — в общем шуме раздались возгласы. И парень, тот, долговязый, который восхищенно таращился на девушку, был вытолкнут в проход между стульями.

Подняв руку, Батурин остановил гомон, обратился к нему:

— И не стыдно отказываться, Богунец?

— Мы… Я храплю, здорово храплю, Николай Петрович! Ей не понравится… Она сбежит, — еле сдерживая смех, тонким голосом лепетал Богунец.

— Товарищ командир, да это не он. Не его я имела в виду! А он пусть… храпит!

— Наталья Владимировна, вы сказали, что хотите к художнику, а Художником у нас кличут Антона Богунца за его различные художества. И не беспокойтесь, летчик он приличный. Закончили?

— Нет! — упрямо сказала Наташа. — Я имела в виду настоящего художника, того, кто рисовал в клубе оленя с облаком на рогах. Вас, товарищ командир!

Все пилоты быстренько подняли руки, поддерживая девушку.

— Ну что ж… тогда последний вопрос. — Чувствовалось, Батурин еле сдерживал недовольство. — Старый редактор стенной газеты заболел, и, кажется, надолго. Нужен новый. Выбирайте. Я предлагаю оказать доверие товарищу Луговой, надеясь, что газета наша станет острой. Будут другие предложения?

Все опять поспешили проголосовать «за». — Тогда свободны… Готов к разговору с вами, товарищ замполит. Задание командира эскадрильи получил, но сначала несколько вопросов, если не возражаете.

— Не церемоньтесь, Николай Петрович. Считайте на сегодня меня своим учеником.

Батурин подождал, когда все пилоты вышли из комнаты, поднялся из-за стола, подошел и сел рядом с Донсковым. Вначале их разговор походил на допрос. Батурин спрашивал, а Донсков отвечал коротко и отрывисто.

— Налет на вертолете?

— Три тысячи часов.

— Общий налет?

— Около четырех.

— К каким работам допущены?

— Ко всем.

— Какой тип вертолета вам больше по душе?

— Ми-4.

— Где квартируетесь?

— Пока в гостинице.

— Можете ли завтра приступить к тренировкам?

— Хоть сейчас.

— Отлично, прошу в комнату предварительной подготовки.

Они прошли в другую комнату, залепленную по стенам схемами, картами, красочными выписками из летных документов. Макеты под стеклом. Застекленные шкафы с ветрочетами, навигационными линейками, планшетами и пачками штурманских бортжурналов стояли в ряд напротив окон. Над шкафами во всю длину комнаты — рисунок вертикального разреза Хибинских гор, под ним метеорологическая справка:

«Ишь ты! — подумал Донсков, — почти триста дней в году нелетных!»

Батурин подошел к большой карте Кольского полуострова, точно такой же, какая висит в кабинете комэска, и, взмахнув указкой, начал говорить как по писаному. Донсков прислушивался, как таяла льдинка в его голосе, и замполиту казалось, что он говорит не о районе воздушных перевозок, не о спасательной зоне, а о месте, в котором родился и лучше которого нет на свете.

— Если вы хотите летать, принося пользу и сохранив голову, — говорил Батурин, — то должны любить этот уголок земли, почитать его хозяев, изучить повадки капризной погоды. Полуостров раскинул свои земли на сто тысяч квадратных километров, и каждый километр вы должны знать, как двор своего отца. Сверху вы увидите голубые Умбозеро, Иманрду, Ловозеро, из них рвутся реки, они рассекают тундру и нагорья, но у каждой свой курс бега. Поной и Варгуза, пробежав четыреста верст, ныряют в Белое море, а Воронья, например, тащит воду в море Баренцево. Запомните — пригодится при потере ориентировки, от чего здесь никто из нас не застрахован. Моря дышат циклонами, но даже если вы дастся приличная погода, будьте начеку.

Он рассказывал о полуострове почти с теми же интонациями, как и вчера Горюнов. И не только они, а и те пилоты, о которыми Донсков уже успел побеседовать, знали до камешка и, видно, любили свой край.

— И еще: не забыли вы заповеди вертолетчика при посадках в горах и на лесные поляны?

Донскову было интересно слушать, и он не стал утверждать, что знает их.

— «Хоть ты и не обезьяна, но всегда помни: в полете у тебя длинный хвост», «При посадке в лес передвигай глаза на консоли!», «Если «шаг-газ» стал «резиновым», значит, земля падает на тебя!» — сказал Батурин, и перед Донсковым память воскресила случаи, когда вертолетчики, забыв, что у их машин длинные хвостовые балки, ломали винты о деревья, концы лопастей превращались в мочалки из-за плохой осмотрительности и расчета. Перед ним встали битые в лесу вертолеты из-за перетяжеления винта на посадке. Мудрые заповеди выработали Время и Опыт.

Через два часа Батурин с Донсковым поднялись на вертолете. Выполнив несколько стандартных полетов по кругу, пошли в «зону». Пока набирали тысячу метров над аэродромом, Батурин курил, откинув голову на верхний обрез спинки сиденья. Неожиданно сказал с нарочитым равнодушием:

— Ястреб как летит? Элегантно, с достоинством, стриж проносится стремительно — только его и видели. А курица? Невысоко, недалеко, неуклюже: много энергии тратит.

Он уколол замполита за чрезмерное старание. И пожалуй, был прав. Донсков сделал первые полеты четко и грамотно, но как ученик. А Батурин хотел увидеть его почерк, манеру полета, достоинства и недостатки раскованной техники пилотирования.

Вираж на вертолете — трудный элемент, уж больно много разных по направлению аэродинамических сил стараются его выбить из правильного законченного круга. Донсков про крутил пару виражей с разрешенным креном в двадцать градусов идеально, потом заложил крен сорок пять. На Батурина не подействовало. Его безразличие царапнуло Донскова, и он, разогнав скорость, завалил вертолет набок. Тюльпан несущего винта встал к горизонту под восемьдесят градусов, и пилотов сильно прижало к креслам. Карие глаза Батурина почти спрятались под веками, и из узких щелок он метнул острый взгляд на приборы. «Ведь не удержит машину!»— подумал он, а Донсков вырезал в небе невидимый чистый круг и торжествовал. Из левого виража переложил вертолет в правый, завершил восьмерку и с чувством собственного достоинства взглянул на Батурина. Голова его опять была откинута на спинку пилотского кресла, глаза полузакрыты.