Расмус, Понтус и Растяпа - Линдгрен Астрид (книги хорошего качества txt) 📗
– Эй, Растяпа, нельзя! Пойдём-ка лучше посмотрим, не гуляет ли Тесса.
Это был чистой воды манёвр только для того, чтобы Растяпа позволил надеть на себя ошейник. Тесса была короткошёрстная такса, к которой Растяпа питал симпатию и которая действительно выходила на прогулку как раз в это время. Растяпа очень любил эти утренние свидания. А вот Расмус – нет. С Тессой обычно гуляла ужасная белобрысая девчонка по имени Марианн. Мало того что она была девчонкой, что уже само по себе недостаток, так она была ещё и болтливой девчонкой! А этого Расмус не выносил. Абсолютно. Когда из-за собак им приходилось встречаться, и Марианн начинала болтать, Расмус точно терял дар речи. Он отвечал односложно и равнодушно, а взгляд устремлял вдаль, только чтобы не видеть Марианн Дальман.
– Понимаешь, терпеть не могу девчонок, – сказал он Растяпе, – и это к лучшему. – Он секунду подумал, почему это к лучшему, и попытался объяснить. – А то если бы я её не ненавидел, вдруг она начала бы мне нравиться, а мне это вовсе не нужно… Вот поэтому я и её терпеть не могу.
Но на этот раз ему повезло, Марианн не было видно, так что вся улица оказалась в полном его распоряжении. Правда, Растяпа слегка приуныл, когда они свернули прочь от калитки Дальманов, но Расмус на радость Растяпе пустился бегом, и тот охотно помчался за хозяином.
Расмус вдруг почувствовал, какое сегодня чудесное утро. Обычно он не очень любовался красотами природы, но тут вдруг заметил, что их маленькая улочка какая-то особенно уютная. Он жил на этой улице всю свою жизнь и видел её во все времена года: и осенью, когда идёшь в школу, и под ногами шуршат сухие листья, а на тротуаре валяются каштаны, и зимой, когда на заборах лежат большие мягкие снежные шапки, а малыши в садах лепят снеговиков. Но никогда здесь не было так уютно, как сейчас, в мае. Не то чтобы он слишком разглядывал окрестности, нет, просто вдруг испытал какое-то особое ощущение от всех этих цветущих яблонь, птичьего щебета и зелёной травы с нарциссами. Это всё он и называл уютом. И ещё подумал, что, может, не такая уж и глупая выдумка всегда жить на одном и том же месте, если это место похоже на их зелёный домик в такое вот майское утро.
Весело насвистывая, Расмус зашагал дальше, свернул за угол и направился вдоль колючей изгороди к ещё одной знакомой калитке. Здесь он на минутку остановился поглядеть на большой белый дом, почти теряющийся в зелени двух высоких вязов и яблоневом цвете.
Расмус похлопал Растяпу по спине:
– Смотри, Тяпа, здесь живёт восьмое чудо света – Юаким.
Растяпу это не интересовало. Если бы хозяин остановился перед калиткой Дальманов и сказал: «Здесь живёт восьмое чудо света – Тесса», тогда бы это, пожалуй, чего-то стоило… Но Юаким! Растяпа потянул поводок вперёд.
– Нет, Тяпа, нам пора домой, – вздохнул Расмус, – не то я опоздаю в школу.
Они бежали всю дорогу и наконец, запыхавшись, влетели в кухню.
Приккен сидела за кухонным столом перед чашкой чаю.
– Привет, – сказал Расмус.
В ответ последовало что-то невразумительное. Расмус начал готовить себе завтрак: сварил какао, поджарил гренки. Он насвистывал, разговаривал с Растяпой, и прошло довольно много времени, прежде чем он заметил, что с Приккен творится что-то неладное. Папа обычно говорил, что по утрам Приккен поёт как птичка – чего нельзя было сказать про сегодняшнее утро. Она сидела, склонив голову над чашкой, и, похоже, плакала.
– Эй, у тебя что, сычуг болит? – сочувственно спросил Расмус.
– Оставь меня в покое, – отрезала Приккен, вздохнула и снова умолкла.
Расмус забеспокоился:
– Что случилось, почему ты вздыхаешь?
Приккен подняла голову, в глазах у неё стояли слёзы:
– Ты не можешь чуть-чуть помолчать? Пей своё какао и не болтай.
Расмус послушался. Он тихо сел и начал есть, но краем глаза то и дело поглядывал на сестру, и его беспокойство росло. Он любил, когда все радовались, и не выносил, если кому-то из домашних было грустно, да ещё по непонятной причине. Конечно, Приккен часто выводила его из себя, а поскольку характер у неё был такой же бешеный, как и у самого Расмуса, ссорились они яростно. И всё же Расмус любил сестру гораздо больше, чем могло бы показаться, и совершенно не мог видеть, как она сидит, уставившись в чашку, словно на плечи ей вдруг свалились все горести мира.
– Приккен, пожалуйста, скажи, что случилось? Я же волнуюсь. Чего ты плачешь?
Приккен снова подняла заплаканные глаза и потрепала Расмуса по щеке, точно хотела сначала сказать жестом то, что после сказала словами:
– Прости, братик. Ты не волнуйся. Просто между мной и Юакимом всё кончено.
Расмус почувствовал огромное облегчение.
– Всего-то? – удивился он. – И ты из-за этого? Ты же меняешь их как перчатки.
Приккен горько улыбнулась:
– Ты ещё слишком мал, чтобы понять. Ты не знаешь, как я люблю Юакима.
Тут глаза у неё потемнели:
– Точнее, любила. Теперь я его ненавижу. Он сломал мне жизнь.
– Сломал жизнь? – ужаснулся Расмус.
– Да, сломал. И испортил мне весь вечер.
Расмус молчал. Если хочешь что-то узнать, не спрашивай лишнего.
– Он просто дурак, – горячо проговорила Приккен.
Расмус закивал:
– Конечно, я всегда так считал.
Но вот этого уже не стоило говорить. Приккен возмутилась:
– И вовсе он не дурак!
Потом ещё секунду подумала, и глаза у неё стали ещё темнее:
– Да нет, дурак. Самый настоящий. Видеть его больше не хочу. Могу рассказать, что случилось, если тебе интересно.
Расмус заверил, что ему интересно. И Приккен с негодованием начала рассказ.
Оказывается, у отца Юакима была коллекция старинного серебра, самое большое собрание в Швеции, и в этой коллекции был кофейник семнадцатого века, который стоял себе за стеклом в маленькой комнате… Вот чёртов Юаким!
– И что он сделал с кофейником? – заинтересовался Расмус.
– Глупый, при чем тут кофейник, – отмахнулась Приккен.
Однако выяснилось, что другой парень, по имени Ян, тоже из ансамбля «Синг-Сонг», влюбился в Приккен.
– Так, может, тебе пока влюбиться в него? – предложил Расмус.
– В Яна-то? Он дурак ещё хуже Юакима. Да и вообще, хватит с меня!
Словом, этот Ян захотел посмотреть на кофейник, и они с Приккен пошли в маленькую комнату, и Ян… Боже, вот болван!
– Что, он разбил кофейник?
– Ну что ты привязался к кофейнику?! Он поцеловал меня, вот что он сделал!
– Ужасно, – согласился Расмус.
И как раз тут Юаким вошёл в комнату и всё неправильно понял. Он решил, что Приккен сама захотела целоваться.
– Сама захотела целоваться, – повторил Расмус, точно не поверив своим ушам. – Кому такое взбредёт в голову?
– Я же говорю, он дурак, – продолжала Приккен. – А знаешь, что он сказал Яну? «Можешь целовать Приккен сколько влезет, только не в моём доме. Использованные вещи мне здесь не нужны!» – Голос у Приккен задрожал: – «Использованные вещи», ты представляешь?
– Ну так и хорошо, что ты от него избавилась, – недоумённо ответил Расмус.
Тут Приккен снова расплакалась:
– Ах, ничего ты не понимаешь, ты ещё слишком мал!
Это Расмус уже и сам заметил. Он намазал на хлеб масло и джем и собирался отправить всё это в рот, как вдруг до него дошло:
– Ой, так ведь теперь ты тоже попадёшь в «Формуляр ненужных вещей»!
– Этого-то я и боюсь, – простонала Приккен. – Лучше умереть, чем торчать в этой кошмарной тетрадке со всеми остальными дурами!
– А ты бы попросила назад свою фотографию, – сказал Расмус.
– Я так и сделала, – кивнула Приккен. – Но он только ехидно рассмеялся и сказал, что оставит её на память. Он сказал… – И Приккен опять принялась плакать.
