Чужаки - Вафин Владимир Александрович (книги без регистрации бесплатно полностью txt) 📗
Я много раз встречался с пацанами, прошедшими «спецуху», и каждый раз ужасался их рассказами о «жизни» в училище. В письмах они писали о рабском житье в спецучреждениях, о том, что они пережили и испытали. «Будь ты проклята, «спецуха»! — со злобой и ненавистью говорили они. Они — потерянное поколение со шрамом в душе.
В приемнике-распределителе для несовершеннолетних есть еще одна группа, называемая второй. Здесь находятся дети, у кого родители лишены родительских прав. В приемник их часто привозили голодных, раздетых и больных. Иногда встречались семьи, в которых жили дети от разных отцов. И в приемнике находились добрые сотрудники, которые отогревали их. Постепенно они оттаивали, переставали дичиться всех. Страшно было слышать, что некоторые из них здесь впервые узнали, что такое суп и котлета, потому что в семье они жили, в основном, на жареной селедке. К таким детям относились более внимательно и заботливо.
От того, что они рассказывали о своих горе-мамашах, сжималось сердце. Изо дня в день они видели только беспробудное пьянство с чужими дядями, слышали только брань и стискивали зубы от слез и боли, когда их били. Часто им было нечего есть, не во что играть.
Во время болезни их никто не лечил. Они были виноваты уже в том, что родились, что тоже хотят жить. Их часто бросали в доме под замком, подкидывали, порой убивали.
Нет у нас такого закона, по которому можно судить мамаш-акул, отцов-изуверов за бесчеловечное отношение к своим детям, которых они бросают, обрекая на голод и казенное детство, доводя до болезней. А он необходим, этот закон.
Скольких малышей сдал я в интернаты и детдома! Среди них были и сироты, и дети, отстающие в развитии.
Во вторую группу доставляли и детей-бродяг, которые колесят по стране, живут на вокзалах, просят милостыню по поездам, совершают кражи. Они убегают из дома от нелюдей-родителей, которые избивают их чем попало; сбегают из интернатов, в которых их тоже бьют и «старшаки», и воспитатели. Все они бегут от невыносимой жизни, становятся беспризорниками, «бичами». Их ловят на вокзалах, станциях, в портах и привозят в приемник, откуда они порой не хотят возвращаться домой, когда за ними приезжают. Но чаще за ними не приезжали, и нам приходилось везти их. Тогда мы становились невольными свидетелями их убогой жизни, видели голодных малышек на грязном полу. Когда беглеца привозили в интернат, у него отбирали одежду, чтобы не сбегал. Сколько раз я пытался помочь им, обездоленным, стараясь поговорить с родителями, с воспитателями. А в ответ слышал от родителей пьяную брань и получал от педагогов жалобы, которые приходили на службу в письменном виде. Однажды один пьяный папаша сказал нашему сотруднику, который привез его сына:
— Да, паря, у тебя работа хуже, чем в милиции!
Мы привозили беглецов, но они снова убегали и радовались своей свободе, пока не попадались на глаза милиционерам. Потом они переходили на первую группу, как совершившие кражу...
Частенько в приемник попадались ни в чем не повинные дети, которые ехали одни, например, к больному отцу или на каникулы к бабушке... Для них приемник казался поистине страшным местом. Как должны себя чувствовать дети, которые приехали из пионерского лагеря «Орленок» и после ласкового моря вдруг оказались за решеткой, потому что их никто не встретил? Чего только они не навидались, пока за ними не приехали! Все они невольно оказывались жертвами закона о милиции и различных постановлений, которые гласят, что подростки, не достигшие восемнадцатилетнего возраста, не имеют права самостоятельно переезжать из одной местности в другую. Если вдруг подросток оказывался один в пути или на вокзале, то его задерживали и доставляли в приемник. Уже с порога они слышали грубые крики:
— Андреев, придурок, ты долго еще будешь бегать? А, Каныгин, опять сбежал, недоумок? Мы тебя долго будем домой отвозить?
Начальник же порой успокаивал инспекторов:
— Пусть бегает для плана,
Да, Челябинскому приемнику нужен был план, чтобы всегда в Министерстве быть на хорошем счету и не попасть под сокращение. Время от времени здесь устраивали даже рейды по отлову детей на вокзале, называя это «борьбой с безнадзорностью».
Вместе с мальчиками в приемнике находились и девочки, которых привозили с вокзала, где они предлагали себя на ночь, или просто карманницы. Встречались здесь и насильницы, да, те, которые насиловали парней. В группе были девчонки, участвовавшие в кражах и разбоях. Некоторые из них отличались особой жестокостью.
Помню двух сестер, которых добрые люди взяли из детдома. И, может быть, жили бы эти девочки в мире и согласии с приемными родителями, если бы не случилось непредвиденное: могли ли предполагать их приемные родители, что однажды учитель физкультуры совратит одну из сестер, которой едва минуло 15 лет. После этого случая девочка, испытавшая близость с мужчиной, отобьется от рук, начнет разыскивать своего насильника, которого в двадцать четыре часа выдворят из Аргаяша, и она, прихватив с собою сестру, станет домогаться мужчин, совершать кражи, хулиганить, жить по подвалам. В одном из подвалов они с сестрой чуть не насмерть забили мальчишку, сбежавшего из интерната, прижигали ему тело сигаретами, заставляли ползать голым по стекловате.
Насилие и жестокость могут породить только жестокость.
Но среди девчонок были и такие, которые оступились нечаянно, но безжалостный меч «правосудия» был неумолим, и они оказывались в спецучилищах, где порой было пострашнее, чем у парней, по своей жестокости. Все они рано начали половую жизнь. Они прятались с пацанами в подвалах, попадали в руки сутенеров и, если уж было невтерпеж, шли к солдатам и курсантам. После мы их доставляли в больницу строгого, режима (БСР), где они лечились от венерических болезней.
К нам в приемник доставлялись беглецы из спецучилищ и дезертиры из армии. Вспоминается мне один бродяга. Он вместе с двумя дружками сбежал из спецучилища, но этот побег обернулся для них трагедией. Одного из них зарезали пьяные проводники, другой, прыгая с поезда, попал под колеса и стал калекой. Лишь третьему «повезло». Он остался цел, но от всего увиденного у него помутился рассудок.
Подростков привозили в приемник-распределитель днем и ночью, некоторых, как матерых преступников, в наручниках, нарушая закон. И с первой минуты, после проверки документов, начинался унизительный обыск. В урну летело все, что находилось в карманах задержанного: сигареты, спички, записные книжки. Бесцеремонно рвались фотографии, письма. Однажды сам начальник принес молоток, чтобы разбить значки. Некоторые вещи бесследно исчезали. При осмотре в кабинете врача от него можно было услышать такое, что руки невольно сжимались в кулаки от обиды и безысходности.
Попавшему сюда приходилось столкнуться с тем, что больно ранило душу, унижало человеческое достоинство и озлобляло. Например, стрижку «под нулевку» многие воспринимали здесь в штыки. Тем, кто сопротивлялся, выкручивали руки, иногда могли ударить ногой в живот. Старая, заношенная одежда, в которую облачали ребят, вызывала отвращение. Редко им попадало что-нибудь новенькое.
Того, кто в столовой осмеливался высказать недовольство, повар мог обложить отборным матом, а за пререкания и того хуже — стукнуть поварешкой или палкой по голове.
В инспекторской подросткам учиняли допрос. Инспектор при этом нередко срывалась на крик. За упрямство немудрено было попасть в «дисциплинарку», темную комнату с крохотным окошком, без кроватей и стульев, только с поднятой над полом площадкой, на которой на голом матраце без простыней и пододеяльников, спал ночью воспитанник приемника (утром матрац, одеяло и подушка отбирались). В «дисциплинарке» подростки должны были находиться по трое суток, лишенные общения, игр. Иногда их выводили на прогулку. Питались они тут же, разместившись на полу. Пацаны называли «дисциплинарку» «тюрягой». Время там тянулось мучительно медленно. Каково же было одному из подростков, которого начальник за разбитое стекло продержал в «дисциплинарке», нарушая закон, девять суток!
