Муха и влюбленный призрак (Муха и тени забытой пещеры; Сокровище забытой пещеры) - Некрасов Евгений Львович (библиотека книг txt) 📗
Глава IV
ЯКОРНАЯ СТОЯНКА ДЛЯ МОРСКОГО ВОЛКА
Дед сидел в саду под персиковым деревом. В зубах сигара чуть поменьше велосипедного насоса, ноги на столе, в траве, под рукой, — стакан чая со льдом. Если полжизни прожить в Америке, нахватаешься тамошних привычек.
— Хай, Муха, — он шутливо козырнул.
— К пустой голове руку не прикладывают, — буркнула Маша. — Мой генерал, ты хоть раз в жизни надевал форму?
— Надевал, когда курсантом был. И в академии придется надевать для солидности. А ты чего такая хмурая, двойку получила?
— Четверку. С Петькой пополам.
У Деда брови поползли на лоб.
— Правда?
— Это все Петька! Списал у меня и не признался. А Деревяныч видит, что у нас одна и та же ошибка…
— И расстрелял вас пред строем, — догадался Дед. — Не всегда справедливая мера, но дисциплину в войсках поднимает.
— Главное, двоек было полно, а в журнал он поставил только мне и Петьке, — пожаловалась Маша. — Наверное, «контру» будут переписывать.
— Ну и вы с Петькой перепишете.
— А толку? Среднее арифметическое между двойкой и и пятеркой — три с половиной. Чтобы по-настоящему исправить «пару» на пять, нужно восемь пятерок!
Дед неторопливо дотянулся до стакана в траве, поднял и отхлебнул. Ну и гадость — чай со льдом!
— Значит, получишь восемь пятерок. За глупости надо платить, — изрек Дед, как будто отдавал приказ.
— Это не моя глупость, — буркнула Маша.
— А я и не сказал, что платить надо только за свои глупости. Чаще как раз наоборот: один сглупил, а другие расплачиваются, и хорошо, если двойками, а не жизнями… Прости его, Муха, — добавил Дед. — Мы же скоро уедем в Москву. Зачем вам с Петькой отравлять друг другу последние дни?
— Дед, а ты уговорил маму? Переезжаем?
— Пока нет. Вот станут мне давать квартиру и спросят: на одного или на троих? А я спрошу ее. Уверяю тебя, она не сможет отказаться от квартиры в Москве.
— А как же наш дом? — спросила Маша.
— Дом придется продать.
Маше стало жалко их замечательного домика с покосившимся углом, с круглыми, как меховые шарики, мышками и котом Барсом. Кот жил здесь еще при старых хозяевах и останется при новых, и так же будет спать на их постелях, воровать молоко и получать за это тряпкой. А Маша уедет и уже никогда не проснется от шепота листьев в саду, не увидит на подоконнике истекающий соком персик, сорванный ночным ветром. А девочки? А Петька, в конце концов? Как же она бросит всех и поедет учиться в чужой школе, с чужими людьми?!
— И мы никогда-никогда не вернемся?! — спросила Маша, чувствуя, что у нее дрожат губы.
— Почему же? У меня будет большой отпуск, у тебя — каникулы. Приедем и снимем у кого-нибудь летний домик.
— А в Москве я буду с девочками переписываться, — повеселела Маша.
— Конечно. Может, и к нам кто-нибудь приедет.
— А тебе большую квартиру дадут? — спросила Маша, прикидывая, как разместить гостей. Наташку надо позвать обязательно.
— Да уж не двухкомнатную, ведь я как-никак генерал… Это вроде молочного зуба, — добавил Дед. — Он все равно выпадет, и лучше потерпеть боль, но вырвать его вовремя, чтобы новый рос прямо.
— Я потерплю, — сказала Маша и ушла к себе.
Записка Евгень Евгеньича лежала у нее в столе, дожидаясь Толича, который, похоже, не приедет никогда. Маша помнила ее наизусть, но перечитала пне раз. Ничего нового: список фильмов и плакатов, и в конце — «ключ под Сократом. Толич! Можешь сам убедиться. Я дошел до № 5. Не будь свиньей, дождись…». Продолжение легко угадывалось: дождись меня. Мол, вместе спустимся в подвал и пойдем дальше. Но одно коротенькое слово можно было уместить в уголке. Если Евгень Евгеньич залез на следующий листок, значит, написал еще по крайней море строчку.
Скорее всего, эта строчка и объясняла, как найти КАМЕНЬ.
Тот самый камень, который больше ста лет назад отодвинул миллионщик и контрабандист Никита Бобрищев, отправляясь в свой последний тайный поход к берегу моря.
Тот самый камень, из-за которого дул сквознячок, гасивший спички у Боинга.
Непонятно, как его разыскал Евгень Евгеньич. Не лазил же на карачках под партами, чтобы простучать стены подвала. Но — разыскал и первым после Бобрищева проник в катакомбы…
Весной и по осени, после ливней, в оврагах появляются размытые водой провалы. Их сразу же засыпают, чтобы не лазили дети. Если успеешь заглянуть в такой провал, увидишь тоннель с ровными стенами из сплошного изжелта-белого ракушечника. В Укрополе из него сложены все старые здания, от особняка Бобрищева до сараев. Ракушечник добывали столетие за столетием, пробивая в каменной толще тоннели и оставляя для опоры стены, чтобы свод не рухнул на головы шахтерам. Тоннели ветвятся и поворачивают в самых случайных направлениях, уходя то вниз, то вверх и там сплетаясь в новые лабиринты. Это и есть катакомбы. Никто их как следует не знал и не знает.
Сейчас ясно, что один из таких тоннелей вел из подвала бобрищевского особняка к берегу моря, где разгружались шаланды с контрабандным грузом. Маша поспорила бы на мотороллер против жевательной резинки, что при жизни миллионщик никому не открыл свою тайну. А когда летел с обрыва, было уже поздно. Наверное, в катакомбах и сейчас лежат ящики с истлевшим турецким табаком и бочонки с ромом.
Евгень Евгеньич дошел до какого-то № 5. Что это такое? Далеко или близко?
И другое время Маша дождалась бы, когда историка выпишут из больницы, напросилась бы с ним в
катакомбы. Мол, одному вам идти опасно, возьмите нас хотя бы у входа постоял, — Петьку, Боинга и меня. Но сейчас счет пошел на дни. Занятия в Академии разведки уже начались. Деда там ждут, и он все чаще спорит с мамой из-за переезда. В конце концов терпение у него лопнет, и Дед нажмет на маму, как умеет, по-разведчицки.
Нет, надо идти в катакомбы завтра же. Парты из подвала уберут (все-таки подозрительный этот пожарный!). Спичка Боинга уже не торчит в щели, раз Евгень Евгеньич отодвигал камень. Но стоит поводить у стены пламенем свечи, поймать сквознячок — и вход в катакомбы будет найден. Вот удивятся мальчишки!
Пришел Петька и, не заглянув к Маше, уселся с Дедом в саду. В открытое окно доносились их мужские разговоры:
— Николай Георгич, а «ПБ»?
— Устаревшая конструкция. Выстрел глушится, а лязг затвора слышен на пятьдесят метров.
— А «глок»?
— Ничего не могу сказать. Я, как и ты, видел его только в «Крепком орешке-2» у Брюса Уиллиса.
— А «МСП»?
— Вот он абсолютно бесшумный. Но конструктивно пистолетик никакой, вроде охотничьей двустволки.
Петька относился к Деду трепетно. Уговаривал но носить форму. Раз он генерал, считал Петька, то должен стоять с головы до ног в орденах и командовать уходящими за горизонт шеренгами бойцов.
К голосам в саду прибавился еще один — уверенный, басистый. Маша расслышала громкое: «Хозяева, можно к вам?» Потом незнакомец зарокотал, как прибой: «Ш-шу-р-ры, ш-шу-р-ры». Дед отвечал коротко, чаще всего «да», «да», потом сказал:
— Петр, иди к Маше, мы с тобой еще успеем поговорить.
Маша для скорости вылезла в окно. Ее-то Дед не отсылал. Да и Петька будет с ней, и получится, что приказ он выполнил: пошел к Маше.
Рядом с Дедом сидел человек в белой рубашке с черными погонами торгового моряка. Он тоже положил ноги на стол и дымил как паровоз, только не сигарой, а трубкой. Дед поглядывал на него и улыбался.
— Пускай остаются, я не против детей. — Моряк выпустил бублик дыма. — Ваши?
— Частично, — ответил Дед.
— Ну что же, — сказал моряк. — Эта якорная стоянка как раз для меня. Я поживу здесь немного. Человек я простой: ром, свиная грудинка, яичница — вот и все, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны корабли, проходящие по морю…
Маша с Петькой переглянулись: ничего себе! Ром ему с грудинкой! Моряк хитро улыбался.
