Дела и ужасы Жени Осинкиной - Чудакова Мариэтта Омаровна (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗
Фурсик пока не выяснил, продолжал ли мир покупать лахорские ковры или их производство после этого заглохло. Он часто рассматривал карту Пакистана, как будто надеялся вокруг городов со странными, казавшимися ему зловещими названиями — Лайарпур, Гуджранвала, Джхангмагхияна, — различить следы отважного мальчика.
Трудно было себе представить, что в стране, которая в двадцать раз меньше России, народу почти столько же, сколько у нас. Как они там все помещаются? Это наводило его на разные странные мысли. Ну ладно, в Москве народу полно, наверно, как в этом самом Лахоре. Если в два раза увеличить — в метро вообще не проедешь. Но сравнение с Пакистаном поневоле заставляло вспомнить, что у нас сколько хочешь таких мест, где людей вообще почти нет! Это Фурсик хорошо знал по разговорам взрослых. А раз так — чего же тогда мы так цепляемся за эти Курильские острова?.. Почему не отдать их японцам, которым жить уже совсем стало тесно? Они бы нас за это озолотили, как сказал однажды Фурсиков папа, выпивая с друзьями-медиками…
Но на этот сложный вопрос мы сейчас отвлекаться не будем. Важно одно — дома Фурсику было и вольготно, и уютно.
Уют создавался среди прочего прабабиным лоскутным ковриком у кровати. Этот коврик сшит был из 126 лоскутков (Фурсик еще в первом классе, когда выучился счету до тысячи, специально подсчитал). Лоскутки были всех решительно цветов и оттенков. Но Фурсику особенно нравились алые, ярко-зеленые и еще какого-то особенного лимонного, чуть-чуть зеленоватого цвета. Когда утром в воскресенье неохота было вставать, он лежал и, свесив голову, рассматривал эти лоскутки. И никогда ему это не надоедало. У коврика была еще одна волшебная особенность — зимой от него босым ногам было тепло, а летом — прохладно! Когда в далеком детстве Фурсик пробовал узнать у прабабы причину такого свойства любимого коврика, она отвечала, улыбаясь:
— С любовью делала, Фонечка!
Заметим кстати, что кровать для Фурсика выбиралась родителями вместе с ним, семилетним, и ему разрешено было, предварительно разувшись, проверить ее на важнейшее для кровати качество — прыгучесть. Продавцы, как ни странно, не протестовали.
Повторим еще раз — дома Фурсику было хорошо. Его не тянуло неудержимой силой за дверь, на улицу, как всех его дружков. Но не было у него в жизни с трех лет и до сего времени большего удовольствия, чем ездить в гости к прабабе.
Сама прабаба приезжала к ним обычно с утра, в один из выходных или праздничных дней. И в каждый из этих приездов он с замиранием сердца ждал, чем кончатся ее переговоры вполголоса с Фурсиковой мамой (это было всегда под конец прабабкиного визита — после церемонного чаепития). Наконец он слышал вожделенное: «Ну, поедем ко мне!» Но оставалось не менее важное решение.
— С ночевкой или обороткой? — спрашивала прабаба, обращаясь к невестке.
Тут нервы Фурсика не выдерживали. Он кричал:
— С ночевкой! С ночевкой!
Но решение принималось в зависимости от многих факторов. Одно дело, если это были каникулы или суббота. Если же, наоборот, прабаба приезжала утром в воскресенье — тогда, ясное дело, карта ложилась обороткой: в школу через всю Москву утром в понедельник даже и в нынешние взрослые годы Фурсику было ехать ни к чему. Но и в каникулярные дни у мамы могли быть на Фурсика свои планы. Решение прабаба всегда и неизменно оставляла за невесткой. В случае отказа позволяла себе только приговаривать, с чуть-чуть нарочитой покорностью разводя руками: «Была бы честь предложена!» А там уж, имелось в виду, — дело ваше.
Заметим также, что прабаба — единственная в семье — входила в комнату правнука без стука.
Глава 13. В метро. Фурсик
На трамвай до метро Фурсик никогда не садился. Расстояние и время были промеряны — от угла Короленко и Стромынки до «Сокольников» километр с хвостиком, пятнадцать — семнадцать минут быстрого шага. «А то и ходить разучишься!» — отвечал Фурсик на недоуменный вопрос одноклассников: «Ты че — пешком, что ли?!» Они все как один, кроме закадычного друга Коляна, предпочитали трамвай.
А чего тогда, спрашивается, качать мышцы?
Впрочем, таких вопросов к окружающим у Фурсика за его жизнь — еще недолгую, но осмысленную, — накопилось немало. Если все их задавать, вообще сдвинутым прослывешь.
В вагонах метро Фурсик давно уже не садился. Давно — то есть уже года полтора. Отец ему как-то сказал: «Ты чего это так торопишься место занять? Чтобы женщина, что ли, раньше тебя не села?» Повторять отцу не пришлось. Фурсику стало стыдно бросаться вперед и хлопаться на сиденье, как делали это перед носом у пожилых и не очень, но все равно усталых женщин множество его сверстников.
Вот и сейчас Фурсик стоял на своем любимом месте в торце и смотрел на человека, сидевшего в середине вагона. Даже если не видеть издали его отрепьев, можно было догадаться, что это — бомж: слишком много пустого места образовалось вокруг него. Хоть и издалека, но Фурсик узнал этого человека. Он не раз появлялся в их дворе, и прабаба раза два выносила ему на пенопластовой «подложке», как пишут на ценниках в магазинах, кое-что из еды. Бомж с усилием разлепил глаза, посмотрел в сторону Фурсика. Кажется, узнал его. И снова задремал.
…Месяц назад Фурсик вот так ехал себе в метро как обычно. Сделал пересадку на «Китай-городе», ничего особенного не заметив. Это потом уже, когда вспоминал этот день, понял, что нечто необычное было, что на его как раз линии стояла на платформе группа взволнованных людей, показывали руками то в тоннель, то в сторону выхода. А тогда он сел в вагон и поехал. Проехали четыре станции — и вдруг поезд резко затормозил и встал в тоннеле. Очень нескоро они двинулись. А на другой день пришел приятель отца, работавший в метро, и рассказал: как раз незадолго до того, как в поезд сел Фурсик, под этот самый поезд бросилась женщина. А машинист, сумевший нечеловеческим усилием ее не переехать, скоро повел этот же состав дальше. И через двадцать минут скончался от инфаркта, снова успев затормозить.
Вот почему тогда долго стояли в тоннеле…
Фурсик шел по «Театральной». Как он ни торопился к эскалатору, чтобы поскорей выйти на Театральную площадь, — пришлось остановиться около старушки с палкой. Очень уж затравленно озиралась она по сторонам.
— Помочь вам чем-нибудь? — солидно спросил Фурсик.
— Да вот, к «Библиотеке Ленина» мне надо — никак не пойму, как доехать-то.
Фурсик посоветовал ей перейти в середине зала на «Охотный ряд» и побежал дальше. За ним увязался какой-то долговязый дядька.
— Неправильно! — сказал дядька убежденно. — Ей вот сюда надо было идти.
— Почему? Там перейти короче.
— Так там в горку! А здесь — под горку.
Фурсик напрягся и представил себе длинный переход, на который послал бабку.
— Да, наверно… Маху дал. Ей вообще, наверно, лучше было на эскалаторе ехать.
На эскалаторе Фурсик попробовал было идти, но ступенек через сорок пришлось остановиться: левый проход был забит. И что интересно — опять двадцать пять! Четыре парня (он посчитал) один за другим поднимались перед ним. Натолкнулись на затор — и все один за другим остались стоять слева, а не справа!
Фурсик-то, конечно, встал справа, найдя свободную ступеньку. Стоял и смотрел на этих парней.
Они точно так забили сейчас проход, как те, что только что помешали пройти им… Дураки, что ли? Фурсик в который раз не мог понять — ну чего тут не ясно-то, а? Ведь вот именно так и забивается путь. А как еще-то? Ну раскиньте мозгами-то чуток, как прабаба говорит. Вот мы шли-шли, и нам помешали пройти. Так? Теперь мы встали слева — и затор удлинился! Кто-то торопится — а пройти опять не может. Так или нет, я вас спрашиваю?
Выход один — справа вставать! «Стойте справа — проходите слева!» — слышали в метро такие слова?
Почему не встают справа — он в толк взять не мог: его голова по-другому была устроена. «Может, думают — ага, мы не смогли пройти, ну и вы не пройдете! Да вроде не похожи с виду эти четверо на таких…»
