Остров на дне океана. Одно дело Зосимы Петровича - Крижевич Валентин Иванович (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
— Так-так, — нетерпеливо закивал головой Зосима Петрович. — И что же дальше?
— Дальше что? Собрались ребята, да вместе с профессором и разрыли могилку, и труп наверх подняли. Земля наша сухая, песчаная, прели-сырости в ней нет, а потому и сохранилось все так, будто с неделю назад человека похоронили.
Разворачивать тело при всех Дмитрич не захотел. Попросил нас: “Уйдите, оставьте меня с ним одного”.
Мы и ушли, а профессор с ним. И на ночь домой не вернулся. Так до самого рассвета и пробыл один на один со своим горем. Утром все мы опять подались к могиле, и, гляжу я, сидит Михаил Дмитриевич над трупом, а у самого глаза почернели, ввалились, губы сжатые запеклись, голова белая-белая. Посмотрел на меня и шепчет: “Он… Мой Валька… Нашелся…”
…Михаил Васильевич умолк, опустил голову, в колючей щетине его бороды сверкнула слеза. Дарья всхлипывала в углу, не в первый раз переживая чужое, а давно уже ставшее близким горе. Молчал и Буданов. Тишина сгустилась такая, что все трое услышали, как об оконное стекло ошалело бьется, гудит запоздалая осенняя муха.
— Он и теперь приезжает? — нарушил молчание подполковник, не в силах вслушиваться в тягостную эту тишину. — Мальцев?
— Да. — Михаил Васильевич с натугой вздохнул. — Как подсохнет весной, так и тут. Только теперь говором нашим не интересуется: приедет и сразу к могиле. Осмотрит ее, обласкает, где надо, дерн подправит.
Дарья, подавив слезы, добавила:
— Ребятишки деревенские все лето на могилку цветы свежие носят. Отцы, матери не знают, где их сыновья лежат, так хоть мы память храним.
— Как сыновья? — не понял Буданов. — Разве там не один Мальцев?
Воробьев поднял на него строгие глаза:
— Не один. Дмитрич сам не захотел, чтобы сын его в одиночестве лежал. Много таких же могил проклятые окрест нашей деревни оставили. Окруженцы в них, партизаны, расстрелянные гитлеровцами… С разрешения властей мы и перехоронили тогда всех вместе, в одной, братской могиле: Валентин посередине, а еще шестнадцать по обеим сторонам от него, в рядок. Так и лежат…
Зосиме Петровичу захотелось своими глазами взглянуть на могилу. Он начал торопливо складывать листы уже подписанного Воробьевым протокола свидетельских показаний. Михаил Васильевич заметил его торопливость, без особого удивления спросил:
— Идти решил?
— Надо. — Буданов спрятал бумаги. — Хочу до вечера в Петрово успеть.
— Не дело надумал, — покачал головой хозяин. — Там тебе с утра надо быть, чтобы весь день впереди.
И, прикинув что-то про себя, как решенное за двоих, добавил:
— К Александровой иди, к Лиде: она и Валентина откапывала, она и на могилу сведет.
“Верно, — мысленно согласился подполковник, — пойду к ней”.
Александрова встретила его и спокойнее, и мягче, чем утром. Пригласила присесть к столу:
— Не сердитесь на меня, что к “ежу” направила?
— Нет, зачем же, — улыбнулся Буданов. — А подметили вы правильно: еж, да еще колючий какой!
— Это если его мало знаешь. Мы же все тут считаем Михаила Васильевича самым душевным в деревне: не поверите — последнюю рубашку с себя нуждающемуся отдаст.
И, вдруг быстро отвернувшись к окну, может быть, для того, чтобы слезы скрыть, пояснила:
— Были здесь такие, что хотели на мне с матерью свою злость к предателю-братцу сорвать. Михаил Васильевич заступился, не дал. Теперь ничего…
Зосима Петрович постарался сделать вид, будто не замечает, не чувствует волнения Александровой. Попросил, поднимаясь со стула:
— Не проводите ли вы меня к могиле?
— Пойдем, — тотчас согласилась Лида.
Шли по улице рядом. Буданов ловил на себе внимательные, любопытные взгляды старищинцев из окон домов, из-за дворовых заборов. Лида хмурилась и молчала, и Буданов не решался заговаривать с ней.
Так и луг пересекли — все еще зеленый, усеянный бурыми пятнами коровьих лепехов, и поднялись к Петрово по сухому склону песчаного холма, тоже поросшему по-осеннему темной травой.
— Тишина у вас тут какая глубоченная, — заметил Буданов. — Крикни громко — на десять километров вокруг разнесется.
— Отработались люди после страды, — пояснила Александрова, — теперь отдыхают. А работали хорошо: с хлебом будем, с приварком на зиму. И кормами скотину колхозную обеспечили до самой весны.
— Вам, небось, и теперь достается? Бригадир ведь?
— Хватает. Мать стара стала, а я — одна…
И ускорила шаг, заспешила к вершине холма, к околице, где виднелась широкая, приземистая братская могила, обложенная дерном, с букетиками пожухлых полевых цветов. В изголовье могилы высился полутораметровый обелиск с жестяной звездой в центре и полустершимися именами и фамилиями. Буданов наклонился, хотел прочитать надпись, но не смог: все слилось, стушевалось от непогоды и времени.
— Эх, товарищи, — с горечью произнес он, — куда же такое годится? Еще год, другой, и ни одной буквы не разберешь!
— А кому их подправлять? — откликнулась Лида. — Приезжал Мальцев, каждый год обводил буквы химическим карандашом, перестал ездить — стираются.
— Разве нельзя настоящий обелиск поставить? Из камня? И фамилии навечно вырубить на нем…
— Кто поставит-то? Сколько раз обращались к районным властям. Обещают! А начнем нажимать — то “недосуг”, то “средства не отпущены”. — Распаляясь от возмущения, Александрова резким движением руки сдвинула платок на затылок. — Предлагали же мы: разрешите собрать по десятке с каждого двора, вот и деньги на памятник! Так нет, нельзя, не государственный, видите ли, подход… А разве можно, разве правильно, что скоро ни одна душа не будет знать, кто здесь похоронен?
Разделяя ее справедливое возмущение, подполковник с горечью подумал о тех, кто обязан был окружить вниманием священное это место, но у кого, как видно, притупилась совесть…
Вы сказали: “Когда приезжал Мальцев”. А разве он теперь не приезжает?
— Несколько лет не был.
— Почему?
— Не знаю. Спросите у Михаила Васильевича, они друзья.
— А тогда… — подполковник запнулся, — когда вскрыли могилу… профессор действительно опознал своего сына?
— Да! — громко, резко прозвучало в ответ. — Это было… было так больно, что я…
Не закончив, Лида вдруг сорвалась с места и бегом помчалась прочь с холма, вниз, через луг, назад, в свою деревню. Зосима Петрович не остановил, даже не окликнул ее.
…Подполковник вернулся к Воробьевым, когда ранний голубовато-призрачный вечер опускался на Старищи и на окрестные поля. Было тихо, безлюдно на деревенской улице — ни ребячьей беготни, ни обычного бреха собак из подворотен. И Буданов подумал, что, наверное, дети еще не успели привыкнуть к мирному покою, а собак старищинцы не торопятся заводить.
Буданов просидел далеко за полночь: решил до возвращения в Калининград написать письмо профессору Мальцеву. Искал и искал нужный тон, единственно допустимые, осторожные слова и фразы и один за другим комкал листы. Наконец нашел: “Я слыхал, — писал Зосима Петрович, — что здесь, в деревне Старищи, Вы опознали своего мальчика в останках неизвестного героя. Уважаемый Михаил Дмитриевич, если только Вам не трудно, сообщите, верно ли это? Прошу правильно меня понять: не один лишь служебный долг, но и свойственное всем нашим людям стремление к справедливости обязывают меня беспокоить Вас этим своим письмом. Мы должны знать все, должны с максимальной точностью восстановить истину для того, чтобы сторицей воздать виновникам гибели Вашего Валентина…”
“Завтра отправлю, — решил Буданов, — и, пожалуй, ответ придет как раз к моему возвращению в Калининград”.
Он разделся, задул огонь в лампе и улегся, закинув руки за голову: теперь спать, завтра опять будет трудный день. Но уснул не сразу, а сначала мысленно подвел итоги минувшего дня. Что надо делать дальше? Надо точно установить, каким образом Валентин Мальцев (если действительно здесь похоронен сын профессора) оказался в тылу у гитлеровцев… Надо узнать, с каким заданием наши разведчики были заброшены во вражеский тыл… Надо выяснить, кто из товарищей Валентина жив, и разыскать их, поговорить с ними… Все это потребует выезда в Ленинград: только там и закончится следствие по делу Антонова. А пока…
