На воре шапка горит - Кораблев Артем (бесплатные полные книги txt) 📗

На воре шапка горит

— Ленин абсолютно крутой. Бесподобный. Во такой! Руку тянет и по колено в земле. Типа, золотой. Жаль, вы его так и не видели. А утром Петрович проснулся, вышел, замечай, во двор. Ну я не знаю там — по нужде или уже совсем. Глядит, Ленина нет, а от того места, где он стоял, только следы по грядке. Глубокие такие. Ушёл, да! У Петровича чуть крыша не поехала: Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить.

Рассказчик сверху оглядел свою аудиторию, в запале он встал, сопровождая изложение событий отчаянной жестикуляцией. Неясно, удовлетворило ли его выражение лиц слушателей, но он продолжил:

— И главное, я тоже не въеду, кому он на фиг сдался — такого громилу тащить? Он почти с Петровича ростом… и литой. Внутри пустой, правда, но все равно ведь тяжелый. Как они его уперли? И главное, зачем? Для прикола?

Аудитория ожила, охотно дав вовлечь себя в диспут.

— Ясно, для прикола.

— Приколись! Он за сто кило будет.

— Да ну, поменьше.

— Говорю вам, за сто!

— Ну, может и так. Только крутой прикол того стоит. Ты не согласен?

— Нет, я согласен. Прикол — это святое. Только ведь тяжело же.

— Любишь кататься, люби и саночки возить.

— Так ведь лето. На санях бы я еще понял.

— А может, они его на машине?

— Какая машина! — рассказчик размахался руками не хуже дирижера. — Это около Петровича — то машина?! Да у него два кобеля на участке — ризен и кавказец Нерон. Они на каждый шорох брешут, а ночью на машину — те более. Нерон — сущий дьявол. Я вообще не понимаю, как мимо таких монстров пройти можно. Да еще с Лениным на плечах. А они его точно на горбу перли, по крайней мере до дороги. Или… Или до Дубков! Точно! Это кто — то из наших, из поселковых! Чтобы над Петровичем посмеяться. Наверное, знакомый, вот псы и не брехали. Он сейчас в каком — нибудь погребе или сарае стоит, этот Ленин.

— Как в Мавзолее.

— Ну, только литой.

— Круто.

— Абсолютно круто, — согласился рассказчик, присаживаясь там, где стоял. — Но тяжело.

— Да чего ты как дятел: тяжело, тяжело. В прошлом году на Илью Пророка и Лагунова «Оку» на гараж затащили. Он во дворе ее оставил — погода хорошая. А крыша у гаража плоская. Утром вышел из дома — «Ока» на крыше гаража. Понял? И тоже все для прикола. На Илью — то Пророка только для прикола и тырят.

— Да знаю я, знаю. Не первый год в Дубках. Наши дачники все, что можно, в эту ночь прячут, и половина поселка не спит. А ведь все за оградой, и сторож… Знаю я ваши обычаи. Только это в августе. А сейчас начало июля.

— Ну и что, что июль, Ленин — то — не «Ока». Кто его не ради прикола потянет. А ради хорошего прикола…

— Ладно, согласен, — неожиданно сдался рассказчик, он же и главный спорщик.

Махнув рукой, повесил лобастую, немного даже квадратную голову, и яркий отблеск костра на просвет выкрасил розовым его оттопыренные уши.

— Согласен, что Ленина для прикола, — подтвердил он, но и добавил: — А тарелку на прошлой неделе свинтили тоже, что ль для прикола?

— Могли и ее для…

— А кабель еще срезали — тоже прикол, да? — оборвал на сей раз все тот же рассказчик — спорщик. — Нет, тарелку с кабелем для прикола не могли. Туда и забраться — то ой как нелегко. Забор там высокий, стена дома. А если бы еще и собака?

— Так нет же собаки.

— Была до прошлой недели, пока все там жили. А потом они куда — то укатили и пса с собой взяли. И опять ведь Петрович погорел, его приглядывать попросили, ну, за бабки. Он первый и заметил, что тарелка исчезла. И ее еще вынести надо было из поселка, он ведь огорожен, и сторож на воротах.

— Ну, тарелка — не Ленин.

— Согласен. Можно и через забор перекинуть.

— А может, она тоже в поселке, в подвале или сарае.

На это замечание не последовало никакого ответа, только все тот же спорщик пожал плечами. У небольшого костерка, успешно разгонявшего ещё неглубокую тьму подкрадывающейся июльской ночи, наступила почти тишина. Только сухо постреливали уголья, да без умолку и отовсюду звенели неутомимые цикады.

— Эй вы, уже без пяти одиннадцать, — нарушил затишье незвонкий, но ясный девчоночий голос. — Я пойду. А вы как? Сидите?

Вопрос обращался к четырем подросткам, чьи скорчившиеся у земли фигуры свет костра вырезал из тьмы в скульптурную группу.

— Я тоже пойду, — вскинулся квадратноголовый спорщик.

Одна из скульптур ожила и вскочила.

— Вот заодно и проводишь, — прозвучало от земли у костра.

И снова наступило затишье. Двое, девочка и мальчик, молча скрылись в тени ночи.

— Димон! — выкрикнул кто — то от костра секунд через пятнадцать. — Димо — он!

— Ну?! — отозвалась ночь. — Чего?

— Завтра на реку приходи, но не рано, часов в двенадцать. Или даже в полпервого лучше.

— Ладно, как договорились.

И опять тишина и цикады.

Когда поле слева и лесок справа остались уже позади, а дорога поделилась на две, девочка сказала:

— ну давай, пока. Тебе налево.

— Нет, я провожу.

— Опять споришь.

Этого не было видно, но слышно — она усмехалась.

— Да нет, не спорю. Просто… — он так и не нашёл нужного объяснения.

— Иди, иди. Бабка твоя не спит.

— Да ну ее на фиг, — в мальчишеском баске прорезалось недовольство.

— Родителям твоим потом расскажет.

— Да на фиг бабку пошли вместе.

— Ну, как хочешь. Я не заблужусь.

И он поступил, как хотел. Как очень даже хотел, несмотря на непременные осложнения в грядущем. Пошел провожать ее до села. А заблудиться он тоже не боялся, не первое лето здесь. Но впервые так необычно. Все не так, как всегда. Уже с самого июня, только как — то враскачку, не спеша — почти бездарно. Зато в июле… Этот июль ему не забыть никогда.

Глава I

У ГИБЛОГО МЕСТА

Дрын — дррын — дррын — чих, и заглох.

— Вася, ну ты не давай столько газа!

— Да я не даю.

— Нет, даешь.

— Да не даю я, честное слово.

— Нет, даешь, я же слышу. Дай — ка я.

— Погоди еще.

Дррын — дррын — дррррын — ды— ды — чих — заглох.

— Ну, Вася! Дай я. Ты не так все делаешь.

Два часа уже со своим драндулетом возятся, и все одно и то же. Бросив скептический взгляд в сторону малины, где за натянутой рабицей скрывался источник шума, Митя вразвалку спустился по ступенькам с маленького крылечка. Невольно слушая неутихающий спор соседей, прошел между грядками до сарая. Как обычно, погромыхивая старым цинковым корытом на гвозде, вбитом в дощатую стенку, извлек из темноты и тесноты свой велосипед. Этот не подведет, по крайней мере пока новый.

Оседлал его уже за калиткой. Влезал по — девчачьи, не на разгоне с педали через седло, а стоя на месте, наклонив, через раму. Да — а, вторая крука молока после обеда — это уже перебор. Но сырнички… Какие бабуля забацала сырнички! Они и виноваты.

Дррын — ды — ды — ды — чих — заглох.

— Ну что, убедилась?

— Ну почему — у—у? Я же все правильно делала.

Ну не рубят люди в технике ни хрена, а туда же. Скорее, скорее отсюда. Митя нажал на педали. Все быстрее удаляясь по потрескавшемуся, изрытому глубокими неровными выбоинами старому асфальту третьей линии дачного поселка Дубки от шума мотора, бензиновой гари и своей дачи.

Вернее, когда он родился, эта дача уже была, и была бабкиной. А еще вернее, когда — то, черт — де когда, получил здесь шесть соток дед. Поставил сборную хибарку, потом умер. С тех пор дача бабкина, и Митя живет на ней каждое лето, естественно, вместе с бабушкой. Родители же только «наезжают» по выходным, в лучшем случае на неделю — полторы во время отпуска.

Раньше здесь было здорово. Ребят знакомых полно. Все на великах. Гоняли они по линиям поселка и окрестностям до темноты. И вдоль леса, и через лес по просеке до соседних дач, и на запруду на пляж, и по шоссейке через другой лес до самой трассы на Москву. Только в Зараево не совались, всегда объезжали стороной, там местные, на них нарвешься — мало не покажется.