Портрет - Нечаев Леонид Евгеньевич (читать полную версию книги .txt) 📗
— Ой, я проваливаюсь куда-то! — смеялась Талька, судорожно цепляясь за луку. Когда ей было двенадцать лет, мама водила ее в манеж, но то были полузабытые ощущения. Каждый шаг Марго переполнял Тальку счастьем и страхом: «Ой, я еду!.. Ой, я падаю!..»
— Не бойся, — улыбался Женя. — Марго очень спокойная. Она пойдет за Ушатиком как привязанная.
— Марго!.. — воскликнула Талька. — Так она, оказывается. Марго! Королева лошадей!
Женя тронул поводья, и Ушатик пошел шагом. Оглянувшись, Женя в изумлении поднял брови: когда успела Талька снять с себя зеленую ленту и повязать ее бантом на гриве Марго?
Ушатик, почуяв простор, взял рысью. Марго не отставала. Талька давно бросила луку и выпрямилась. Она отлично приноровилась к рыси — привставала под левую ногу, словно выросла на лошади.
Они выехали в поле, миновали скирду. Женя перевел Ушатика на галоп. Марго не отставала ни на шаг. Более того, она пошла бок о бок с Ушатиком, а потом и вовсе обошла его. Женя видел всплески золотых волос, слышал Талькин счастливый голос: «Хлыстик потеряла!» — и ничем не мог выразить свой ответный восторг, и только горячил Ушатика.
Очень скоро Ушатик сдался, пошел рысью. Марго раз-другой оглянулась и тоже перешла на рысь. У закрайки леса повернули назад. Домой возвращались шагом. Талька молчала и лишь посылала Жене восхищенные взгляды. Женя покачивался на Ушатике и невольно прикасался ногой к Талькиной ноге. Это Марго и Ушатик пошли теснее. Женя поджал ногу так, чтобы не задевать Тальку. Талька заметила это, улыбнулась.
Кони успокоились, как будто сложили крылья, и едва двигались к поселку. Женя не подгонял Ушатика.
Талька свесила голову, задумалась. Потом сказала грустно:
— Ты хороший мальчик.
Кони остановились. Они давали понять, что здесь лучше всего свернуть к конюшне. Только сделать это самовольно они не смели. В поселок же им плестись не хотелось, вот почему они самым дипломатичным образом остановились.
Это было очень некстати. Женя собирался один отогнать их на конюшню, но для этого надо было доставить Тальку до самого дома.
Талька заметила его замешательство.
Женя тряс поводьями, но Ушатик не шел. Женя поддал под бока каблуками, и Ушатик, обиженно склонив голову, потопал к поселку.
Марго стояла.
— Поехали на конюшню. Я хочу знать место Марго, чтобы носить ей шоколад, — сказала Жене в спину Талька.
Женя ссутулился, не ответил.
Марго, недоуменно глядя вслед Ушатику, ступила за ним.
Остановились у крыльца. Женя молчал.
— Почему ты не захотел взять меня с собой на конюшню? — допытывалась Талька. — Ну скажи, почему?
Женя тоскливо смотрел в сторону. Тогда Талька спрыгнула с Марго и отдала Жене повод. С обидой и в то же время с глухой нежностью в голосе сказала:
— Глупенький. Я же знаю, что там работает твой отец. И я видела тогда, как ты тащил его на себе. Я…
Она быстро отвернулась и убежала в дом.
Мать принялась за стирку, а Женя уединился в отгородочке, задернул занавески и стал исследовать свое лицо, разглядывая его в зеркале.
Рассматривать себя он стал со дня знакомства с Талькой. Чаще всего, чтобы получить верное впечатление, он старался смотреть на себя как на постороннего, которого видит впервые. Впечатления, однако, были самые разные. Порой этот странный «я-посторонний» казался даже красивым, порой — безнадежно некрасивым. Женя заметил, что это зависело от настроения. Так он и не знал: красивый он или нет.
Он и при матери как-то подосадовал, что некрасив, желая вызнать, что она думает об этом. Она сказала: «По мне, пусть будет дерево криво, были бы яблоки сладки». Вот и повертывай эту пословицу как хочешь… Да мать и не судья: красивый — из скромности не признается, некрасивый — из жалости промолчит.
Сколько книг перелистал он, ища похожих на себя людей, о которых авторитетно было бы сказано, что они некрасивы или красивы. Раз и навсегда.
Женя сел к столу, придвинул к себе толстую книжищу. Это был учебник для студентов-медиков — «Нормальная анатомия». Открыл ее наугад. Вот он — средний правильный человек. Не человек, а схема человека. Схема стоит прямо, чуть отведя правую руку, показывая ладонь, — и этот жест оставался единственным живым движением. В этой схеме обозначены белые кости, розовые мышцы; в другой — красные и голубые артерии и вены; в третьей — похожее на молнию разветвление нервов. Но это еще не человек, поэтому Женя и не сравнивал себя с этими изображениями, а просто изучал их.
Помимо «Анатомии», он откопал у Хлебникова в стопках книг «Легенды и мифы Древней Греции» и теперь намерился проштудировать и эту книгу. Открыл ее — и увидел обнаженного светлого юношу, ступившего из непроницаемого мрака. Юноша стоял почти прямо, с отведенной левой рукой, чуть повернув голову влево. Встречал ли он кого? Прощался ли с кем? На кого был обращен его взгляд, кого он одарил поворотом головы и движением руки? Кто он, этот юноша?
Женя с изумлением и тревогой всматривался в него.
«Никто из смертных не был равен ему красотой…»
Женя встал и в волнении заходил по комнатке. Вот оно, вот откуда надо начинать!.. А то сравнивает себя с Булкиным да с Игорем… Булкин лицом даже некрасивее Жени. Он еще не понимает, что он некрасив. Бедный Булкин!
А Игорь… Тот мнит себя идеалом мужчины, а его в поселке зовут журавлем тянутым. Подумаешь — метр восемьдесят три! Подумаешь — усики!.. Перед анатомическим муляжом, перед Мишкой коротышом, перед Женей — да, красавец. А перед Адонисом…
Женя резко отодвинул книгу и разостлал на столе большой чистый лист. Это была совершенно неожиданная мысль. Слева на листе он быстро набросал фигуру Адониса. Затем… Если бы кто-нибудь увидел, что было затем, то не знал бы, что и подумать.
Женя разделся и стал обмерять себя сантиметром, как обмеряет человека закройщик или врач, записывая на клочке бумаги данные. Делал он это торопясь и волнуясь. «В военкомате врач сказала, что у меня выгодное телосложение, что я ладно скроен и крепко сшит… Что ж, проверим. Так сказать, математически…»
Женя отбросил ленту и, как был, в одних трусах, сел рисовать себя, воссоздавая фигуру в уменьшенных, но точных пропорциях. При этом он старался не смотреть на Адониса, чтобы после глянуть вдруг и увидеть всю картину, какая бы она беспощадная ни была.
«Хватит судить о своей внешности под настроение. Прочь зыбкие субъективные ощущения. Нужно идти от идеала. По-научному».
И вот он отстранился и глянул разом… Картина превзошла все ожидания: он почти ничем не отличался от Адониса!.. Это было невероятно, но сантиметры и миллиметры не лгут!..
Женя взволнованно прошелся по комнатке, снова глянул на себя, стоящего рядом с Адонисом. Лицо у него продолговатее, чем у Адониса; плечи прямее, острее; но длина рук, узость талии, бедер, конфигурация ног — все точно такое же, как у Адониса!
Явное отличие только в ширине плеч и в чертах лица. Отличие не в пользу Жени. Плечи у Жени несоразмерно широки, и лицом он не вышел. У Жени во всем видна резкость, угловатость; у Адониса в очертаниях больше плавности, мягкости… Ну да ладно. Все-таки Адонис сын царя, а Женя сын конюха, и эти плечи — наследие крестьянина, пахаря.
Женя с удивлением разглядывает себя, свои руки, ноги. С удивлением смотрит на Адониса. Все-таки Адонис — страшно сказать! — средний человек, никакой не гигант, каким показался сначала.
Казалось бы, можно было радоваться — ведь ты доказал себе, что ты почти Адонис; но радости особой почему-то не было. Подумаешь — гармоничное телосложение!.. Наглядно подтвердил то, что в военкомате сказали. Всего лишь.
А лицо?.. Кажется, будь у Жени и лицо такое же правильное, как у Адониса, он и от этого не испытал бы никакого восторга… Не странно ли? Какая внезапная перемена, какое разочарование!
Женя равнодушно отодвинул книгу, но когда еще раз обвел Адониса взглядом, то снова придвинул книгу к себе.
Адонис стоял, выжидательно подняв руку, и от этого кроткого движения в Жене вдруг пробудилось участие. Да, участие!.. Ладонь Адониса помнит нежную руку богини Афродиты, ждет ее прикосновения…
