Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Чудакова Мариэтта Омаровна (лучшие книги txt) 📗
Но бывают моменты в жизни страны, когда разумным людям ясно – время осторожных и безболезненных действий прошло.
И наступило время действий быстрых, решительных и болезненных. А если промедлишь, просрочишь – последствия наступят гораздо, гораздо более болезненные.
Но смышленых и разумных в любой стране (как и в почти любом классе в любой школе) – много меньше, чем несмышленых и неразумных. И насчет будущих последствий промедления – мало кто задумывается. А зато свои сегодняшние потери – очень даже чувствует. И кипит возмущением против очевидного их виновника. И долго помнит понесенный урон.
Потому тот, кто решается на эти действия, – не дождется благодарности соотечественников. Во всяком случае – при своей жизни.
Именно поэтому никто, решительно никто поздней осенью 1991 года не хотел взять на себя ответственность – принять «непопулярные», как это принято называть, меры.
Непопулярные – это значит, что они вызывают темную, безотчетную злобу людей к тому, кто эти меры принял. Люди оказываются неспособными понять, что именно этот человек не вредил им по своим злым намерениям, а спас страну от самого страшного из любых народных волнений…
– Какого же? – воскликнет в изумлении мой читатель.
А я ему отвечу – да просто-напросто от бунта матерей, у которых дома плачут от голода дети.
В этой ситуации все матери мира, любых стран и народов, теряют голову и становятся готовыми на все, начиная с битья витрин магазинов… Так уж создано человечество, что материнский инстинкт – защита жизни своего детеныша – едва ли не самый сильный из всех инстинктов. Во всяком случае, сильнее инстинкта самосохранения.
«…Очень хотелось бы сохранить за собой приятную привилегию – анализировать, советовать, критиковать, подправлять. И все же постепенно прихожу к убеждению: если не найдется никого, кто взял бы на себя ответственность за начало жизненно необходимых, тяжелых, социально-конфликтных радикальных реформ, придется за это браться…Все равно невозможно смотреть, как страна катится в пропасть просто потому, что все перебрасывают, словно горячую картофелину с руки на руку, ответственность за непопулярные и конфликтные решения» (Е. Гайдар, 1996).
Для него-то судьба страны всегда оставалась частью его личной жизни: так был воспитан.
12. Дзержинский, соловецкий камень и наследие ГУЛАГа
Пока экономисты думали в состоянии, близком к отчаянию, что делать, в стране быстрыми шагами шла жизнь после советской власти.
Еще в дни Августа при большом стечении народа на бывшей площади Дзержинского, ставшей снова Лубянской, снесли, обмотав трос вокруг шеи, памятник Дзержинскому, кощунственно воздвигнутый там в 1958 году.
Из личных воспоминаний. В тот далекий год я училась на четвертом курсе филфака МГУ. Доклад Хрущева два года назад прослушали на собрании «партийно-комсомольского актива» факультета (реально же – все студенты: в аудиторию впускали по студенческому билету) и пережит. Мы уже знали, что почем. Мой муж и однокурсник Александр Чудаков и я были поэтому возмущены появлением в Москве памятника Дзержинскому. И Чудаков тогда сказал мне – «Неужели мы увидим день, когда его снесут?..» В том, что когда-нибудь снесут, он не сомневался.
Слово «кощунственно» употреблено мною не для красоты слога, а в точном смысле слова. Можно сказать, что его поставили на земле, пропитанной кровью невинных, чего делать никак нельзя. Есть такое давнее выражение – «кровь вопиет».
Под этим памятником шел тоннель из огромного здания мрачно знаменитой Лубянки на идущую от Лубянской площади к Кремлю улицу Никольскую. Там и сейчас стоит здание бывшей Военной прокуратуры, где обреченным людям в течение нескольких минут выносили смертный приговор, тут же волокли их в подвал и расстреливали. Здание стоит и все ожидает, когда давнее решение об устройстве в нем Музея политических репрессий будет воплощено в жизнь.
Дзержинский не дожил до Большого террора, он умер в 1926 году. Но именно он, как руководитель советских «органов» (название их менялось – ЧК, ГПУ, НКВД, КГБ, но не менялась античеловеческая суть), ввел практику расстрелов за принадлежность к слою (в первую очередь – к дворянству), который по определению должен быть враждебен советской власти… Так, например, расстреляны были – только за то, что они – княжны, – несколько юных барышень, ни сном, ни духом не проявивших еще враждебности к новому строю.
…Из первого советского концлагеря в Соловках привезли огромный камень – и установили еще 30 октября 1990 года рядом с памятником Дзержинскому. А год спустя, когда памятника расстрелыцику уже два месяца как не стало на площади, 30 октября 1991 года, в день памяти политзаключенных, на митинге на Лубянской площади заключенный сталинских лагерей, много лет долбивший вечную мерзлоту на Колыме, Семен Виленский говорил о книге, подготовленной им к печати уже не подпольно, а открыто – «Сопротивление в Гулаге»:
«– Теперь, когда историки задаются вопросом, было ли в стране сопротивление режиму тоталитаризма, рукописи людей, переживших тюрьмы, лагеря и ссылки и не побоявшихся свидетельствовать о преступлениях режима, дают ответ: да, было! Взявшиеся за перо вчерашние узники сознательно подвергали опасности себя и своих близких…
Люди, читавшие «Архипелаг Гулаг» Солженицына, рассказы Шаламова, воспоминания двадцати трех женщин в сборнике «Доднесь тяготеет» и другие подобные им свидетельства, были уже не теми, кого можно обмануть и разобщить. И в памятном августе здесь, на улицах Москвы, они доказали это.
В огромной стране, где в течение семидесяти лет свирепствовал неведомый мировой истории тоталитаризм, растет осознание самоценности человеческой жизни. И чтобы это осознание стало массовым, нужна правдивая история послеоктябрьского периода.
Чтобы обрести гражданское достоинство, немыслимое без исторической памяти, новым поколениям необходимо знать судьбы тех, кто провидел гибельные для России последствия большевистского переворота, знать о неравной борьбе с тоталитарным обществом, на которую отважились одиночки, знать о восстаниях заключенных, сотрясавших Гулаг.
Некоторые из руководителей и активных участников этих восстаний еще здравствуют. К стыду нашему, сегодня они безвестны и одиноки.
…Архипелаг Гулаг – это страдания, гибель, растление людей и вместе с тем – торжество духа, мужества и товарищества.
Светлая память замученным, убиенным жертвам ГУЛАГа!
Слава его героям!»
Год спустя, в 1992 году, С. Виленский начал издавать журнал «Воля» – журнал узников тоталитарных систем. В нем он писал: «Несмотря на все бедствия и убожество быта, Россия полна талантов. В ней созрели духовные и политические силы. Мы предлагаем трибуну пока еще безвестным людям…
Мы в России живем теперь на развалинах самого долговременного тоталитарного режима XX века. Живем в плену старых стереотипов мышления. Мы должны вырваться из него. Мы должны осознать, что делали с нами и что делалось в нас.
Грозит России новый тоталитаризм? Увы, это можно написать и без вопросительного знака. Разумеется, мы будем стремиться предотвратить такое развитие. Иначе тупое зло восторжествует в новом обличье, а наш журнал превратится в инструкцию “Как следует вести себя в первую минуту, когда входишь в камеру”».
Не все из читателей этой книги понимают, что же это такое – тоталитаризм, тоталитарный режим.
Большинство читателей понимает, что тотальный – значит «всеобщий», охватывающий все и всех.
Существовали в истории человечества и существуют поныне диктаторские режимы, автократии, даже тирании… Тоталитаризм – худший из режимов. При любой, самой жестокой диктатуре у человека есть право на частную жизнь, на ее хотя бы относительную защищенность. Диктатору достаточно, чтобы человек не высказывал публично недовольство его режимом, тем более не выступал против власти, – и он оставляет его в покое. Например, он позволяет поэту писать и печатать лирические стихи, студенту – учиться, не участвуя в «общественной жизни». Тоталитаризм проникает человеку, так сказать, в печенки. Студента выгоняют из университета за «пассивность». Лирическое стихотворение находят «несозвучным» нашей эпохе, обнаруживают в нем пессимизм, «упадочничество», обреченность – и оно никогда не попадет в печать.
