Алые паруса. Золотая цепь. Дорога никуда(Феерия, романы) - Грин Александр Степанович (список книг TXT) 📗
Не возражая на этот ход, чувствуя даже себя легче, так как сравнялся с Сногденом в подлости, Баркет кивнул и выдал расписку.
Когда он ушел, Марта долго молчала, задумчиво перебирая лежащие на столе деньги, и грустно произнесла:
— Скверно мы поступили. Как говорится, подторговали душой.
— Деньги нужны, черт возьми! — воскликнул Баркет. — Ну, а если бы я не взял их, — что изменится?
— Так-то так…
— Слушай, разумная дочь, — нам не тягаться в вопросах чести с аристократией. А этот гордец Гравелот, по-моему, тянется быть каким-то особенным человеком. Трактирщик вызвал на дуэль Георга Ван-Конета! Хохотать можно над такой историей, если подумать.
— Гравелот вступился за меня, — заявила Марта, утирая слезы стыда, — и я никогда не была так оскорблена, как сегодня.
— Хорошо. Он поступил благородно, — я не спорю… Но дуэли не будет. Тут что-то задумано против Гравелота, если, едва мы приехали, Сногден пришел просить нас молчать и, собственно говоря, насильно заставил взять эти триста фунтов.
— Я не хотела… — сказала Марта, крепко сжав губы, — хотя что сделано, то сделано. Я никогда не прощу себе.
— Отсчитай-ка сейчас же, Марта, восемьдесят семь фунтов, я оплачу вексель Томсону. Остальные надо перевести Платтеру на заказ эмалевых досок. Но это завтра.
— Оставь мне двадцать пять фунтов.
— Это зачем?
— Затем… — сказала Марта, улыбаясь и застенчиво взглядывая на отца. — Догадайся. Впрочем, я скажу: мне надо шить, готовиться; ведь скоро приедет мой жених.
— Да, — подтвердил Баркет и прибавил уже о другом: — Самый ход дела отомстил за тебя: Ван-Конет трусит, замазывает скандал, боится газет, всего, тратится. Видишь, как он наказан!
Если Сногден не мог рассказать эту сцену Ван-Конету, зато он представил и разработал в естественном диалоге несговорчивость, возмущение Баркета и его дочери; в конце Сногден показал счет, вычислявший расход денег; самые большие деньги, по его объяснению, пришлось заплатить мнимому Готлибу Вагнеру, темному лицу, согласному на многое ради многого. Затем, как бы припомнив несущественное, но интересное, Сногден сказал, что обстоятельства заставили его иметь объяснение с отцом Ван-Конета, чье вмешательство единственно могло погубить Гравелота, согласно тем незначительным уликам, какие подсылались в «Сушу и море» под видом ящиков старых книг.
Не ожидавший такого признания, Ван-Конет с трудом удержался от резкой брани, так как ему предстояло терпкое объяснение с отцом, человеком двужильной нравственности и, тем не менее, выше всего ставящим показное достоинство своего имени.
— Однако, если на то пошло, — в бешенстве закричал Ван-Конет, — таким-то путем и я мог бы уладить все не хуже вас!
— Нет, — Сногден резко схватил приятеля за руку, которую тот хотя вырвал немедленно, однако стал слушать. — Нет, Георг, нет и нет, — я вам говорю. Лишь я мог представить отцу вашему дело в том его значении, о котором мы говорили, в котором уверены, которое нужно рассудить холодно и тонко. Со мной ваш отец вынужден был говорить сдержанно, так как и он многим обязан мне. Дело касается не только ареста Гравелота, а главное, — как поступить с ним после ареста. Судебное разбирательство немыслимо, и я нашел выход, я дал совет, как прекратить все дело, но уже когда пройдет не меньше месяца и вы с женой будете в Покете. До сих пор еще я нажимаю все пружины, чтобы скорее состоялось ваше назначение директором акционерного общества сельскохозяйственных предприятий в Покете. Я работаю головой и языком, и вы, так страстно стремящийся получить это место, не можете отрицать…
— Я не могу отрицать, — перебил Ван-Конет, — что вы зарвались. Повторяю, — я сам мог уладить дело через отца…
Он умолк, потому что отлично сознавал, как много сделал Сногден, как неизбежно его отец должен был обратиться к тому же Сногдену, чтобы осуществить эту интригу, при всей ее несложности требующую особых знакомств. Ван-Конету предстоял отвратительный разговор с отцом.
— Уверены вы, по крайней мере, что эта глупая история окончена?
— Да, уверен, — ответил Сногден совершенно спокойно. — А, Вилли, дорогой мой! Что хочешь сказать?
Вбежал мальчик лет семи, в бархатной курточке и темных локонах, милый и нежный, как девочка. Увидев Ван-Конета, он смутился и, нагнувшись, стал поправлять чулок; затем бросил на Сногдена выразительный взгляд и принялся водить пальцем по губам, не решаясь заговорить.
Сын губернатора с досадой и размышлением смотрел на мальчика; настроение Ван-Конета было нарушено этой сценой, и он с усмешкой взглянул на лицо Сногдена, выразившее непривычно мягкое для него движение сердца.
— Вилли, надо говорить, что случилось, или уйти, — сказал Сногден.
— Хорошо! — вдруг заявил мальчик, подбегая к нему. — Скажите, что такое «интри… гланы» — «интрига-ны»? — поправился Вилли.
Бровь Сногдена слегка дрогнула, и он хотел отослать мальчика, с обещанием впоследствии объяснить это слово, но ироническое мычание Ван-Конета вызвало в его душе желание остаться самим собой, и у него хватило мужества побороть ложный стыд.
— Как ты узнал это слово? — спросил Сногден, бесясь, что его руки дрожат от смущения.
— Я прочитал в книге, — сказал мальчик, осторожно осматривая Ван-Конета и, видимо, стесняясь его: — Там написано: «Интри… ганы окружили короля Карла и рыцарь Альфред… И рыцарь Альфред… — быстро заговорил Вилли, в надежде, что с разбегу перескочит сопротивление памяти: — ры… Альфред…» Я не помню, — сокрушенно вздохнул он и начал толкать изнутри щеку языком. — А «интри… ганы» — я не понимаю.
— Сногдену задача, — не удержался Ван-Конет, зло присматриваясь к внутренно потерявшемуся приятелю.
Прямой взгляд мальчика помог Сногдену открыть заветный угол своей души. Нисколько не задумываясь, он ответил воспитаннику:
— Интриган, Вилли, — это человек, который ради своей выгоды губит других людей. А подробнее я тебе объясню потом. Ты понял?
— О да! — сказал Вилли. — Теперь я пойду снова читать.
Он хмуро взглянул на сапоги Ван-Конета, медленно направился к двери и вдруг убежал.
— Однако… — заметил Ван-Конет, потешаясь смущением Сногдена, лицо которого, утратив острую собранность, прыгало каждым мускулом. — Однако у вас есть мужество… или нахальство. Вы так всегда объясняете мальчику?
— Всегда, — нервно рассмеявшись, неохотно сказал Сногден.
— А зачем?
— Так. Это мое дело, — ответил тот, уже овладевая собой и сжимая двумя пальцами нижнюю губу.
— Магдалина… — процедил Ван-Конет.
— Поэтому, — начал Сногден, овладевая прежним тоном, уже начавшим звучать в быстрых, внушительных словах его, — ваш отец подготовлен. Этим все будет кончено.
Ван-Конет встал и, презрительно напевая, удалился из квартиры.
Он не любил толчков чувств, издавна отброшенных им, как цветы носком сапога, между тем Гравелот, Консуэло и Сногден задели его, каждый по-своему. Он мог отдохнуть на объяснении со своим отцом. В этом он был уверен.
— Адский день! — сказал молодой Ван-Конет, уныло наблюдая отца. — Вы уже все знаете?
— Меньше всего я знаю вас, — ответил старик Ван-Конет. — Но бесполезно говорить с вами, так как вы способны наделать еще худших дел накануне свадьбы.
— Нет гарантий от нападения сумасшедшего.
— Не то, милый. Вы вели себя, как пройдоха.
— Счастье ваше, что вы мой отец… — начал Ван-Конет, бледнея и делая движение, чтобы встать.
— Счастье? — иронически перебил губернатор. — Думайте о своих словах.
— Отлично. Ругайтесь. Я буду сидеть и слушать.
— Я признаю трудность положения, — сказал отец с плохо скрываемым раздражением, — и, черт возьми, приходится иногда стерпеть даже пощечину, если она стоит того. Однако не надо было подсылать ко мне этого Сногдена. Вы должны были немедленно прийти ко мне, — я в некотором роде значу не меньше Сногдена.
— Кто подсылал Сногдена! — вскричал Георг. — Он явился к вам, ничего мне не говоря. Я только недавно узнал это!
