Кто взял фальшивую ноту? - Абрамян Григорий Владимирович (книги .TXT) 📗
Когда мы собрались во дворе, чтобы подвести окончательные итоги, Гриша оказался тут как тут.
Он весь сиял:
— Эй, Жень, спроси, как мои дела!
— Внимание! — воскликнул Женька. — Все слушаем Гришу!
У Гриши от удовольствия вспотел нос. Подпрыгивая на месте, он полез за пазуху и достал оттуда губную гармошку.
— Сразу на два «Г». Это мне тетя Соня подарила.
— Берите пример, — сказал Женька, искоса поглядывая на Костю, который так и не уговорил родителей купить ему контрабас. — Молодец, Гриша, не то что некоторые!
Костя пожал плечами:
— А зачем в оркестре губная гармошка? Сроду их там не было…
— Ничего, пригодится, — ответил Женька.
— Дай попробовать, — сказал Васька, протягивая руку к гармошке.
— Не дам! — ответил Гриша. — Тетя Соня не велела.
— Что это будет за оркестр без контрабаса? — продолжал Женька. — Вы когда-нибудь видели такой?
— Не видели, — ответил Гриша, который в жизни не видел еще ни одного оркестра.
— Нет, нет, нет! — воскликнул Женька, шагая взад-вперед. — Так дело не пойдет. Нужно что-нибудь придумать.
Костя с надеждой посмотрел на Женьку. А тот прищурил глаза и задумался: не такой он был человек, чтобы товарища в беде оставить.
— Может, поговорить с Уточкиным? — наконец предложил Женька. — В красном уголке должны быть какие-нибудь музыкальные инструменты.
— Правильно, ребята! — воскликнул Костя. — Айда к Уточкину!
Мы двинулись за Женькой и Костей к Уточкину. Уточкин встретил нас настороженно. Но, узнав, в чем дело, неожиданно обрадовался.
— Насчет чего другого — не знаю, — широко улыбаясь, сказал он. — А контрабас — пожалуйста! Самодеятельность — великая сила! На балансе домоуправления висит отличный контрабасик. Одно загляденье. Берите на здоровье, под расписку родителей.
Еще не веря своему счастью, Костя помчался за распиской.
Но не прошло и пяти минут, как он вернулся и, не глядя на нас, пробурчал:
— Не дал.
— Как — не дал? — удивился Женька. — Отец он тебе или нет?
— Он велел выбросить эти глупости из головы.
— Федь, — подал голос Васька, — пусть твоя мама напишет расписку. Чего тут особенного?
— И правда! — воскликнул Костя. — Будь другом, выручай!
Все уставились на меня, и я понял, что надо идти. Маме я все объяснил. Она выслушала и, не задумываясь, тут же написала расписку.
Уточкин внимательно перечитал расписку. Поставил печать, что-то написал на ней и запер в ящик стола.
— Пошли, — сказал он и повел нас в темный подвал. Там была кладовая домоуправления.
— Минуточку! — воскликнул он и нырнул в какую-то низкую дверь.
Вскоре из-за двери послышался грохот и стон Уточкина.
Васька чуть не подавился булкой. Гриша притих. Костя и Женька с удивлением уставились на дверь. А я не знал, что и подумать.
Наконец Уточкин появился. Он пятился боком и волочил за собой нечто загадочное.
Через минуту он положил к нашим ногам то, что называл «отличным контрабасиком».
Контрабас был весь в трещинах, без струн и подставки.
Видя наше замешательство, Уточкин сказал:
— Берите, берите, а то ведь раздумаю!
И мы потащили контрабас во двор.
А Уточкин смотрел нам вслед и облегченно вздыхал.
Мне показалось, что он пробормотал:
«У-х-х, наконец-то избавился от этой гадости!»
«А ВЫ, ДРУЗЬЯ, КАК НИ САДИТЕСЬ…»
Оркестр был в сборе. Мы расположились за домом, перед пустырем, на узкой асфальтированной дорожке.
Мы собирались разучивать песню «Я люблю тебя, жизнь».
Эту песню выбрал Женька. Он знал много хороших песен, помнил десятки разных мелодий и всегда что-то мурлыкал себе под нос, даже не замечая этого. Он сказал, что «Я люблю тебя, жизнь» — очень важная и нужная песня и ее должен уметь играть всякий порядочный оркестр.
Правда, в нашем оркестре не очень-то гремели трубы и тромбоны. Их у нас просто-напросто не было. По той же причине обошлось без золотого сияния валторн и стука барабанов.
Нельзя сказать, что у нас вообще ничего не было. Как-никак в оркестре были фагот, скрипка, губная гармошка и контрабас без струн и смычка.
Контрабас, вероломно брошенный хозяином, лежал на асфальте, занимая всю дорожку, и мешал прохожим.
А Костя заявил, что родители послали его по важному делу. Он, мол, мигом слетает туда и обратно, а репетицию можно начать и без него.
Мы уговорили двух мальчиков и двух девочек — первоклассников из нашей школы — подержать инструмент в вертикальном положении. Где это видано, чтобы в хорошем оркестре контрабасы валялись на земле?
Мальчики согласились сразу, а девочек сперва напугал вид этого великана, безмятежно развалившегося на дорожке. Но вскоре дело уладилось, и все получилось замечательно. Это очень хорошо и солидно, когда над оркестром возвышается контрабас. Женька без него ни за что не согласился бы начать репетицию.
В самый последний момент появилась Таня. Конечно, без тромбона. Оглядев нас, она сказала:
— Подумаешь, артисты нашлись!
Но не ушла.
А я приготовился играть на фаготе. Правда, я предупредил Женьку, что у меня пока получается всего-навсего одна, иногда две ноты.
Первый звук моего фагота был очень высокий и какой-то неустойчивый. А главное, требовал огромной затраты воздуха из моих легких и напоминал козлиное блеяние.
Второй звук был куда лучше! И сомневаться в этом не приходилось. Он был пониже, поувереннее, а так как я часто менял дыхание, он походил на солидное утиное покрякивание.
Женька выслушал меня, вздохнул и согласился.
И я добросовестно помогал оркестру играть «Я люблю тебя, жизнь». Мне казалось, что в песне и мои два звука могут пригодиться. Вот, помню, тогда, в Кремле, один мальчик играл на такой огромной-огромной трубе, свернутой, словно гремучая змея. Он тоже несколько раз надувал щеки, а потом сидел и ничего не делал. Все вокруг, надрываясь от старания, играли, а этот сидел, словно его ничего не касается.
Гриша тоже с воодушевлением дул в губную гармошку, и мне казалось, что он нам изрядно мешает. Но Женька не гнал его, и я тоже решил не обращать на него внимания.
Сережка слушал, слушал, махнул на все рукой и, сунув скрипичный футляр под мышку, исчез.
Васька на репетицию опоздал. Он явился без виолончели, удивился и спросил:
— Вы еще играете? А я думал, что все давно уже кончилось.
Врал Васька. Ему не дали дома виолончель, это я точно знаю.
Как бы там ни было, а репетиция продолжалась. Откровенно говоря, никто теперь не пытался играть. Мы, во главе с дирижером, просто пели. Так получалось лучше. А Женька здорово дирижировал! Он прямо лез из кожи вон, чтобы не подкачать. И не напрасно: вокруг собралась толпа любопытных. Некоторые даже с удовольствием подпевали.
Женька махал руками как сумасшедший и так старался, что у него кепка слетела с головы.
Лифтерша из нашего подъезда — она тоже была среди публики — почтительно подняла кепку и нахлобучила ее на самые Женькины глаза. Но Женька на это никакого внимания не обратил, потому что песня была в самом разгаре.
Когда, под угрожающее покачивание контрабаса, песня была спета от начала до конца, мы начали ее повторять. Но на второй же строчке, на словах: «Что само по себе и не ново», в окне третьего этажа высунулись сразу две головы. Одна с усами, другая без усов.
— А ну, марш отсюда! — хором закричали обе головы. — Люди отдыхают после ночной смены, а эти устраивают под окнами кошачьи концерты! Безобразие!
Толпа, окружавшая нас, моментально исчезла.
— Фи! — сказала Таня. — Тоже мне оркестранты!
И удалилась.
Ребята тоже заторопились домой. Откуда-то появился Костя и молча утащил контрабас. А мы с Женькой долго бродили по двору и грустили.
— Подумаешь! — сказал я. — Сегодня не получилось, получится завтра. Чего ты расстраиваешься, Женька?
— Ничего у нас не получится, Федя, — ни сегодня, ни завтра. Разве это оркестр? В настоящем оркестре знаешь сколько музыкальных инструментов? Ты же помнишь оркестр, который играл в Кремле…
