Андерсенам - Ура! - Хельмебак Сигбьерн (читать книги без сокращений .txt) 📗

Зато фру Сальвесен могла похвастаться другой победой, куда более крупного масштаба, — скульптурой! Дело в том, что подрядчик, строивший и поселок, и детскую площадку, закупил множество произведений искусства, которые приспосабливал повсюду, где приходилось вести строительство. У него был договор с одним выдающимся скульптором, большим специалистом по животным и птицам. Поэтому в городе было полным-полно бронзовых телят, ягнят, медведей и уток, кур и гусей; очень большой выбор и богатый ассортимент. Хермансен поначалу относился скептически и к этому предложению, поскольку читал в газетах, что подрядчик одержим искусством, знал он и приверженность скульптора к домашней птице. «Я думаю, что это будет не совсем уместно», — заметил Хермансен. Как раз накануне правление обсуждало вопрос о курах Андерсена. А если намекнуть подрядчику, что хотелось бы иметь скульптуру на иную тему, например, «Мать и дитя» или даже просто дитя, без матери? Остальные члены комиссии, однако, сочли, что это может быть неверно истолковано как подрядчиком, так и самим художником, а ведь свободу творчества ущемлять никак нельзя.

И скульптор изобразил не какую-то там жалкую курицу. Двух кур и петуха в бронзе! Они еще не были отлиты, но постамент уже стоял на месте, у самого входа, над которым висел плакат, написанный собственноручно фру Сальвесен. «Любовь детей — наша награда»,— гласили крупные красные буквы на белом фоне. Кроме того, повсюду висели гирлянды и флаги, а поперек входа была натянута красная шелковая лента, которую на церемонии открытия должен разрезать бургомистр.

То, что бургомистр согласился присутствовать на открытии, тоже было заслугой фру Сальвесен. Когда она обратилась с этой просьбой, он не стал отказываться, а сказал, что это для него большая радость, и даже намекнул, что следует известить прессу, дабы общественность узнала об этом событии и получила наглядный пример того, какие плоды дает активность и инициатива.

Поэтому, когда ровно в половине пятого прибыл бургомистр, его уже поджидали несколько журналистов и фотокорреспондентов. Большинство жителей поселка отложили обед, чтобы присутствовать на церемонии, и площадь перед магазином была полна детей и взрослых.

Подняли флаг, заиграл духовой оркестр. Оркестранты были в синей форме, трубы сверкали на солнце. Бургомистр приветствовал правление кооператива, оркестр исполнил «Да, мы любим...» [2], и процессия двинулась по улице. Впереди шли двое детей, каждый нес букет цветов. Следом шествовала маленькая девочка в национальном костюме с красной фланелевой подушкой в руках. На подушке лежали ножницы, с которых она не сводила глаз и так боялась споткнуться, что шла еле-еле, и фру Сальвесен приходилось подталкивать ее в спину, чтобы не замедлять шествие.

Маршрут был намечен заранее, но дирижер оркестра перепутал и повел процессию мимо дома Андерсенов. Туне и Эрик сидели у костра и следили за курицей, но, едва заслышав музыку, удрали. Фру Андерсен с тремя малышами подошла к калитке и, улыбаясь, приветливо махала рукой. Хермансена рассердило, что в строю кто-то из детей закричал ей «ура», а кое-кто хотел побежать в сад, но был вовремя остановлен твердой материнской рукой.

Оркестр бодро прошагал до входа на детскую площадку, где уже стояли бургомистр и члены правления кооператива. Фоторепортеры щелкали затворами, а родители старались поставить своих детей на передний план. Когда оркестр замолчал, закричали дети. Им хотелось, чтобы все это поскорее кончилось и им наконец дали поиграть на площадке. В последние дни ее держали закрытой, чтобы к торжественному моменту был идеальный порядок.

Хермансен похлопал в ладоши, призывая к тишине, но дети не поняли и тоже принялись хлопать.

Бургомистр украдкой бросил взгляд на часы. Он был занятой человек и до конца дня должен был успеть на заседания четырех комитетов. Когда он взял слово, то начал со своего собственного детства. Потом дал краткую характеристику изменений, произошедших в области детского призрения:

— Конечно, это вопрос в основе своей экономический, но здесь очень важно отметить изменения в чисто психологическом плане. Хотя мы живем в век атома и автомобиля, наш век — это прежде всего век ребенка. Дети наконец-то поставлены во главу угла, и это место принадлежит им по праву. Детская площадка, которую мы сегодня открываем, может служить символом и примером того, как изменилось отношение родителей и властей и к будущему вообще и к молодому поколению в частности.

Глядя в эти сияющие и полные нетерпения глаза детей, жаждущих вступить в обладание своим царством, — говорил бургомистр, — от имени и по поручению муниципалитета города Осло я объявляю...

Девочка потеряла ножницы и испуганно смотрела на пустую подушку. Бургомистр, предупрежденный о ритуале открытия, вопросительно взглянул на фру Сальве-сен, но положение спас какой-то мальчишка из толпы, крикнув: «Рвите!»

Улыбающийся бургомистр взялся за ленту и хотел разорвать. Но лента была двухсантиметровой ширины и прочная, как шкура угря. Бургомистр старался изо всех сил, но ничего не получалось. Подскочил Хермансен, принялись за дело вдвоем. Каждый тащил в свою сторону. Пока шло это перетягивание каната, стояла полная тишина. Где-то далеко послышался шум автомобиля.

— Андерсен едет! — закричали ребята.

И в самом деле, подъехал грузовик Андерсена. Кузов был битком набит каким-то барахлом и старыми досками. Двое мальчишек пустились вдогонку и сумели влезть в кузов. И скоро уже все дети бежали за машиной Андерсена. Родители пытались их удержать, кричали им вслед, грозили, но все впустую: попробуй удержи десять блох десятью пальцами.

Девочка торжествующе размахивала ножницами:

— Я нашла их! Нашла!

Но было уже поздно. Ленту разорвали, и бургомистр вместе с правлением под звуки оркестра прошествовал через ворота. За ними последовало еще несколько взрослых, но большинство осталось стоять снаружи.

В саду Андерсенов было полно детей. Они вскарабкались в кузов и начали разгрузку. Грохот стоял такой, что никто не расслышал, как отъезжал автомобиль бургомистра.

— Что ты смешного там нашла? — Хермансен бросил быстрый взгляд на жену, сидевшую на диване с газетой в руках. Он прекрасно знал, над чем та смеется: над фотографией открытия детской площадки — злобной и тенденциозной картинкой, изображавшей его самого рядом с улыбающимся бургомистром, на качелях.

— Фельетон забавный.

— Фельетон на шестой странице, а ты читаешь третью, — не глядя сказал Хермансен.

— Извини, — сказала она и отложила газету.

В этот субботний вечер Хермансен сидел за обеденным столом, складывая на счетной машинке бесконечные столбцы цифр, — проверял счета бакалейного магазина. То была одна из многих «левых» работ, за которые приходилось браться.

Фру Хермансен отошла к окну. Стояла прекрасная солнечная погода, но ей не хотелось выходить из дому. Почему-то вдруг подступила страшная усталость, хоть занималась она тем, чем обычно в субботу: магазин, уборка квартиры, обед, мытье посуды. Устать вроде бы не от чего. Хермансен продолжал щелкать на счетной машинке.

— Тебе пива принести? — спросила она, не оборачиваясь, и щелканье прекратилось.

— Пива?

— Я купила две бутылки.

— Спасибо, но в рабочее время я не пью.

— Какое ж тут рабочее время? Субботний вечер!

— Это ничего не значит. Я, как видишь, работаю!

— Я-то думала, мы пойдем в сад, хоть развлечемся чуть-чуть.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, позагораем. Отдохнем.

— Отдохнем? Ты серьезно считаешь, что я могу греть на солнце бока, когда не подстрижены газоны, кусты в живой изгороди торчат в разные стороны, когда машина... Эрик ее вымыл?

— Он вчера ее мыл.

— Вчера, вчера. Машину нужно мыть каждый день. Уж это-то он мог бы делать. А где он, кстати?

— Погулять пошел.

— Он наверняка у Андерсенов, — проговорил Хермансен и снова начал считать.

— Я сама ее вымою, — сказала она и пошла было к двери.