Андерсенам - Ура! - Хельмебак Сигбьерн (читать книги без сокращений .txt) 📗
— Так что же, если я протестую против аморального поведения, я веду безответственную линию?
— Нет-нет, никоим образом.
— У них четверо детей, и они неженаты! — Она смотрела ему в лицо, хотя тема была весьма деликатного свойства.
— Это возмутительно, — согласился Хермансен. — Но, как вы знаете, в законе о незарегистрированном сожительстве есть весьма расплывчатый параграф, и если мы что-то предпримем, то можем восстановить против себя общественное мнение.
— О чем вы говорите! В поселке все считают, что Андерсены ведут себя недостойно.
— Я говорю не только о тех, кто живет в нашем по селке, — он принялся расхаживать по комнате, как это делал всегда, когда его что-то волновало. Жена оставила на диване «Дагбладет», не сложив как следует, и он привел газету в порядок и отшвырнул в сторону. — Я говорю не только о поселке, — повторил он. — Мы — культурные люди, извините, что я употребил это слово. Но вы должны помнить; мы живем в мало культурное время, фру Сальвесен. Такие понятия, как порядок, приличия и мораль, теперь больше не в моде. И мы знаем, что средства массовой информации против нас, и пресса и радио поддерживают те силы. Достаточно вспомнить тенденциозную фотографию открытия детской площадки...
— Она свидетельствует о том, какое скверное влияние на детей оказывают эти люди. Мы строим площадку, достаем первоклассное оборудование, присутствует бургомистр. Мы вкладываем и труд, и деньги, и нервы, а потом приходит какой-то газетчик и сводит наши старания на нет. Дети, кажется, предпочитают Андерсена, — печально сказал он.
Окно было открыто. Мимо проскользнула ласточка, с непревзойденной легкостью танцуя в воздухе. Они только что провели аврал по уничтожению ласточкиных гнезд. Неужели те опять успели понастроить?
— Мы могли бы отобрать участок и превратить его в общественный парк, — сказала фру Сальвесен, хотя знала, что это не получится.
— Нельзя. Я выяснял в отделе городского планирования. Насколько я понимаю, единственный закон, который мы можем применить... — он подошел к книжной полке и взял свод норвежских законов, — Инструкция по предотвращению пожаров в пригородах.
— Запрещено разводить костры?
— При известных обстоятельствах — да!
— Но почему мы не заявим на них в полицию? — рьяно наступала фру Сальвесен. — Жгут тут костры, как какие-то цыгане, а вы считаете правильным, тратить добытые с превеликим трудом кооперативные деньги на то, чтобы покупать им примус!
— Я, если быть точным, голосовал за то, чтобы пойти еще дальше,—улыбаясь, сказал Хермансен.—Если они не оплатят счет за электричество в течение двух недель, то я предложу провести в поселке сбор пожертвований. А ведь даже у Андерсена есть своя гордость!
— Сбор пожертвований? Этак дело может кончиться тем, что мы их и кормить будем. У них же нет ни стыда, ни совести!
— Ну, это вы напрасно. В них есть — как бы это назвать — своего рода пролетарское высокомерие, что ли, и я думаю, сбор пожертвований может заставить их уразуметь: в другом окружении они чувствовали бы себя лучше. — Хермансен побарабанил пальцами по столу. — Сбор пожертвований! — повторил он почти угрожающе. Было видно, что этот план вынашивался очень долго. — Когда закон не на твоей стороне, приходится прибегать к психологии.
Фру Сальвесен смотрела на него обожающим взглядом.
— Я думаю, вы правы, — тихо сказала она, опустив глаза.
— Ладно! — Хермансен встал. — Итак, мы вручаем примус в среду, в пять часов. Может быть, вы возьмете на себя покупку примуса, а я напишу письмо и предупрежу о нашем приходе. Я полагаю, должно по действовать.
Фру Сальвесен кивнула, по-прежнему не поднимая взгляд.
— Мне хочется, чтобы вы знали только одно, — тихо сказала она. — Даже если я иногда бываю не согласна с вами, вы не должны считать это... — она сделала паузу и посмотрела ему прямо в глаза, — ...недоверием!
— Напротив. Как я сказал, в принципе я с вами совершенно согласен, — он отвел глаза и уставился на цветную фотографию, висевшую над камином.
— Без вашей энергии и вашего мужества...
— Но, дорогая моя, — прервал ее Хермансен, — если уж мне и выпала доля внести свой скромный вклад в общее дело, то прежде всего вам я...
— Нет-нет, как единственная женщина в правлении, я не...
— Нам нужны женский пыл и воодушевление, — голос Хермансена слегка дрожал. — Если бы не было вас в качестве секретаря, то...
— Что? — фру Сальвесен смотрела в сторону.
— То я ушел бы со своего поста!
— Вы должны всегда оставаться на своем посту!
Хотелось положить ему руку на плечо, но стол был слишком широк, и она не дотянулась.
— Спасибо, — Хермансен был тронут.
— До свидания, Хермансен!
— До свидания.
Он стоял не двигаясь, пока не остался один. Пальцы легли на клавиши счетной машинки, и та пошла отбивать стаккато, выталкивая из себя бумажный свиток. Он отпустил клавиши и выпрямился. Сквозь открытую дверь в кухню был виден сияющий белым лаком холодильник, отражавшийся на свеженатертом полу. Хермансен пошел в кухню. Каблуки стучали по паркету, и звук, казалось, отдается в затылке. Достал из холодильника бутылку пива и открыл резким движением. А когда поднес горлышко к губам, по руке потекла пивная пена.
С бутылкой в руке он вышел в сад. Фру Хермансен по-прежнему стояла возле живой изгороди, но Сальвесен уже ушел: жена велела привести в порядок подвал, пока не начался сезон солений и варений.
Фру Хермансен украдкой разглядывала своего мужа, сгребая отрезанные ветки в кучу по свою сторону изгороди. В нем вдруг что-то переменилось: заседание комиссии его явно взбодрило. Он глотнул из бутылки и пошел вдоль изгороди, проверяя работу.
— Можно было обрезать и покороче, — одобрительно сказал он.
— Ты кончил вкалывать?
— Вкалывать?
— Ну, работать.
— Сегодня суббота. Я думаю, можно себе позволить немножко легкомыслия, — он криво улыбнулся.
— Э, а почему нет? — немного удивившись, она сделала вид, что хочет бросить грабли.
— Кроме того, я достал новое моющее средство,— продолжал он, засучивая рукава. Потом спустился в подвал. Забурчал водопроводный кран, и немного погодя Хермансен вернулся уже в джинсах, с губкой и ведерком в руках. Он подошел к машине, открыл дверцу, вытащил резиновые коврики и включил радио.
Был субботний вечер, около половины седьмого. Фыркала вода в трубах, все матери готовили ванны — мыть малышей и укладывать спать, чтобы не мешали взрослым смотреть спортивную передачу по телевидению. Радио больше никто практически не слушал, разве только включали приемник в автомобиле: это очень удобно — слушать радио и мыть машину.
Мытье машин было в самом разгаре, все готовились к воскресному выезду. Широкие полосы воды и мыльной пены тянулись по асфальту и с хлюпающим звуком исчезали в канализационной решетке.
Хермансен рассеянно слушал радио.
В сводке погоды говорилось, что тепло удержится еще несколько суток. Потом диктор читал длинное сообщение из Вьетнама. Американские бомбардировщики произвели 98 успешных налетов на Северный Вьетнам, в дельте Меконга вертолетам удалось уничтожить две деревни и рисовые поля площадью в несколько сот квадратных километров. Убито четыреста пятьдесять вьетнамских партизан и по ошибке шестнадцать женщин и детей... Хермансен убавил громкость, чтобы радио не мешало работать. Он заметил царапину на правом крыле и не мог понять, откуда она взялась. Сам он никого не задевал, если не считать курицы Андерсена, а от нее никакой царапины остаться не могло. Может быть, Эрик ухитрился взять машину без спроса?
Он открыл перчаточный ящик и вынул бутылку специального лака, но, услышав, что новости подходят к концу, поставил бутылку на пол и достал карточку спортивной лотереи, с нарастающим волнением ожидая конца новостей; наконец диктор произнес: «А теперь — результаты лотереи. Выиграли...»
У Хермансена не сошлись уже первые цифры. Он подождал, когда диктор прочтет до середины, потом скомкал карточку и выключил радио. От разочарования у него даже засосало под ложечкой и не было сил дослушать передачу до конца. Но когда Хермансен вылез из машины и принялся зачищать царапину наждаком, он по-прежнему слышал раздражающий голос диктора, механически повторявшего результаты лотереи. Вдоль улицы стояли соседи и слушали. Потом началось обсуждение.
