Серебряное слово. Тарасик - Георгиевская Сусанна Михайловна (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗

— Авра-а-ал! — закричал он в ответ чужим и острым голосом.

Мама опомнилась, медленно поднялась с полу, пригладила волосы и твердо зашагала по трапу на звук далекого голоса, который крикнул: «Авра-а-ал!»

Глава восьмая

Мама рванулась в темноту вместе с распахнувшейся дверью. Ветер, видно, ждал ее. Он обрадовался, дунул ей в рот и стал отдирать ее руки от поручней двери.

Ветер! Он бывал осенним, летним и зимним. Звался ветром и ветерком. Тарасик его называл «ветрякой». Моряки прозвали его «ветрогоном».

А жил он за стенами домов, за горами, долами, в лесу и в поле. Жил тихо. Был смирным и добрым. Но вот сорвалась с цепи его ветряная душа.

И он сделался штормовым.

Дверь захлопнулась. Будто привязанная к ней веревкой, мама шмякнулась с размаху о поручни затылком. Она задохнулась и стала тянуть на себя дверную ручку. Но двери опять не захотели поддаться и выпустить ее.

Еще недавно мама слышала издалека на палубе голос человека. Кто-то крикнул: «Аврал!»

…Почему же теперь она одна в темноте?

Темнота дрожит и колеблется. Печально горит над палубой желтоватый огонь электрической лампы, но света не дает — светит сам по себе, одинокий, как этот танкер посреди большого моря, как мама Тарасика, которая держится из последних сил за поручень двери.

Трещит танкер. Между морем и небом — вода… Подхваченная ветром, она сечет ванты и мачты.

Устойчивый, как поплавок, танкер выплывает опять, кряхтя и подрагивая.

Ветер как будто бы выдувает воду с самого дна моря. Она нависает над судном. И рушится. Опрокидывается. Ударяется. Бьется.

Мокрая тяжелая горсть отдирает маму Тарасика от ручки двери.

Сейчас ее слизнет море.

— Тарасик! — плача, говорит мама.

А море ей отвечает:

«Но ведь ты же хотела увидеть шторм? Хотела стоять одна в темноте, хотела захлебываться водой, хотела, чтобы она заливала твои глаза, волосы, платье».

Так вот он, шторм!

В последний раз ты увидишь сейчас над палубой светлую точку и пойдешь на дно моря со своей любовью, желаниями, доверием, обидами. Станешь медленно вертеть в ледяной воде руками и скажешь воде: «Тарасик!»

Сколько же времени прошло с тех пор, как, проснувшись от качки, мама заметила, что со стола соскальзывает алюминиевая кружка?.. Сколько времени прошло с тех пор, как, натянув на себя куртку, она пошла шататься по коридору и ушибать об стенки голову?

Должно быть, не десять минут и не двадцать, а целая большая жизнь, потому что она успела припомнить и Богдана и Тарасика, успела догадаться, как сильно любила и любит своего сына и его папу, успела восхититься тем, как пахнут фиалки, и увидеть себя под большими часами на площади.

Она вспомнила все, что так сильно любила. И успела горько оплакать себя.

Она плакала над каждой дождинкой, искоркой, которую ей довелось хоть раз увидать.

В голове у нее что-то билось тяжелыми ударами, похожими на тиканье маятника.

Она уже не вставала больше, а только чуть-чуть поднимала голову, когда волна отступала от палубы. Но все еще крепко держалась за скобу дверей.

Сейчас разомкнутся ее пальцы, и вода поволочет ее за собой.

Ни о чем не думая, не дошагав своей земной дороги, кружась и булькая, пойдет она на дно моря, туда, где живут осьминоги, глубоководные водоросли и желтые ракушки.

— Багро-о-ом! — услыхала мама голос человека на левом краю палубы.

Все вокруг стонало, шумело и охало. У борта танкера начал опять копиться вал. Волна вот именно что копилась, как копится после выдоха вдох у человека.

Танкер накренился.

Казалось, что волне не удержаться так высоко, что так на самом деле не бывает и быть не может, чтобы вода стояла дыбом. Не камень же, не дерево она!..

Кто это? Что это?

Поперек палубы волочится какой-то человек. Он обвязан веревкой. Его неподвижные, как будто мертвые руки в темных рукавах кителя обхватили другого человека, поменьше, в залитой водой стеганке.

И вдруг в тусклом свете палубного огня она признала Минутку. Он полз и тащил за собой впередсмотрящего — стажера Сашу.

Вал рухнул и залил палубу. Когда вода опять откатила назад, мама увидела перед собой чьи-то ноги. Они шли, покачиваясь и подгибаясь. «Человек тонет», — будто в бреду решила она. И, забыв о себе, оторвалась от дверного поручня и крепко обняла чужие, залитые водой сапоги.

Она обняла их со всей силой любви, которая еще оставалась в ней. Так спасает танкиста танкист, которого ранили. Так ползет санитарка, волоча на своем плече умирающего человека. Так спасает птица выпавшего из гнезда птенца. Из последних сил. Из последних силенок.

Не рассуждая, забыв о себе, она бормотала:

— Не бойся! Не бойся!

— Ах, чтоб ты пропала! — заорал человек и наклонился к ней. — Это ж надо додуматься!

Чья-то рука поддержала маму.

И как только жива осталась? И откуда только силенки берутся? Видать, от вредности!

Голос был знакомый и хриплый. Наклонившись над мамой Тарасика, ее ругал боцман.

Глава девятая

Около стенда, на котором вывешиваются приказы и газеты, — этот стенд у самой курилки — толпятся матросы из палубной команды и машинного отделения, помощник капитана, повариха, дневальная и мама Тарасика. Все читают приказ. Мама Тарасика улыбается, ей остается только одно: быть гордой, как велел ей Тарас Тарасович. Кто бы знал, как хочется заплакать от срама. Но разве ее тут кто-нибудь поймет?

Когда с человеком беда, его лечат сочувствием. А тут как будто мало ей было приказов, вслед только одно и говорят: «Спасительница! Нет, подумай: боцмана хотела спасти! За ногу, понимаешь, схватила! Умора!..»