«Из пламя и света» - Сизова Магдалина Ивановна (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗

— Погоди! Это еще не все. Ими недоволен и государь.

— Государь?

— Да. Ты, mon cher, [39] так сказать, апофеозируешь значение покойного сочинителя. А он был весьма вольных мыслей и очень злые эпиграммы писал. Но государь великодушен.

— Ну еще бы! Он и Дантеса тоже простил!

— Дантеса? А его вообще судить нельзя. Он знатный иностранец и защищал свою честь. Так все говорят.

Дядюшка не видел, как бешено сверкнули глаза Лермонтова, и вздрогнул, услышав его крик:

— Замолчи!.. Уйди от меня! Сейчас же!.. Уйди, или я за себя не отвечаю!..

Камер-юнкер быстро рванулся к двери и, убегая, успел только крикнуть:

— Mais il est fou a lier! [40]

Лермонтов схватил лист бумаги и, ломая карандаш, быстро начал писать. Почти без помарок, точно один сплошной крик боли и гнева, были в этот час написаны знаменитые шестнадцать строк добавления к стихам на смерть Пушкина.

В тот же вечер он дал их Раевскому — для распространения по городу, среди всех, кому было дорого великое имя убитого поэта.

ГЛАВА 10

В физическом кабинете, помещавшемся в самом дальнем углу университетского коридора, в те вечера, когда никто из профессоров не вел там практических занятий, царили обычно пустота и безлюдье. Но в этот зимний вечер по коридору один за другим проходили студенты и, стараясь, чтобы их не заметили, скрывались за дверью кабинета.

Физический кабинет в этот вечер был полон. Сидели на подоконниках, стояли вдоль стен. Молодые лица были суровы и казались серовато-бледными в тусклом свете двух свечей, водруженных на высокую подставку.

Стоя на скамейке с поднятой, словно в угрожающем жесте, рукой, звонким голосом, в котором дрожали ноты гнева и горя, читал один из студентов стихи на смерть Пушкина, написанные никому до сих пор не известным гусаром Лермонтовым.

Он не успел дочитать, как дверь, которую осторожности ради придерживали изнутри, с усилием открылась и совсем юный первокурсник с безусым, почти девически нежным лицом, остановившись в дверях, прокричал:

— Господа! Я принес добавление к этим стихам! Его написал тот же Лермонтов!

Через мгновенье он уже был на скамейке рядом с первым чтецом.

— Это добавление мне удалось списать на улице у знакомого офицера. Лермонтов написал его нынче утром! Вот оно:

Толпа замерла. Это звучало давно не слыханной смелостью, это было восхитительной дерзостью, от которой сильнее забились сердца.

— Сначала! Все сначала читайте! — кричали вокруг.

Когда было прочтено все сначала и шестнадцать последних строчек, глубокое потрясенное волнение охватило молодую аудиторию.

— Лермонтов! Браво, Лермонтов!.. — слышались голоса.

В старшем классе Школы правоведения только что кончился урок перед большой переменой, и ученики, выстроившись парами, как того требовал строгий регламент поведения, в сопровождении классного воспитателя отправились в сад. Побыв там несколько минут и убедившись, что «правоведы» ведут себя вполне благопристойно и ничем не роняют высокого звания учеников привилегированного учебного заведения, классный воспитатель удалился. Но как только его статная, подтянутая фигура скрылась в больших дверях, ученики привилегированного заведения резко изменили свое поведение. Они без всякого строя и порядка окружили одного из своих товарищей.

— Ты принес? Принес?.. Читай скорей!

Высокий юноша вынул из подкладки своей фуражки листок бумаги, оглянулся и, убедившись в том, что их никто не видит, вполголоса начал читать:

Его еще не установившийся голос срывался, выдавая волнение чтеца. Молодые лица тесно окруживших его учеников были сосредоточенно-угрюмы, брови сдвинуты, губы крепко сжаты… На глазах у иных выступали слезы, и гневные слова были готовы сорваться с губ.

Вечером в одном из отделов Департамента военных поселений, уже после окончания занятий, чиновники все еще продолжали жечь казенные свечи и поспешно что-то писали и переписывали, сидя за своими столами.

Молодой чиновник Раевский, из числа помощников его превосходительства, ходил между столами, отбирая уже написанные листки. Содержание их не имело ничего общего с делами департамента, что можно было заметить с первого же взгляда, потому что на листах и листочках виднелись стихотворные строки.

Чиновник Раевский пересчитал листки и рассовал их по своим карманам.

— Спасибо, господа! — сказал он.

— Не за что, Святослав Афанасьевич! Не за что! Стихи уж очень хорошие… Справедливые стихи!

Под гул этих возгласов Раевский выходит из департамента, берет извозчика и, доехав до кондитерской Вольфа, вбегает в ее гостеприимные двери.

— Вот! — говорит он быстро, подходя к одному из столиков, где его ожидает несколько человек. — Здесь пятнадцать списков!

Несколько рук протягиваются к нему.

— К ним есть добавление! — говорит Раевский.

— Читайте его, читайте!

— Здесь есть артист, пусть он прочитает.

Известный многим из присутствующих трагик петербургского театра берет список. Посетители встают от столиков и, окружив его, в потрясенном безмолвии слушают обличительные слова грозного стихотворения:

Когда он кончает, все обступают Раевского.

— Кто написал эти стихи? Кто автор? Где он? Кто этот поэт?

— Лермонтов, Лермонтов! — отвечает Раевский, уже торопясь в другое место.

— Гусар лейб-гвардии! И неужели ему только двадцать два года?

— Я сегодня же повезу это Одоевскому!

— Надо прочитать их Жуковскому!

— Жуковский убит горем, прочитаешь ему потом.

— Как вы назвали поэта?

— Лермонтов! Лермонтов! — повторяет, торопясь, Раевский и выходит на улицу.

— Господин чиновник! — вкрадчиво говорит, направляясь к нему, полицейский.

Но «господин чиновник» уже исчез.

Теперь он ехал к Мишелю, чтобы скорей, скорей рассказать ему обо всем.

А по всему Петербургу — и в частных домах и в местах общественных — люди, потрясенные тягчайшей утратой, читали, слушали и переписывали лермонтовские стихи на смерть Пушкина.