Поселок Тополи - Саутолл Айвен (мир книг txt) 📗
Лорна была умная, спокойная, бесконечно терпеливая, и в летние месяцы это было особенно важно. На ней держалась вся семья, потому что мать ее была больна, — как говорили, на нервной почве. Она была слабая женщина, не приспособленная к тяготам жизни. Если бы она вышла замуж за банкира или обеспеченного торговца и жила в относительном достатке, она, возможно, и не заболела бы. Но она вышла замуж за фермера гораздо старше ее годами, за мелкого фермера, чье благосостояние целиком зависело от капризов погоды. Врачи говорили, что она поправится, но ей нужен полный покой, долгое пребывание в санатории. Лечением была и сама Лорна — ее мать знала, что может не беспокоиться за мужа и за сына, если оставит их на попечении дочери. Она всегда много требовала от Лорны — пожалуй, слишком много, но такая уж она была женщина. Она так и не осознала, что все детство Лорны обернулось каторгой — каторжной работой в доме и на участке. Старик Джордж тоже не сознавал этого, но по другим причинам. Он считал, что дети должны исполнять свой долг. Жизнь — не забава, а борьба, и все обязаны в этой борьбе участвовать.
«Тиран этот Джордж, — говорили люди, — а дети у него, наверно, растяпы, не то уж давно бы взбунтовались». (В душе-то люди не были в этом убеждены. Стойкая преданность Джона отцу едва ли указывала на слабость характера.) Что касается сверстниц Лорны, ее школьных подруг, то их и подругами можно было назвать только с натяжкой. Дружбы не получалось, потому что ей вечно нужно было что-то делать дома, и даже когда она обещала где-нибудь о ними встретиться, то либо опаздывала, либо не появлялась вовсе. «С Лорной Джордж неинтересно, — говорили они, — вечно подведет». (И Стелла иногда так говорила, сердито и раздраженно. Правда, ее раздражала не сама Лорна, а что-то, что в ней чувствовалось чужое, что-то неавстралийское, хотя значения этого слова она не могла бы объяснить.)
Особенно неудачно для Лорны получилось то, что время школьных каникул совпадало со временем сбора малины. Малина, как и морковь, считалась важнее каникул, важнее всего на свете. С молодой морковью сплошное мучение в декабре и январе: за один день могут погибнуть десятки тысяч нежных всходов. Жаркое солнце и ветер могут запечь их в земле, и когда такое случалось, Джорджей ждала полуголодная зима, потому что морковь они заготовляли на зиму. Зимой она их кормила.
День и ночь из недели в неделю дизель-мотор на берегу ручья качал воду и крутились поливалки, спасая морковь от зловредной жары и ветра, которые, как нарочно, старались ее погубить. Каждые три часа, днем и ночью, поливалки нужно было переставлять с места на место. Это была нескончаемая, выматывающая работа, которую Джон и его отец делали по очереди. Когда не было дождя — а дожди в это время года выпадали редко, — им ни одной ночи не удавалось проспать спокойно. А с наступлением настоящей жары они чуть свет уже были на ногах — обирали спелые красные ягоды, до того как жгучее солнце сморщит их и высушит и они потеряют всякую ценность.
Это была не жизнь, а какая-то сумасшедшая гонка. Мистер Джордж обходился без наемных работников, а ягоды всё поспевали, и чем жарче было, тем они поспевали быстрее, и наконец, вот как сейчас, поспели все сразу. Мистер Джордж не нанимал работников, уверяя, что они топчут клубнику и ломают малину. Больше напортят, чем наработают. Но главное, ему не улыбалось им платить. Он говорил, что не может позволить себе такой роскоши. Так оно, вероятно, и было, но и это тоже послужило причиной болезни, от которой страдала мать Лорны. Лето с его непосильным трудом она ненавидела мрачной ненавистью. Возможно, врачи это поняли, возможно — нет, как бы там ни было, ее увезли из дома, и она вкушала блаженный отдых в санатории, а Лорна (в четырнадцать с половиной лет!) стряпала, убиралась, стирала, помогала собирать ягоды и урывала себе по полчасика от каникул, когда разрешал отец.
Джону было тяжело сознание, что его сестренке живется так трудно и скучно. Слишком она терпеливая, слишком добрая. Не следовало бы девочке ее лет быть сейчас на огороде, — ведь она к тому же готовит, и полы моет, и мало ли что еще. Ей бы еще спать сладким сном, а она вон портит себе руки соком переспелых ягод, размазывает по лицу грязь и пот всякий раз, как откидывает упавшие на глаза волосы.
Отец его — упрямый старый дурак. Он и черное назовет белым, лишь бы настоять на своем. Всякий разумный человек признал бы, что урожай погиб, и постарался бы свыкнуться с этой мыслью. Если бы еще от помощи Лорны был какой толк, ну пусть бы работала, по ведь это бессмыслица: заставлять ее работать — так же нелепо, как отрицать, что пахнет дымом. Звонили там или не звонили, но Джон-то знал, что должен явиться в бригаду. В такой день его место там. Другое дело, если бы он жил и работал в ста шагах от ближайшей пожарной станции. А он живет и работает за три мили. По экстренному вызову не поспеть. Другим добровольцам придется ехать без него, а это все равно как если корабль выйдет в море без штурмана.
— Послушай, папа, — сказал он. — Зря мы теряем время. Какого черта обирать эту гадость?
— Будешь обирать, пока я не разрешу кончить, — сквозь зубы процедил отец.
— Все равно ее не примут, — Джон сказал это не из упрямства. Он знал, что говорит. — Пока за ней приедет машина с завода, она гроша ломаного не будет стоить.
— Еще чего! Ягода у всех такая. Если завод ее не будет принимать, так вовсе без сырья останется. Не пойдет на компоты — пустят на джем.
— Из таких ягод джема не делают.
— Видал я, из чего они делают джем.
— Право же, папа, — сказала Лорна, — может, не стоит больше рвать. Она вся под пальцами расползается.
— И ты против меня? Мало мне, что я должен выслушивать твоего братца. Ты же знаешь, сколько нам стоит болезнь твоей матери. Урожай нужно снять, хоть лопни!
— По-моему, пора маме перевестись в бесплатную лечебницу, и доктор так говорил. Пусть ей это не нравится, что же делать. А так ведь тебе не под силу, папа.
— Я сам знаю, что мне под силу, а что не под силу. Когда мне понадобится твой совет, Лорна, я его попрошу.
Нет, спорить с ним безнадежно. Всегда кончается скандалом. Всегда побледнеет как полотно, и лицо такое изможденное, что смотреть страшно. Что-то в нем есть, чего не сломишь, хотя глубоко внутри он так устал, что уж и спорить еле хватает сил. Не иначе как он в конце концов убьет себя, а не то свалится замертво, не сумев вовремя сдаться на какой-нибудь разумный довод.
И они продолжали собирать малину, продвигаясь голова в голову каждый по своему ряду. Старик знал, что малина негодная, но какой-то бес не давал ему остановиться, все твердил ему, что, может быть, на заводе малину увидят только завтра, может, обвинят шофера, что растряс ее по дороге, может, все-таки примут и такую, — мало ли найдется причин. А потом он услышал сирену.
Настойчивый, требовательный вой пронесся над оврагами, прорываясь сквозь шум ветра. Звук был сперва слабый, потом окатил их, как волна. Теперь уж отрицать было бесполезно. В ответ на этот звук что-то поднималось внутри, подступало к горлу, как тошнота.
— До скорого, — сказал Джон.
Он не оправдывался, не просил разрешения уйти. Сирена еще не смолкла, а он уже бежал между рядами кустов вверх, к дому. Отец смотрел ему вслед, слишком подавленный, чтобы возражать, чтобы хотя бы попробовать его вернуть. Он стоял неподвижно, обливаясь потом, и последние его силы словно уходили через ноги в землю.
— Лорна… — выдохнул он. — Ох, Лорна…
Может, он и не хотел этого, но его вздох связал ее как цепями. Придется ей терпеть до конца. Придется занять место Джона. Придется обирать малину, пока не потеряешь сознания от жары или отец не сдастся.
3. Пожарная тревога
Питер Фэрхолл услыхал сирену, когда поднимался от ручья к дому. Он осторожно шагал между рядами молодых гладиолусов, посаженных садоводом, который арендовал у Фэрхоллов несколько акров земли. Дедушка уже давно сам не обрабатывал свой участок.
