Энн в Эвонли - Монтгомери Люси Мод (читаемые книги читать .txt) 📗
В результате Энн легла спать в довольно пессимистическом настроении. Спала она плохо и за завтраком была так бледна и печальна, что Марилла испугалась и заставила ее выпить горячего имбирного чаю. Энн послушно выпила чай, хотя не могла представить себе, чем он ей поможет. Если бы это было колдовское зелье, способное прибавить ей лет и опыта, она согласилась бы выпить хоть ведро.
— Марилла, что, если у меня ничего не получится?
— Ничего, если не получится в первый день, — у тебя впереди еще полно времени. Ты только не воображай, что за один присест научишь детей всему и исправишь все их недостатки. Вот это у тебя определенно не получится.
Глава пятая
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ШКОЛЕ
Когда Энн утром появилась в классе — она впервые за много лет прошла по Березовой аллее, не насладившись ее красотой, — ее встретили тишина и порядок. Предшественница Энн приучила детей к тому, чтобы к ее приходу все сидели на своих местах. Энн увидела перед собой чинные ряды румяных мордашек и любопытных глаз. Она повесила шляпку на крючок и повернулась к ученикам, надеясь, что они не видят по ее лицу, как ей страшно, и не замечают, как у нее дрожат руки.
Накануне она до двух часов ночи сочиняла речь, с которой намеревалась к ним обратиться, старательно ее правила, перечеркивала и наконец выучила наизусть. Это была очень хорошая речь, содержавшая весьма достойные мысли, особенно о взаимной помощи и стремлении к знаниям. Но сейчас Энн не могла вспомнить из нее ни единого слова.
Прошел, как ей показалось, час — на самом деле секунд десять, — и наконец она еле слышным голосом произнесла:
— Достаньте, пожалуйста, свои Библии.
Под стук крышек и шорох страниц она опустилась на стул и, пока дети читали вслух заданный им по Библии урок, кое-как собралась с мыслями и стала разглядывать ряды маленьких пилигримов, которых ей предстояло привести в Страну взрослости.
Разумеется, она отлично знала большинство из них. Как и она сама, ее сверстники окончили школу в прошлом году, но все остальные дети, за исключением первоклашек и десятка новеньких, сидели раньше вместе с ней в этом же классе. В глубине души Энн больше интересовалась именно этим десятком, ибо возможности других она ясно себе представляла. Конечно, и новенькие могут оказаться самыми обыкновенными детьми и ничем не превосходить остальных. Ну, а вдруг среди них окажется гений? Как это было бы замечательно!
За партой в углу сидел один Энтони Пайн. У него было хмурое лицо, и он смотрел на Энн враждебным взглядом. Энн тут же решила, что приложит все силы, чтобы завоевать любовь этого мальчика и тем посрамить зловредное семейство Пайнов.
В другом углу класса сидел еще один новенький. У этого был курносый, усеянный веснушками нос и большие голубые глаза, обрамленные белесыми ресницами. Вид у него был веселый и жизнерадостный. Это, наверное, отпрыск семейства Донеллов. А рядом с Мэри Бэлл сидит, наверное, его сестренка — между ними явное сходство. «Ну и одета же она», — удивленно подумала Энн. Какая мать отправит дочку в школу в платье из выцветшего розового шелка, отделанном огромным количеством дешевых кружев, в замызганных белых туфельках и шелковых чулках? Белобрысые волосы девочки были завиты в какие-то невероятные мелкие кудряшки, и на макушке повязан огромный розовый бант, размером больше ее головы. Судя по выражению лица девочки, сама она считала, что одета как куколка.
А вон та тихоня с длинными до плеч шелковистыми волосами русого цвета, видимо, Аннета Бэлл, которая раньше ходила в школу в Ньюбридже. Когда же ее родители передвинули свой дом на пятьдесят ярдов к северу, она оказалась в районе, обслуживаемом школой Эвонли… Три девочки с бледными личиками, которые втиснулись за одну парту, конечно, дочки бездельника Коттона… Красотка с каштановыми кудрями и карими глазами, которая бросает кокетливые взгляды на Джека Джиллиса, не иначе как Прилли Роджерсон. Ее отец недавно вторично женился и забрал Прилли у бабушки из Графтона. Энн никак не могла сообразить, из какой семьи высокая нескладная девочка, у которой, казалось, было слишком много рук и ног. Позже она узнала, что ее зовут Барбара Шоу и что она будет жить в Эвонли у тетки. Позднее также выяснилось, что если Барбаре удавалось пройти по проходу к доске, не споткнувшись о свои собственные или чужие ноги, это событие запечатлевалось ее товарищами на стене школы.
Но когда Энн встретилась взглядом с мальчиком за первой партой, у нее замерло сердце. Вот он — гений! Это, конечно, Поль Ирвинг, и миссис Линд была права, когда предсказывала, что он будет не похож на других детей. Более того, Энн увидела, что он выделялся не только в Эвонли, но и в любом другом месте, и что из внимательно смотревших на нее синих глаз проглядывает душа, в чем-то схожая с ее собственной.
Она знала, что Полю десять лет, но ему трудно было дать больше восьми. У него было необыкновенно одухотворенное лицо с тонкими благородными чертами и шапка кудрявых волос. Полные мягкие губы создавали красивую линию рта, а на щеках виднелись не то чтобы ямочки, но что-то очень похожее на них. У Поля было серьезное задумчивое выражение глаз, словно дух его гораздо старше тела, но, когда Энн улыбнулась ему, эта серьезность пропала как по мановению волшебной палочки и на его лице расцвела улыбка, которая, казалось, осветила все его существо. Эта непосредственная улыбка выявила его сущность — чистоту, доброту, благородство. С этой минуты, обменявшись улыбками и еще не успев сказать друг другу ни слова, Энн и Поль навеки стали друзьями.
День прошел как во сне. Энн впоследствии не могла вспомнить, что она говорила и делала. Казалось, это не она, а кто-то другой вел занятия. Она автоматически задавала задачи, выслушивала ответы и диктовала диктанты. Дети вели себя хорошо. За весь день произошло только два нарушения дисциплины. Морли Эндрюс во время урока гонял по проходу упряжку кузнечиков. За это Энн заставила его стоять у доски в течение часа и — что Морли расстроило гораздо больше — конфисковала кузнечиков. Она положила их в коробочку и по дороге домой выпустила на волю на Фиалковой поляне. Но Морли до конца своих дней считал, что Энн отнесла их к себе домой и сама с ними играла.
Вторым нарушителем дисциплины оказался Энтони Пайн: он вылил за шиворот Аурелии Клей последние капли воды из бутылочки для стирания написанного на грифельной доске. Энн оставила Энтони в классе на большую перемену и попыталась ему объяснить, что настоящие джентльмены не льют дамам воду за шиворот. Ее лекция была очень трогательной, но, к сожалению, она не произвела впечатления на Энтони. Он молча и хмуро выслушал ее и, выходя из класса, насмешливо засвистел. Энн вздохнула, но потом утешила себя соображением, что завоевать привязанность члена семейства Пайнов — труд нелегкий; на быстрый успех тут рассчитывать не приходится. Да и вообще неизвестно, способны ли Пайны на привязанность. Но Энн надеялась, что за хмурой внешностью Энтони скрываются более привлекательные качества. Может быть, он на самом деле совсем неплохой мальчик.
Когда уроки окончились и дети ушли домой, Энн устало опустилась на стул. У нее болела голова, на душе было скверно. Собственно, для этого не было никаких оснований: ничего ужасного на уроках не случилось. Но утомленной Энн казалось, что учительствовать — это не для нее. А заниматься делом, которое не любишь, изо дня в день в течение, скажем, сорока лет — что может быть ужаснее? Энн никак не могла решить: выплакаться ли ей по этому поводу прямо в классе или подождать, пока она доберется до своей беленькой комнаты в Грингей-бле? Но прежде чем она решила этот вопрос, на крыльце школы послышался стук каблучков и шелест шелка, и перед Энн предстала дама, которая напомнила ей слова мистера Гаррисона о женщине, увиденной им в магазине в Шарлоттауне: «Не модница, а страшный сон».
