Капитан флагмана - Фогель Наум Давидович (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Сергей назвал тогда Будалова мечтателем. Тот отрицательно покачал головой и сказал очень серьезно:
– Нет, я реалист. Я реалист, Сергей Романович.
В тот вечер они долго беседовали – говорили о судебной процедуре, электронике, религии. Потом Будалов рассказал какой-то курьезный случай из своей практики, и они долго смеялись. Как давно все это было!
Сергей позвонил Будалову, сказал, что хочет поговорить с ним.
– А я только собрался звонить вам, – ответил тот.
И вот Сергей Романович опять в знакомом кабинете.
– Прежде чем вызвать Галину Тарасовну, я хотел бы поговорить с вами, – сказал Будалов. – И не только потому, что вы близкий, самый близкий человек Галины Тарасовны. Но еще и потому, что вы писатель. Как писатель вы обязаны лучше других разбираться в тонкостях психологии и, следовательно, лучше других постичь мотивы, которые привели вашу жену к ее поступку… Мне очень хотелось бы побеседовать с вами неофициально, по-дружески. И абсолютно откровенно.
– Думаю, что у меня от вас не будет тайн, – сказал Сергей.
– Будут, – возразил Будалов. – Только в закоренелых преступниках или потерявших совесть нет ничего святого. Они готовы или скрывать все, или уж если начинают выкладывать, то делают это до цинизма открыто, выворачивая всего себя наизнанку. У каждого порядочного человека всегда есть что-то сокровенное. Я хочу помочь вам выбраться из большой беды. И хочу это сделать, не нарушая закона. Мне очень важно разобраться во всем. В деле Галины Тарасовны это и легко, и очень трудно. И я прошу вас помочь.
– Я к вашим услугам.
– Повторяю, Сергей Романович: это дело сложное, необычное и в своем роде беспрецедентное. Хочу предупредить, что оно будет осложняться нелепостями, доходящими порой до абсурда. Вы должны спокойно реагировать на это.
– Спрашивайте, – сказал Сергей.
– Меня интересует ваше отношение к тому, что произошло.
– Я понимаю Галину, – сказал Сергей.
– Вы хотите сказать, что готовы оправдать ее?
– Понять не значит оправдать.
– Будучи на ее месте, вы бы поступили так?
– Нет.
– Значит, вы все же осуждаете ее?
– Нет, я понимаю ее.
– Хорошо, – сказал Будалов. – Скажите, это правда, что вы собирались взять ребенка из детского дома?
– Да, собирались, – ответил Сергей и спросил: – А какое это имеет отношение к делу?
– Когда?
– В январе. У нас уже было все договорено и подготовлено. Даже кроватка.
– Что помешало вам?
– Болезнь матери. Если бы не болезнь…
– Часто ли вы с тех пор, как заболела мать, возвращались к вопросу о ребенке?
– Ни разу. – Сергей опять удивился: – Не понимаю. Какое все это имеет отношение к тому, что произошло?
Будалов не отвечал. Он упрямо игнорировал вопросы Сергея.
– Кто еще знает, что вы собирались взять ребенка?
– Мы не делали из этого тайны. Знали и соседи, и сотрудники Галины Тарасовны, и даже сотрудники детского дома… Но скажите же наконец, какое это имеет отношение к делу?
– Неужели вы не догадываетесь?
– Не имею представления.
– Можно ведь предположить, что основной причиной поступка Галины Тарасовны было стремление избавиться от матери, болезнь которой мешала ей взять ребенка.
– Какая чушь!
– Подлость, когда она начинает проявляться, не имеет границ, и вы никогда не знаете, в какие дебри человеческой глупости она может завести.
– Так давайте говорить не о глупостях, – предложил Сергей.
– Давайте, – согласился Будалов. – Но я ведь предупредил, что нам придется сталкиваться с абсурдом. Будет и похлестче этого. Скажите, не было ли у вас разговора с Галиной Тарасовной о том, что Валентине Лукиничне лучше бы умереть?
– За последние четыре месяца мы ежедневно говорили о ней.
– Вы уклоняетесь от прямого ответа. Я спрашиваю, не было ли у вас в последнее время разговора с Галиной Тарасовной о том, что Валентине Лукиничне, учитывая тяжесть и безнадежность ее состояния, лучше бы умереть?
– Прямо она не говорила об этом, – после долгой паузы произнес Сергей, – но у меня сложилось впечатление, что ее все время преследует такая мысль. Особенно встревожил меня наш разговор вчера утром. – Он коротко передал содержание этого разговора. – Я даже предложил ей уехать куда-нибудь на время.
Будалов молчал, спокойно глядя на Сергея. И тому показалось, что этот человек все знает и только ждет, чтобы он, Сергей, лишь подтвердил то, что уже известно.
– Наш утренний разговор вчера так встревожил меня, что я даже подумал: все ли у нее благополучно с психикой?
– Вы знаете, я тоже подумал: не произошло ли все это в результате какого-то затмения сознания.
– Не смогли бы вы сделать небольшой перерыв, чтобы прочесть вот этот рассказ? – спросил Сергей, вынимая из портфеля рукопись.
– Это имеет отношение к делу?
– По-моему, да. Это еще не опубликованный рассказ.
– Давайте, – Будалов взял пачку уже пожелтевших от времени соединенных металлической скрепкой листов и положил перед собой. – «Случай на болоте», – прочитал он вслух.
– И еще вот что, – сказал Сергей, извлекая из портфеля книгу. – Это Галина Николаева. Тут есть рассказ «Смерть командарма». В нем есть один интересный эпизод… Я подчеркнул его. Галина Тарасовна цитировала вчера мне его на память.
– Хорошо, я все прочту. Давайте договоримся о встрече. Ну, скажем, часа через два. Кстати, я намерен привлечь вас в качестве свидетеля по личности вашей жены.
– Пожалуйста, располагайте мной, как вы сочтете нужным.
39
Галина привыкла к тому, что ее дни всегда заполнены до краев работой, книгами, библиотеками – городской и медицинской. Сейчас она ничего не могла – только сидеть на диване или, примостившись на кровати, смотреть перед собой на стену или в потолок и думать.
Тишина обычно успокаивает, легко снимает усталость и тревоги. Галину тишина раздражала, будоражила. Иногда ей чудилось, что эта тишина вдруг начинает звенеть, как пожарный колокол, как набат. В другой раз ей чудилось, будто она в паутине, липкой и беспощадной, в которой чем больше барахтаешься, тем безнадежнее запутываешься.
Она все время пыталась восстановить в памяти подробности той ночи. Но чем больше старалась, тем туманнее вырисовывались эти подробности, тем более невероятными и неправдоподобными представлялись они, иногда ей казалось, что все произошло во сне. Мерещилось, будто она и сейчас еще спит, что вот проснется – и кошмар тут же рассеется. «Всему причиной обреченность и боль», – думала она. Ей было невероятно, невыносимо, нестерпимо трудно. Она убеждала себя: «То, что я сделала, не жестокость, а милосердие. Люди не понимают этого, пока не понимают, но поймут. Всему причиной обреченность и боль, ну конечно же – обреченность и боль. Боль, боль… А что я знаю о ней, о боли? Знаю, что человечество, сколько оно существует, думает о боли со страхом и душевным трепетом. Об этом говорят древнейшие записи на каменных, на глиняных дощечках, на пергаменте, на папирусах…»
Она то и дело вспоминала лекции профессора – заведующего кафедрой хирургии – о том, что станется, если человека лишить боли. Беда станется. Наткнется на гвоздь, пробьет ногу и будет ходить себе, пока не заметит, что ботинок приколочен к стопе. Опасности будут подстерегать его на каждом шагу, нередко смертельные… Да, боль – в какой-то мере – большое счастье… Без боли не распознать болезнь, а не распознав, как лечить ее? Профессор говорил, что боль – сторожевой пес нашего здоровья, верный пес. А что, если он взбесился, этот пес?.. Профессор говорил, что мавр, сделавший свое дело, должен уходить. А если не уходит? Смириться? В отчаянии ломать себе пальцы, чтобы хоть немного приглушить гнетущее чувство беспомощности? Нет, смириться невозможно, а ломать пальцы – бессмысленно.
А что еще она знает о боли? Что боль всегда была орудием зла. Во все времена с ее помощью пытались сломить сопротивление человека, сокрушить волю. И только немногие могли устоять, такие, как легендарный Камо, например. О них слагали песни и книги, им посвящали стихи. Но их в общем-то было немного – таких, как легендарный Камо, которых не могли сокрушить ни боль, ни обреченность.
