Молочный рейс (Камчатские были) - Харитановский Александр Александрович (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt) 📗
— Убитый!.. Убитый! — Охкурго с радости закружился. — Нартовый след-то, значит, охотник оставил…
Мальчик вытащил нож и, надрезав шкуру, отхватил кусок мяса. Понёс к костру.
Позавтракали крепко. У щенка от сытости живот как барабан.
— Ну, Лангенёк, в путь?
Пёс, поняв слова хозяина, встал, потянулся, вильнул хвостом.
Выбравшись из распадка, путешественники оказались на голой тундре.
Охкурго тревожило небо. Оно на горизонте стало каким-то стеклянным. Такое обычно предвещает перемену погоды. Да и ветер другой — восточный, с Берингова моря.
…Под ногами потекла позёмка. Горы, которые ещё полчаса назад чётко выделялись на небосклоне, сделались изжелта-меловыми и быстро теряли свои очертания.
«Идти ли дальше? — заколебался Охкурго. — Как бы не заблудиться. Нет, лучше назад, к медведю!»
Хорошо сказать — назад…
Струи снега загустели, с шумом неслись по насту. Там, где попадались увалы, на поворотах плясали белые кручёные столбы. Через час от весны не осталось и следа. Пурга распустила свои седые лохмы. Её голос, визгливый, скандальный, крепчал, а руки становились длиннее и швыряли в лицо пригоршни жёсткого, как песок, снега.
Охкурго надвинул малахай, укрыл лоб и щёки.
«Только бы не сбиться. Надо держаться против ветра». Мальчик почти ложился на упругую живую массу, пробивая её всем телом.
— Куда лезешь? — оттолкнул путавшегося под ногами щенка.
Тот кувыркнулся и сразу же исчез в метели.
— Лангенёк, Лангенёк! — перепугался Охкурго, вслепую хватая воздух.
Лангенёк нашёлся, снова прижался к ногам. Охкурго достал из котомки взятый на всякий случай ремешок из лохтачьей кожи и ощупью завязал его на ошейнике.
«Теперь уж не растеряемся…»
Вот и заросли кедрача. Где же медведь?
Охкурго петлял, лез сквозь пружинистую сеть из перекрученных липких сучьев, проваливался в сугробах. Он устал, обливался потом, но и не думал отдыхать. Усядешься — потянет на сон, и больше не встанешь. На бровях и ресницах настыли ледяшки — глаза не раздирались. Да и сколько ни таращь их, всё равно не отличишь, где бугор с медведем, а где занесённый куст.
«Может, Лангенёк?!» Охкурго присел, ласково обнял щенка и, поднеся к носу котомку с медвежатиной, приказал:
— Ищи, ищи!
Лангенёк и так уж искал. В нём — северянине — пурга пробудила следопыта.
«Гав-гав!» — заметил он на возвышенности отпечаток нартового следа, рифлёный, выеденный ударами позёмки.
«Верно держимся», — обрадовался Охкурго.
Лангенёк закружился. Взвывая, он трижды возвращался к следу и вдруг, нырнув в сугроб, заработал изо всех сил лапами и мордой.
Показалась бурая шерсть.
— Вот ты где? — Охкурго бросился на помощь.
Скорей, скорей зарыться в снег, уйти от ветра!..
Пещеру устроили прямо под медведем. Забрались поглубже и закрыли котомкой вход.
«Теперь не страшно: мяса вдоволь и в укрытии». Охкурго обнял щенка. Он подоткнул концы кухлянки, втянул руки внутрь широких рукавов и, свернувшись калачиком, вскоре сладко засопел.
Прошли сутки. Путешественники доели взятую с собой буханку хлеба, закусывая сырой мороженой медвежатиной. Охкурго нарезал её тончайшими стружками и чуть подсаливал. Получилось дорожное северное блюдо — строганина. Вместо чая — снег. О костре не приходилось и думать: из пещеры и носа не высунешь. Даже через толстый слой снега доносился голос задурившей стихии.
…Весенние пурги коротки, а эта затянулась. Снова спали, разговаривали, ели и, конечно, ждали. Ждали, когда она утихнет — непогодь. Кухлянка хоть и сшита из двойной оленьей шкуры — мехом внутрь и наружу, — но холод всё равно пробирал. Лангенёк тоже мёрз. Поскуливая, он жался к хозяину.
Надоела темень. И не встать, не повернуться. А вверху всё воет и воет… Время будто остановилось.
Однажды, проснувшись, Охкурго не мог понять — ночь или день. И тихо. Он испугался.
«Неужели так занесло! Не вылезти. Задохнёмся!» Судорожно принялся пробивать снеговую стену…
Брызнул яркий свет — и Охкурго обмяк.
Лангенёк прыжком врезался в пролом и выскочил наружу.
Охкурго выпрямился. Вот как — по шею в сугробе. А над ним весь мир — светлый, сияющий, огромный.
Ом медленно поднял руки и, откинув малахай, подставил солнцу цвета вороного крыла волосы…
— Однако, отпуржило, — сказал, точно как отец. — Почаевать бы…
Взобравшись на спину медведя, Охкурго осмотрелся. Где же кедрач? Ни кустика… Там, где раньше чернела заросль, — рыхлые волнистые гребни.
Он шагнул и тут же провалился. Попробовал ещё — и опять по шею. Следом, взвывая, лез Лангенёк.
«Как же теперь добираться до бригады?» Охкурго и про чай забыл. Сел в сугроб и уткнулся головой в колени.
Жалобно заскулил Лангенёк и полез мордой в лицо. Охкурго обнял собаку.
— Ну что ты, что? — Ему стало жаль пса больше, чем самого себя. — А ты не бойся, — успокаивал он четвероногого товарища.
И вдруг Охкурго встрепенулся: «А медведь?! За ним же вернутся… Не ради баловства убили. Туша даже не укрыта. Значит, скоро приедут!..»
От сердца отлегло.
Охкурго по-хозяйски пересчитал спички и упрятал их в кожаный мешочек, прикреплённый на поясе рядом с ножом. Потряс котомку — ни крошки хлеба, ни соли.
«Ничего, с медвежьим мясом жить можно», — утешился.
И верно, медведь кормил исправно…
Миновали ещё сутки, и ещё. Снова начало одолевать беспокойство. Оно нарастало. Дни сделались бесконечно длинными. Хотелось плакать…
«Вернётся охотник, обязательно вернётся, — убеждал себя Охкурго. — Наверное, ждёт наст, чтобы ехать легче».
Спички кончились. Страшно потерять огонь! Зверьё может прийти на запах мяса…
Теперь у Охкурго появилась новая забота — поддерживать костёр. День и ночь! Он собственным телом пробил в снегу траншею к кедрачу и готовил, готовил дрова. Много же их надо! Но без этой заботы было бы ещё хуже: работа гонит тяжёлые мысли и коротит время…
На седьмые сутки издали донёсся лай.
У Охкурго дрогнуло сердце. Он встал, вглядываясь в сверкающую даль тундры.
«Да, да, это собаки!» И мальчишка побежал навстречу упряжке.
— Акко! — опешил пожилой коряк, поднимаясь с нарты.
Он разглядывал почерневшее от холода и копоти лицо Охкурго и, цокая языком от удивления, внимательно слушал его рассказ.
— Молодец! — похвалил он. — Настоящий мужчина.
Лангенёк, лая и кружась, виляя хвостом, видно, тоже рассказывал своре на своём собачьем языке об испытанных им мытарствах. Суровые малообщительные псы терпеливо сносили его суетность. Наконец Лангенёк замолчал и, высунув от удовольствия язык, улёгся среди них как равный.
Пингвин-футболист
К Мирному дизель-электроход «Уэлен» подошёл в январе, то есть в разгар лета. В Южном полушарии все времена года наоборот. Солнце кружилось вокруг корабля день и ночь. Порой температура поднималась до пятнадцати градусов. И, хотя вокруг по-прежнему лежал снег да лёд, люди загорали до пузырей на теле. Особенно часто вздувались губы. На лицо приходилось надевать предохранитель из марли.
«Уэлен» привёз для зимовщиков научное оборудование и продукты. Пришвартовался к ледяному припаю. До Мирного ещё оставалось километров двадцать по суше. Нагрузили сани, прицепили трактор, — и поезд отправился к посёлку.
Пока рейс туда да обратно — время тянется медленно.
«Чем заняться?» — гадали моряки, собравшись на верхней палубе.
Вдруг у одного, матроса слетела с головы шапка. Её ногой подбросил сосед, а там, смеясь, подхватил другой, третий…
— Стой, ребята! — закричал моторист из машинного. — Что, если футбол устроить?!
Одни посмотрели на него с недоумением, другие насторожённо. Все знали, что это заядлый футболист — вратарь, но к тому же и неутомимый шутник.
— Посмотрите, — развёл он руками, — чем не поле: припай ровный, ни одного тороса.
