Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович (читать книги регистрация .txt) 📗
— Попробую...
Он снова приоткрыл дверь в класс.
— Зоя Яковлевна, извините еще раз. Я, кажется оставил в парте не только карандаш, но и записную книжку. А там очень важный адрес...
— Какой ты сегодня забывчивый, Глущенко. Заходи, ищи... — И отвернулась к окну. Явно не желала видеть, как Лодька сунет идиоту Бахрюкову бумажки.
И он сунул. И для вида пошарил под крышкой парты.
— Нету книжки. Наверно, потерял на улице...
— Не горюй, — сказала Зоя Яковлевна. — Иди и больше ничего не теряй...
Через несколько дней на общем собрании в школьном зале Лодька получил Свидетельство об окончании семилетки. Потом были учительские поздравления, напутствия и чаепитие за сдвинутыми столами. А после чаепития подошел к Лодьке Бахрюков.
— Глущик, это... Говорят, ты зимой ножик потерял. А я иду однажды мимо раздевалки, смотрю, лежит у плинтуса... Твой?
Нож, подаренный Львом Семеновичем, блестел на ладони Бахрюка. Лодькина рука рванулась к нему... То есть хотела рвануться. И окаменела в кармане.
— С чего ты взял, что мой? Я не терял никакого ножа.
Бахрюк отвесил губу и заморгал:
— Ты... чего?
— Чего "чего"?
Бахрюк подтянул губу:
— Гордый, да?
— Ну... вообще-то есть маленько, — с удовольствием согласился Лодька.
— А зачем тогда старался для меня на экзамене?
— Бахрюк, — сказал ему Лодька, будто первокласснику. — Я не для тебя старался. Для себя. Если кто-то тонет, хватаешь за шиворот не глядя. Чтобы потом не грызло внутри...
— А-а... — вроде бы понял Бахрюк.
— Вот и хорошо, что "а"... Поздравляю с каникулами. — И Лодька вышел из школы. Больше он Бахрюкова никогда не видел. В восьмом классе тот не появился.
А Лодька стал собираться в лагерь. Нельзя сказать, что он туда стремился всей душой. Но и большого нежелания не испытывал. Думал: вдруг будет какое-то разнообразие в жизни? И в конце концов, не пропадать же путевке, ради которой мама потратила столько сил.
Каждый, кто ездил в такой лагерь, знает, что собраться туда — дело не простое. Пока сдашь анализы, оформишь всякие документы, получишь в школе характеристику (за ней еще набегаешься!), пройдет немало дней.
Иногда у Лодьки лопалось терпение и он говорил маме:
— Лучше возьми меня с собой!
Мама с двумя сотрудницами Гороно собиралась в командировку на Север. На пароходе. Для проверки "деятельности внешкольных учреждений". Была надежда, что маршрут проляжет через поселок, где жил папа. Вот была бы удача! Но, во-первых, надежда была зыбкая, а во-вторых, детей в командировки брать было запрещено. И дорогу никто не оплатил бы, а денег "из своего кармана" разве наскребешь...
Лодька все это знал и старался "не надувать губы", чтобы не испортить расставание...
Он поехал в начале июля, на вторую смену.
Глава 3. Фотограф
В лагере Лодьке повезло. С первого дня. Он оказался в "фотобригаде".
На шумном и бестолковом сборе (который назвался "Организационный") чернявый горбоносый парень по имени Жора с Привоза набирал себе помощников.
Жора был старожилом "Сталинской смены". Сперва он приезжал сюда пионером (еще в военные годы), потом — "музыкальным помощником вожатого", а теперь был уже "полноправным членом педагогического коллектива". Он учился в пединституте, а каждое лето проводил в милом его сердцу лагере. Числился Жора лагерным баянистом, но помимо этой должности тянул еще множество всяких "лямок". ("Это ж даже моя мама не может объяснить, как я еще не надорвался на такой каторге! Всё! Последняя смена!") Среди многих "лямок" была фотографическая. Жора обеспечивал снимками лагерные стенгазеты, стенды и альбомы.
На первом сборе Жора возгласил:
— Если кто-то что-то смыслит в искусстве фотографии, пусть не скрывает свои таланты! Этому человеку я гарантирую в течение смены богатую творческую жизнь, а в случае выдающихся успехов ценный приз — свой старый аппарат "Комсомолец", которым еще можно даже иногда делать снимки...
У Лодьки не было талантов и навыка. Просто он время от времени помогал Льву Семеновичу растворять химикаты и печатать фотографии. Лев Семенович хвалил его, говорил: "Получается..." Ну и несколько раз давал щелкнуть на дворе и на улице своим "ФЭДом", объяснив предварительно, что такое выдержка и диафрагма и как наводят резкость. Снимки (портрет Льва Семеновича, соседский петух Филя на заборе и кучевые облака над крышей сарая) оказались "вполне сносными"... Сейчас Лодька заколебался. Но Жора наметанным глазом заметил его осторожное качание вперед.
— Отлично! Как зовут? Всеволод Глущенко, так и пишем! Рад знакомству...
Лодька не спорил. Он сообразил, что работа в Жориной бригаде дает немало преимуществ. Например, когда лагерные фотографы проявляют и печатают снимки? Конечно же, в "мёртвый час"! Можно будет не киснуть после обеда в постели, а проводить время с интересом и пользой.
Еще к себе в бригаду Жора взял уже знакомых ему Олега Сайкина и Мишку Левина, а для "исполнения мелких оперативных поручений" — десятилетнего шустрого Митьку Зеленцова...
Жора давно и привычно строил из себя прирожденного одессита. На самом деле в черноморских краях никогда он не бывал, и настоящие жители Одессы, наверно, подняли бы на смех его повадки и говор. Но тюменским пацанам сравнивать Жору было не с кем, и он вполне сходил здесь за просоленного и удачливого обитателя южных побережий.
Разумеется, иначе как Жорой такого человека звать не могли (хотя на самом деле он был Юрий). А полное имя — Жора с Привоза. Потому что, как известно, Привоз это знаменитая одесская толкучка, на которой можно купить все — от американских камешков для зажигалок до румынского станкового пулемета... Впрочем, сам Жора никаких склонностей к торговле не проявлял. Он проявлял склонности к песням.
"Сталинская смена" располагалась в деревне Падерино, штаб лагеря занимал деревенскую двухэтажную школу — верхний этаж бревенчатый, нижний, приземистый, из кирпича. В просторной кладовке нижнего этажа были наглухо забиты окна: там располагались Жорины владения — фотолаборатория (именно она здесь именовалась Привозом). Утром и вечером на линейках, а также на лагерных праздниках и сборах Жора играл бодрые аккордеонные марши, а в остальное время проводил в Привозе. Здесь было хорошо. Июльская жара не пробивалась через влажные пористые кирпичи. Пока помощники, сопя от старания, разбалтывали в стеклянных банках проявители и закрепители, заряжали пленками бачки и при таинственном свете багрового фонаря печатали на расшатанном увеличителе карточки, Жора музицировал. Аккордеон он прятал под лавку, брал со стены гитару и прочувствованно исполнял одесский репертуар.
Такие Жорины песни слушала не только фотобригада. Был круг избранных, которым дозволялось присутствовать на этих полуподпольных концертах. В "мёртвые часы", слиняв с коек ("мне надо в уборную"), он просачивались в манящий сумрак Привоза, на дверях которого раз и навсегда было выведено белилами, что посторонним (следовательно, и вожатым с воспитателями) вход строжайше воспрещен. Оно и понятно: открытая без спроса дверь могла стать причиной беды — засветки непроявленных фотопленок. Людям, допускаемым в Привоз, был известен стук-пароль. Дверь приоткрывалась, и счастливчик проскальзывал в багровую полутьму и ароматы химреактивов. Иногда таких посвященных набиралось десятка полтора. Жора включал вентилятор. В длинной, хитро изогнутой (чтобы не проникал свет) вытяжной трубе начинал ворчать самодельный пропеллер. Это придавало Привозу дополнительный уют.
— Ну шё вы сгруппировались на этой жилплощади? — вздыхал фотограф и музыкант. — Или вы ждете, что бедный Жора снова станет надрывать голосовые связки? Это надо же, какие дети! "Молдаванки и перессы"...
Таким прозвищем Жора награждал слушателей не без причины.
